- Сколько угодно раз. Мне нравится это повторять. Я люблю тебя. Я люблю тебя…
- Красивое слово.
- Так не плачь же.
- Я уже не плачу. Огонь погас.
- Ну и пусть.
- Янек.
- Я люблю тебя…
- Ты милый. Ты не такой, как другие.
- Как другие?
- Мне приятно, когда ты прикасаешься ко мне. Прикасайся ко мне. Положи руку сюда, на грудь. Подержи ее здесь, пожалуйста.
- Я буду держать ее здесь всю ночь.
- Янек!
- Я буду держать ее здесь всю ночь…
- Янек, Янек…
- Иди сюда, Зося.
- Иду.
- Еще ближе. Как можно ближе. Вот так, да, вот так!
- Янек!
- Не плачь, не…
- О нет, я не плачу, о нет, нет…
- Не дрожи.
- Я не могу, я не…
- Зося!
- О, мой мальчик, если б ты знал, как…
- Зося…
- О, не уходи, останься, не шевелись… мой мальчик. Вот так, не двигайся, не шевелись. Пускай твое сердце стучит, оно так счастливо.
- Твое сердце тоже стучит.
- Оно тоже счастливо.
- Они оба стучат. Они разговаривают.
- Они оба счастливы.
- Нет, они не разговаривают, они поют. Зося, знаешь…
- Да?
- Это как музыка.
- Это прекраснее музыки.
- Это прекрасно, как музыка.
- Я не встречала ничего прекраснее. Если б ты знал, как я счастлива.
- Ты все еще дрожишь.
- Наверно, теперь я буду дрожать всегда. А ты стал таким спокойным, таким тихим.
- Я счастлив.
- Не оставляй меня, Янек. И прости меня… за город.
- Я прощаю тебе все. Я прощу тебе все.
- Я не знала, что это было. Я не ведала, что творю. Янек…
- Говори.
- Я больше не хочу заниматься этим с ними.
- Ты больше не будешь этим заниматься.
- Я больше не хочу заниматься этим ни с кем, кроме тебя. Только с тобой. Обещай мне!
- Я обещаю тебе.
- Я знала только это плохое слово и боль. Ты больше не пустишь меня к ним?
- Не пущу.
- Ты скажешь Черву?
- Завтра.
- Он поймет.
- Мне все равно, поймет он или нет.
- Он поймет. Он и раньше не решался смотреть мне в глаза. Можно мне жить вместе с тобой?
- Прошу тебя, живи вместе со мной, Зося.
- Знаешь, ведь я не больна.
- Мне все равно.
- Немецкие врачи регулярно меня осматривали. Это Черв придумал, чтобы меня здесь не трогали.
- Правильно сделал.
- И почему я раньше тебя не встретила?
- Я не сержусь на тебя. Это все равно, что погибнуть или умереть от голода. Это ничем не хуже и не лучше: это то же самое, это немцы.
- Но они не виноваты. Люди не виноваты. У них руки сами тянутся.
- Люди не виноваты. Виноват Бог.
- Не говори так.
- Он суров с нами.
- Нельзя так говорить.
- Он позволил немцам сжечь нашу деревню.
- Может, это не его вина. Может, он просто ничего не мог поделать.
- Он послал нам голод и холод, немцев и войну.
- Может, он очень несчастен. Может, это не от него зависит. Может, он очень слаб, очень стар, очень болен. Не знаю.
- Никто не знает.
- Может, он хотел нам помочь, но кто-то ему помешал. Может, он пытается. Может, у него получится, если мы ему немножечко поможем.
- Может быть. Почему ты вздыхаешь?
- Я не вздыхаю. Я счастлива.
- Положи сюда голову.
- Вот.
- Закрой глаза.
- Вот.
- Спи.
- Сплю… Угадай, что у меня здесь, в бумаге.
- Книга.
- Нет.
- Еда.
- Нет, смотри.
- Плюшевый медвежонок. Такой славный.
- Правда?
- Когда я был маленьким, у меня тоже был такой. Я звал его Владеком.
- А моего зовут Миша. Он у меня уже давно. Я всегда спала с ним, когда была маленькой. Это все, что у меня осталось от родителей. Я всегда сплю с ним… Правда, Миша?
Ее полусонный голос тихо произнес в темноте:
- Это мой талисман.
16
Они собрались в землянке студентов. На огне весело свистел чайник: Пех вызвался заварить чай. Он как раз готовил его, совершая магические жесты и соблюдая волшебный рецепт, который якобы получил от старого, опытного и всеми любимого лесного козла. Впрочем, Пех охотно делился своим рецептом. "Возьмите морковь, - говаривал он, - высушите ее, натрите на терке, бросьте на три-четыре минуты в кипящую воду…" - "И что, вкусно?" - спрашивали его. "Нет, - откровенно признавался Пех, - но зато горячий, и цвет хороший!"
Тадек Хмура лежал на одеяле, подложив под голову спальный мешок, и смотрел на огонь. Его подруга сидела с закрытыми глазами рядом, держа его за руку; Янек видел ее красивое лицо, а за ним - винтовки и автоматы, прислоненные к земляной стене.
Теперь он хорошо знал их. Молодая женщина Ванда и Тадек Хмура познакомились в университете, где ходили на лекции по истории; Пех, молодой партизан, раненный в голову, изучал право. Университет, экзамены, карьера преподавателя, к которой они себя когда-то готовили, - все это было из другого, исчезнувшего мира. И, тем не менее, их берлога была наполнена книгами, и Янек с удивлением узнал, что они проводили долгие часы, склонившись над томами по истории и праву, которые продолжали изучать. Янек взял толстый фолиант по конституционному праву, открыл его на странице, озаглавленной "Декларация прав человека - Французская революция 1789 года", и закрыл книгу с насмешливой ухмылкой.
- Я понимаю, - тихо сказал Тадек Хмура. - Это очень трудно принимать всерьез. Университеты Европы всегда были лучшими и прекраснейшими в мире. Именно в них зарождались наши самые прекрасные идеи, вдохновившие наши самые великие творения: идеи свободы, человеческого достоинства, братства. Европейские университеты стали колыбелью цивилизации. Но есть и другое европейское воспитание, которое мы получаем сейчас: расстрелы, рабство, пытки, изнасилования - уничтожение всего, что делает жизнь прекрасной. Это година мрака.
- Она пройдет, - сказал Добранский.
Он обещал им прочесть отрывок из своей книги. Янек ждал с нетерпением, поставив обжигающий котелок на колени. Он уговорил студентов пригласить Черва, и сейчас Черв скромно сидел в углу, поджав колени и прислонившись спиной к земляной стене. Чтобы лучше слышать, он снял свой платок: Янек впервые видел его с непокрытой головой. У него были темные, вьющиеся, блестящие волосы, и выглядел он дикарем. Он ничего не говорил, пил свой чай, важно мигал глазом и, казалось, был доволен тем, что находится здесь. Тадек Хмура сильно кашлял - тихим, мягким кашлем… И всякий раз, как бы извиняясь, прикладывал руку к губам. Добранский часто с беспокойством посматривал на него.
- Начинай! - попросил Тадек.
Добранский порылся под гимнастеркой и вытащил толстую тетрадь.
- Если вам надоест, можете меня прервать.
Послышались возражения. Но Пех грубо сказал:
- Товарищ может положиться на меня.
- Спасибо. Действие отрывка, который я вам прочту, происходит во Франции. Он называется: "Французские буржуа".
- Буржуи, - заметил Пех, - везде одинаковые. Хоть в Париже, хоть в Берлине, хоть в Варшаве. - И демонстративно заткнул себе нос: - Во всех странах мира от них одинаково смердит!
- Замолчи, Пех, - по-хорошему попросил его Тадек. - Ты у нас коммунист - ну и прекрасно, продолжай в том же духе, там будет видно! А пока что отстань от нас.
- Я начинаю, - сказал Добранский. И принялся читать:
Мсье Карл входит в дом и тщательно вытирает ноги, уважительно думая о консьержке мадам Лэтю. "Маленькие знаки внимания приводят к большой дружбе…" С радушным видом он стучит в дверь швейцарской и заходит, здороваясь на чистейшем французском: "Добрый вечер, мсье-дам".
- Мсье Карл! - восклицает мадам Лэтю. - Наконец-то вы пришли… Переведите мне, пожалуйста, что говорят эти господа.
Мсье Карл степенно надевает очки и поворачивается к двум молодым людям в плащах, которые с мрачным видом стоят в швейцарской. "Коллеги", - узнает он. Со второго взгляда он понимает, что в иерархии гестапо оба посетителя стоят намного выше него.
- Meine Herren?
Щелканье каблуков. Вежливый обмен гортанными, короткими фразами. "Французский бог, сделай так, чтобы все получилось! - думает мадам Лэтю. - Сделай так, чтобы все прошло благополучно!" Ее сердце странно ведет себя у нее в груди - точь-в-точь как два года назад, когда она получила первую весточку от мужа. "Я в плену. Думаю о тебе. Не падай духом". Опять щелканье каблуков.
- Aber naturlich! - улыбается мсье Карл.
Он с отеческим видом поворачивается к мадам Лэтю.
- Чистая формальность, сударыня! Эти господа полагают, что в нашем доме прячется вражеский парашютист.
Он снимает свой ключ с гвоздя.
- Ausgeschlossen! - сухо говорит он. - Я знаю обо всем, что происходит в этом доме. Aber naturlich… Это ваш долг.