- Вполне! - улыбнулся Вахромеев. - Ты как оформишься на работу и в общежитие определишься, позвони сюда от дежурного. Попроси у коммутатора сельсовет.
Ефросинья кивнула, медленно, молча, как в первый раз, оглядела степы и вышла, вскинув голову, словно бы тяжелая коса оттягивала ей затылок.
Председатель распахнул раму, боком уселся на подоконник- уже теплый, нагретый солнцем. Ефросинья пересекла двор и направилась вдоль улицы, помахивая монастырской торбой небрежно, по-девичьи грациозно, как каким-нибудь модным ридикюлем. Серое домотканое платье неброско, но удивительно четко обрисовывало легкую и сильную фигуру. Вахромеев дымил сигаретой, щурился, долго глядел вслед. Очень ему хотелось, чтобы она обернулась. Но так и не дождался.
6
Шальным половодьем захлестнуло тайгу алтайское лето. Росными утрами вставали над логами голубые завесы, солнце гнало с откосов к Шульбе охлопья посленочных туманов, сушило черные ощерья россыпей, зажигало косогоры алыми всполохами марьина коренья. Тайга гудела, наливалась теплом, сладкими соками жизни.
Поскотина за конным двором вызвоздена желтомохнатыми одуванчиками, вся - в пчелином гудении, в брызгах росы. То тут, то там вспыхивают радужные шарики: перед тем как сесть на цветок, пчелы жужжат - сушат венчики.
И на эту-то благодать выводили одров - конченных сапных коняг, которым впереди одна дорога - под расстрел. На завалинке конторы расположилась выбраковочная комиссия во главе с ветфельдшером Иваном Грипасем. Стола не было - очкастый, тонкошеий Грипась держал на коленях портфель и на нем, в ведомости, делал соответствующие пометки.
Парторг Денисов - тоже член комиссии, сидел отдельно, на персональном стуле, который ему вынесли из конторы. Сумрачно курил, поглядывал из-под надвинутой на брови старенькой кепки.
Вот они наяву, во всей обнаженной откровенности, перспективы второй очереди… Заездили, уходили лошадок в карьере, а ведь какие ладные были кони. И не когда-то - всего три года назад. Денисов помнил, как пригнали табун зайсанок - диковатых низкорослых лошадок местной алтайской породы. Было их тогда, гривастых, выхоленных на таежном травостое, что-то около шестидесяти голов. А теперь осталось тридцать, да из тех почти двадцать больны.
Да, он знал и прекрасно понимал, что строительству первой очереди было отдано слишком многое, почти все: энергия и безудержный энтузиазм людей, лучшие стройматериалы, лучшие лошади и машины. Все, что имелось под рукой, без резервов, без думы о завтрашнем дне - страна не могла ждать.
И вот, когда отгремели победные фанфары, когда подшиты в дело восторженные рапорты об окончании первой очереди, когда старый начальник Петухов благополучно отбыл на новую стройку, забрав с собой наиболее ценных специалистов, наступила пора трезвых будней, время нового, не менее трудного рывка.
А чем и с кем? Какими силами его делать? Людей не хватает, транспортных средств почти нет - только лошади, И их приходится выбраковывать. Где теперь взять новых?
- Так какое будет ваше мнение, Михаил Иванович? - шелестя брезентовым фартуком, остановился рядом фельдшер Грипась.
- Насчет чего? - нахмурился Денисов.
- Ну по поводу очередного экземпляра. Вот он, полюбуйтесь. Мерин Урал, возраст семь лет. Дистрофия второй степени.
- Тоже сап?
- Разумеется. Подвести поближе?
- Не нужно.
И так хорошо было видно: лошадь на издыхании. Ребра все на виду, как растянутая гармонь, под гноящейся шкурой торчат угловатые мослы. Плоская голова виснет к земле, беспрерывно тянется из ноздрей характерная синеватая слизь…
Что-то щемяще-тоскливое виделось в слезящемся глазу мерина, в немощной изможденной шее. Денисов не выдержал, подошел к пряслу, покачал головой, разглядывая незаживающие раны на крупе, над которыми роились зеленые помойные мухи.
- Где же его так ухайдакали, бедолагу?
Фельдшер неопределенно пожал плечами, поманил выводного конюха, бородатого мужика с марлевой повязкой на лице.
- Евсей Исаевич, вот комиссия интересуется: на каком объекте работал Урал?
В подошедшем конюхе Денисов только сейчас узнал заведующего конным двором Евсея Корытина, разбитного, цыганистого любителя лошадей и охоты - именно на этой почве у него в свое время сложились близкие отношения со старым начальником стройки. Помнится, Петухов собирался даже включить его в список "особо ценных специалистов" и забрать с собой. А вот поди ж ты, не взял почему-то.
- Тебя не узнать. Замаскировался, - сказал Денисов.
- Так ведь сап, Михаил Иванович. - Корытин развел руками. - Штука серьезная.
- А почему сам на выводе? Конюхов нет, что ли?
- А все поэтому, Михаил Иванович. По причине сапа. Из конюхов никто не соглашается ни за какие коврижки. Вот стоят пялятся, дармоеды.
Взяв ведро с карболкой, Корытин тряпкой протер жердину, прясла, предупредил: желательно не прикасаться.
- Насчет Урала спрашиваете? Сами видите - полный доходяга. Работал, как и все они, в щебеночном карьере. Грузовоз. Ну, а похлестали его, так это дело житейское - план гнали. Да и ленивый коняга был, только под палкой и работал.
"Был…" - с неожиданной горечью отдалось в сердце у Денисова. Легко и просто сказано, а ведь мерин-то еще живой. Только здоровые, уверенные в себе люди способны изрекать такие равнодушно-пренебрежительные приговоры. Очень здоровые и, пожалуй, наглые. Не поэтому ли не включил Петухов завзятого коновода в свой "золотой список"?
Денисов махнул рукой, повернулся и, когда шел к своему стулу, вздрогнул, как от толчка в спину, услыхав сзади зычно-повелительное "гони!".
Вот такими все они были, коняги-доходяги, их прошло перед глазами еще одиннадцать, а всего выбракованными, а значит, приговоренными, оказалось семнадцать. Конюхи и возчики, стоявшие группой поодаль, посмеивались, острили: "Казна - больше тянуть не положено", имея в виду заповедное картежное правило.
Больше и не тянули. Правда, в конюшне осталась еще одна саповая кобыла, ту вовсе не стали трогать - она и на ногах не стояла, обвисла в стойле на двух ременных подпругах.
- Куды их теперича? - озорно крикнул кто-то из возчиков. - Али на колбасу?
- Дурак! - Корытин погрозил кулаком остряку. - Чтоб ты подавился той колбасой.
Он тщательно продезинфицировал руки, помылся и выглядел по-обычному бодрым, даже довольным, чего впрочем, не пытался скрывать.
- Слава богу, отделались! А то ведь пряма беда: неделю в конюшне стоят сапные лошади, а комиссию не соберешь. Так можно совсем остаться без тягловой силы.
Денисов с трудом сдерживал неприязнь. Противным ему были и холеная борода Корытина, и его сильные загорелые руки, и довольная ухмылка. Конечно, заведующего конным двором можно понять: избавился наконец от нависшей угрозы. Но нельзя же радоваться столь откровенно, нельзя же плевать на судьбу лошадей, которые вместе с людьми перекромсали тут гору, вывезли сотни тонн разных грузов.
Выбраковочный акт Денисову не понравился. Он читал его долго и трудно (забыл в парткоме очки), потом еще несколько минут раздумывал, глядя на обреченных лошадей, понуро стоявших в углу загона.
- Написано не по-деловому, не по-человечески, - сказал он, возвращая фельдшеру бумагу. - Нельзя так писать: "подлежат расстрелу".
- А как же иначе, Михаил Иванович? Это формулировка вышестоящих организаций. Вот пожалуйста. - Ветеринар обиженно полез в портфель, вытянул оттуда зеленую папку. - Имеется типовой акт, утвержденный райземотделом. Тут прямо написано: "Лошади, списанные по причине остроинфекционных заболеваний, подлежат расстрелу". Читайте.
- Ничего я читать не буду, - хмуро, но спокойно сказал Денисов, - и не нужно тыкать мне указания райземотдела. Надо иметь свою голову на плечах. Эти лошади три года трудились на стройке плотины, а ты их приговариваешь к расстрелу. Ты понимаешь политическую суть вопроса?
У фельдшера от испуга отвисла челюсть. Машинально зажав портфель между ног, он снял очки, стал зачем-то усердно протирать их, растерянно и близоруко щурясь.
- А как же… А что же написать?
Члены комиссии озадаченно молчали: каждый понимал - парторг сказал истинную правду. Но как быть в таком случае с больными лошадьми? Ведь необходимо законное основание, а им может быть только акт. Евсей Корытин боком подошел к ветеринару, покосился цыганским своим глазом на акт, хмыкнул, дескать, думайте или решайте, а дело все равно сделано.
- Возьми да напиши: "подлежат уничтожению". Например путем отравления ядом. И дело с концом.
- Лошадей не травят, - раздраженно оказал фельдшер. - Это не какие-нибудь собаки. Лошадей только расстреливают.
Слово неожиданно попросил дед Спиридон, включенный в комиссию как бывший кадровый работник конного двора - знаток лошадей и шорник. Подошел поближе к парторгу, надавил на свою "говорильную кнопку".
- Зазря спорите, люди добрые. Ей-бо, зазря! - Спиридон пощупал акт в руках ветеринара, потер меж пальцами, как новенький рубль. - Бумага хорошая, умная. Только жалости в ней нет, вот незадача.
- Это тебе не больничный лист. - Ветеринар ревниво высвободил акт из заскорузлых пальцев Спиридона. - Это официальный документ.
- Вот, вот, я и говорю. Вы бы допрежь того как энту бумагу писать, у людей спросили: а кто стрелять будет? Ведь не найдете нипочем. Да я, слышь-ка, за тыщу рублей лошадь застрелить не соглашусь.
- Чепуху мелешь, дед! - солидно вмешался Корытин. - Желающих будет сколько угодно, ежели заплатить. Вон те же конюхи и возчики возьмутся.
- А ты их спроси, спроси? - кряхтел, подначивал Спиридон. - Как торкнешься, так и трекнешься.