* * *
Казармы учебного подразделения были построены большим четырехугольником на невысоком холме, неподалеку от расположенного в долине военного городка. У ярко освещенного входа Рэке ждал офицер.
Крепко пожав Рэке руку, он представился:
- Шиндлер, Зигфрид Шиндлер. А вы, значит, знаменитый Рэке?
- Почему знаменитый? - удивился и в то же время несколько обрадовался столь необычной характеристике Рэке.
- А что, разве не так? Ну ладно, оставим это. Так вы ко мне?
Рэке кивнул. Имя командира взвода он узнал у Гартмана перед самым отъездом.
- Речь идет о Кольхазе, о Вольфганге Кольхазе из вашего взвода.
Шедший впереди Шиндлер неожиданно обернулся и воскликнул:
- О господи, опять этот Кольхаз! Почему он вас интересует?
Рэке подумал, стоит ли ему сразу открывать все карты, потом сказал:
- Я познакомился с его характеристикой и хотел бы побольше узнать об этом человеке.
- Тогда пойдемте, - пригласил Шиндлер, - у меня не слишком много времени, но выпить по чашечке кофе мы все же успеем.
- Может, лучше просто пройдемся?
- Хорошо. Моя жена не сегодня-завтра должна родить. Прошла целая неделя сверх срока. Я, кажется, с ума сойду.
- Тогда я не буду вас долго задерживать. Вы мне расскажете все, что о нем знаете.
- Хорошо.
Они шли по мокрому от дождя плацу, и Шиндлер рассказывал.
Во взводе Шиндлера Кольхаз находился с первого дня службы. Любознательный и спокойный в первые дни, он вскоре стал отдаляться от других солдат, а в последнее время вообще начал нарушать воинскую дисциплину, высказывал недовольство трудностями.
- Какими трудностями? - спросил Рэке.
- Например, тридцатикилометровым маршем. Приблизительно на полпути просто остановился и сказал: "К такому маршу я не приучен, товарищ унтер-офицер. Мне очень жаль, но это так". Мне ничего не оставалось, как отправить его назад в санитарной машине. В результате мой взвод единственный в роте пришел к финишу не в полном составе.
Тем временем они дошли до столовой, но кофе там уже не было. Шиндлер предложил зайти на минутку к нему домой. Рэке согласился.
Они удобно уселись в комнате Шиндлера. Офицер продолжил свой рассказ:
- Вы можете говорить Кольхазу что хотите, хоть кол у него на голове тешите, а он стоит на своем. К тому же он постоянно ворчит. Представьте себе: однажды на политзанятии он встал и без всякого смущения заявил: "Человеку, воспитанному при социализме, чуждо солдатское сознание". Причем сказал он это с таким спокойствием, что я от удивления рот раскрыл. Самое страшное заключается в том, что он убежден в своей правоте, понимаете?
- И что же вы ему ответили?
- Взвод весь вечер пытался доказать ему, что он не прав, но безрезультатно. Как горох об стенку.
- За что он получил взыскания?
- Хорошо, что вы об этом спросили. Это вам нужно знать… - Шиндлер вынул из портфеля какой-то листок бумаги, расправил его на столе.
- Это происходило на занятиях по ПВО. Я сидел сзади и смотрел, как ребята занимаются. Вдруг заметил, что Кольхаз время от времени посматривает в окно, а потом что-то пишет на бумажке, лежавшей у него в тетради. После занятий я сказал ему, что видел, как он, вместо того чтобы слушать материал, писал письмо или еще что-то. Он дерзко посмотрел мне в лицо и без смущения протянул записку. Вот она! - Шиндлер подал через стол записку.
Рэке взял ее и стал читать:
Когда
Преисподняя вспугивается
И разверзаются земля и небо,
Когда вокруг все гибнет
В плеске мечты
И страха,
Хочу стать раковиной
На дне морском
И слушать
Вечную тишину…
Рэке еще раз прочел стишок, на миг задумался, затем спросил:
- Что же вы сделали? Говорили с ним о стихотворении?
- Конечно. Мы долго объясняли ему, что учеба не развлечение, что на занятиях учат необходимым вещам, но увы! Он встал, начал протестовать, заговорил о возвращении человечества к средневековью, о варварстве и прочей ерунде. И нес ахинею до тех пор, пока не получил выговор за плохое поведение на занятии. А как же с ним еще можно было поступить?
- А стихотворение? - спросил Роке. - Его точку зрения на учебу пока оставим. Однако в стихотворении он выражает свои взгляды. Об этом надо бы поговорить.
Шиндлер сочувственно посмотрел на Рэке и покачал головой:
- Чистая белиберда. Преисподняя, раковина, вечная тишина… Что за бред? У нас конкретных дел по горло, нужно успешно завершить учебную программу. Вы сами знаете сегодняшние требования.
- Знаете, в двадцать лет человек чем-то похож на строительную площадку, где все в росте, все изменяется чуть ли не каждый день. - Рэке улыбнулся. - Уже готовые дома стоят рядом с еще не достроенными. У многих домов только заложен фундамент, и еще есть много свободного места… Если вы придете на такую площадку и захотите что-то построить, то сначала нужно проверить грунт. А то может оказаться, что строишь высотное здание на песке: на фундаменте, который предназначен для хижины…
- Вы вполне оправдываете свою репутацию, - прервал собеседника Шиндлер, задетый его тоном. - Дома, которые мы строим, стоят на прочном фундаменте. А то, что человек не успел сделать за двадцать лет, он тем более не сделает за полгода. Этого не сможет никто и вы, кстати, тоже.
- Извините, - примирительно сказал Рэке. - Вы, конечно, правы, и я вас ни в чем не упрекаю. Но здесь есть одно "но", и доказательство тому это стихотворение…
- Согласен, - улыбнулся Шиндлер. - Вы, наверное, хотите выслушать вторую историю. Кстати, она произошла всего несколько недель назад… Наш патруль встретил его в маленькой пивной на окраине города, когда ему положено было быть в части. Он, разумеется, испугался, да что толку. Он там писал стихи, видите ли, совершенно забыв о времени… Мы говорили с ним, как с ребенком, объясняли, что так вести себя нельзя, что в армии все должны соблюдать дисциплину. Все напрасно! Он заявил нам, что поэзия не нуждается ни в каком попечительстве. Если бы это зависело от него, он бы только писал стихи, ни на что не обращая внимания. И меньше всего на время. Командир взвода пытался еще раз ему по-хорошему объяснить, что в армейской жизни дисциплина имеет очень важное значение. Но он ответил, что его это не устраивает и что если он должен приноравливаться к жизни, то пусть и она к нему приноравливается. Это уж было слишком. Пришлось объявить ему строгий выговор с предупреждением. С тех пор он еще больше замкнулся. Он делает только то, что ему приказывают, не больше и не меньше, и все время молчит. Сейчас он, наверное, в спортивном зале.
- Я хотел бы на него посмотреть, - сказал Рэке, - но так, чтобы он этого не заметил и не написал по данному поводу стихов.
Шиндлер, подумав немного, сказал:
- Хорошо, идемте. Вы увидите его через окно.
Они отправились к спортивному залу. Было сыро и холодно.
- Вот еще что, - начал Рэке. - Не может быть, чтобы неправ был всегда только он. Может, вы расскажете еще что-нибудь?
- Кроме двух-трех случаев, когда он вел себя не так, как всегда…
- Что же было? Расскажите! - настаивал Рэке.
- Ну, например, на уборке картофеля в сельскохозяйственном кооперативе. Я боялся, что парень начнет отлынивать и опозорит все отделение, а случилось наоборот. Он работал как одержимый, не пререкался и вырыл на своем участке картошку раньше всех. Я его спросил, почему он на работе ведет себя не так, как на службе. Он посмотрел на меня так, как будто впервые увидел, и ответил: "Работа как специфически человеческая деятельность составляет, в конце концов, смысл жизни". Так или примерно так, я уже точно не помню.
- Хорошо, - воскликнул Рэке, - он прав!
- Или история со сбором средств для Вьетнама, - продолжал Шиндлер. - Наша рота обратилась ко всем солдатам полка с призывом собрать деньги в фонд помощи детям Вьетнама. И что вы думаете? Берет он свое денежное довольствие и на виду у всех кладет сорок марок на стол, ровно половину. Ребята ему говорят: "Ты с ума сошел". Он посмотрел на них, даже не могу сказать как, и, ничего не сказав, ушел. После обеда вызвали его к командиру роты и спрашивают, что его побудило к этому. При разговоре присутствовали все командиры взводов и унтер-офицеры. Он встал и отрубил: "Я потому не жалею денег, что ненавижу войну и все, что с ней связано. Потому, что я не принадлежу к числу тех, кто в пылу бесполезных разговоров и формального осуждения забывает о деле. А дело стоит вначале. Это еще Гёте сказал".
- Удивительно! - воскликнул Рэке. - Да, он смелый парень.
- Некоторые из офицеров стыдливо опустили глаза. Ротный сохранил самообладание и у всех на виду положил еще пятьдесят марок на лист. В итоге наша рота сдала больше, чем все другие, вместе взятые. Вот какой он парень! Поди пойми его!
- Почему же об этом не упомянуто в характеристике? - спросил Рэке. - Там лишь вскользь говорится о его положительных качествах, но ничего конкретного. После вашего сегодняшнего рассказа о нем складывается совсем иное представление.
- Я не знаю, как так получилось… Вообще-то вы правы…
В этот момент дверь спортзала распахнулась. Вошел какой-то солдат, на миг остановился и тотчас же вышел. Шиндлер схватил Рэке за руку и прошептал:
- Это он! Теперь мы его упустили.
Рэке, который увидел в проеме двери лишь узкое лицо солдата и непокорный вихор, поблагодарил его за информацию.
Они направились к КПП.
- Кого вам дают кроме него? - спросил Шиндлер, когда они вышли за ворота.
- Рядовых Кенига и Поля.