– Если и так, – ответил я, – то лишь потому, что сейчас для меня имеет значение только Истина. И если с твоих прекрасных уст могут сорваться вопросы, ответы на которые не желают слышать твои прелестные ушки, придержи их.
Она склонила голову и поскакала по лугу. Мы подъехали к скале, на которую я взбирался в нашу первую поездку. Я спешился, вскарабкался на вершину и, обернувшись, увидел, что Дахут тоже спрыгнула с коня и удивленно смотрит на меня. Я помахал ей рукой и уселся на скале. Лодка покачивалась на волнах в нескольких сотнях ярдов отсюда. Я бросил в воду пару камешков, а затем уронил вниз бутылку с запиской для Макканна. Один из мужчин в лодке встал, потянулся и принялся поднимать сети.
– Поймали что-нибудь? – крикнул ему я.
Дахут поднялась ко мне. Луч заходящего солнца вспыхнул на горлышке бутылки. Она посмотрела на нее, затем на рыбаков и на меня.
– Что это? – спросил я. – Рыба? – и бросил камешек, метя в отблеск.
Она не ответила, молча разглядывая людей в лодке. Они принялись грести и вскоре исчезли из виду за скалой. Бутылка так и осталась качаться на волнах.
Дахут вытянула руку, и мне показалось, что по воде прошла рябь. Течение подхватило бутылку, увлекая ее в нашу сторону.
Я встал, обнял мадемуазель за плечи и поцеловал. Она прижалась ко мне, подрагивая. Я взял ее за руки – они были холодны как лед – и помог спуститься со скалы. У подножия я поднял ее на руки и отнес к лошадям. Ее пальцы обвили меня за шею, чуть придушив, она прижалась к моим губам поцелуем, от которого у меня перехватило дух. Затем Дахут взобралась на своего гнедого, безжалостно стегнула его кнутом, отправляя в галоп, и помчалась через луг, стремительная, будто тень.
Некоторое время я, остолбенев, смотрел ей вслед. Затем взобрался на лошадь…
В голову пришла мысль вернуться на скалу и посмотреть, вернулись ли люди Макканна за бутылкой. Но я решил не рисковать и принялся нагонять Дахут.
Она неслась впереди, не оглядываясь. У дверей дома она соскочила с лошади, шлепнула ее по крупу и вошла внутрь. Гнедой направился в конюшню. Я повернул лошадь и направился к дубовой роще, откуда, как я помнил, вела дорога к монолитам.
Добравшись до края рощи, я увидел камни, более двух сотен, установленные на равнине в десять акров, укрытой от взглядов с моря гранитным кряжем. Они сейчас не казались серыми, как в тумане. В лучах предзакатного солнца они отливали багровым. В центре возвышалась пирамида – мрачная, загадочная, зловещая.
Лошадь отказалась ступать на эту землю – она подняла голову, понюхала воздух, заржала и отпрянула в страхе, метнулась обратно к роще. Я не стал ей препятствовать.
По словам Дахут, ее отец уплыл куда-то на яхте, и этой ночью, как она сказала мне ранее, его возвращения можно было не ждать. Я подумал тогда – не вслух, конечно, – не отправился ли он за нищими для жертвоприношений.
Когда я вернулся с прогулки, его все еще не было. Как и Дахут. Я поднялся в свою комнату и переоделся. Прижав ухо к драпировке, я снова попытался нащупать скрытую пружину, но ничего не обнаружил. Слуга, упав на колени, сообщил, что готов ужин. Меня удивило, что в этот раз он не обратился ко мне как к владыке Карнака.
Дахут была в черном платье – впервые с тех пор, как я увидел ее в первый раз. Платье было бесстыдно коротким и выгодно подчеркивало ее формы. Дахут выглядела изнуренной, даже увядшей, как морской цветок, что распустился во всей красе во время прилива, а сейчас, когда наступил отлив, его время истекло. Мне даже стало ее жаль.
Она подняла на меня утомленные глаза и сказала:
– Алан, если не возражаешь, я хотела бы просто поболтать сегодня.
Мысленно я улыбнулся. Ситуация становилась более чем пикантной. Кроме светской болтовни оставалось слишком мало тем для разговора, которые не были бы взрывоопасными. Я согласился, решив, что сегодня обойдусь без взрывов. К тому же с мадемуазель явно было что-то не так, иначе она не стала бы себя вести подобным образом. Возможно, она боялась, что я снова подниму вопрос о чаше для жертвоприношений – или же ее расстроил мой разговор с де Кераделем. Он ей явно не понравился.
– Что ж, давай болтать, – ответил я. – Если бы мысли были искрами, мои сейчас не могли бы и спичку зажечь. Пожалуй, лучшее, что я потяну, – разговор о погоде.
– Ну и как тебе погода, Алан? – рассмеялась она.
– Перемены погоды нужно запретить специальной поправкой к Конституции.
– Отчего же погода меняется?
– Сейчас погоду для меня меняешь ты.
– Хотелось бы мне, чтобы это было правдой. – Девушка грустно взглянула на меня. – Но мы отошли от темы.
– Прости, Дахут, – сказал я. – Вернемся к болтовне.
Она вздохнула, а затем улыбнулась – и в этот момент так сложно было воспринимать ее как ту Дахут, которую я знал – или думал, что знал, – в башнях Иса и Нью-Йорка… с окровавленным золотым серпом в руке…
Мы вели светскую беседу, хотя несколько раз нам пришлось обходить скользкие темы. Идеальные слуги подали нам идеальный ужин. Был ли де Керадель опальным ученым или колдуном, но он знал толк в винах. Однако мадемуазель ела мало и едва что-то выпила, а ее слабость становилась все заметнее. Я отставил кофе и сказал:
– Похоже, сейчас отлив, Дахут.
Она выпрямилась и резко спросила:
– Почему ты это сказал?
– Не знаю. Просто ты все время напоминаешь мне море, Дахут. Я говорил тебе об этом тем вечером, когда встретил тебя. Мне кажется, твое настроение меняется подобно тому, как меняются приливы и отливы.
Она поднялась. Ее лицо было бледным.
– Спокойной ночи, Алан. Я очень устала. Спи без сновидений.
Она вышла из комнаты прежде, чем я успел ответить. Почему мое упоминание приливов вызвало в ней такую перемену, даже вынудило ее сбежать – ведь ее поспешный уход был именно бегством? Я не мог ответить на этот вопрос. Часы пробили девять. Я посидел за столом еще с четверть часа, и все это время слуги с пустыми остекленевшими глазами стояли неподвижно. Я встал и потянулся. Улыбнувшись дворецкому, я сказал ему по-бретонски:
– Нынче я отойду ко сну.
Он был среди факельщиков, сгонявших толпу жертв. Дворецкий низко поклонился, на его лице не отразилось никакого понимания того, что я имел в виду. Он придержал для меня занавески на входе в гостиную, и, поднимаясь по лестнице к своей комнате, я спиной чувствовал на себе его взгляд. Я остановился в коридоре и выглянул в окно. Небо затянули облака, наполовину закрыв луну на ущербе. Ночь была темной и тихой. В широком старинном коридоре – никаких шепчущихся и шевелящихся теней. Я вошел в свою комнату, разделся и лег в кровать. Было почти десять часов.
Прошло около часа, пока я пытался уснуть. Затем произошло то, чего я ожидал. Кто-то был в комнате, и по странному тонкому аромату я заключил, что это Дахут и что она стоит у самой моей кровати. Я слышал, как она наклонилась, прислушиваясь к моему дыханию, а затем ее пальцы легко, будто порхающие мотыльки, коснулись шеи и запястья, прощупывая пульс. Я вздохнул и повернулся на другой бок, притворившись, что сплю. Ее аромат развеялся, но я знал, что Дахут стоит, прислушиваясь, у драпировки. Она стояла там несколько долгих минут, а затем я услышал едва уловимый щелчок: она ушла.
Тем не менее я подождал, пока стрелки часов не укажут одиннадцать и лишь после этого выскользнул из кровати и натянул штаны, рубашку, темный свитер и туфли.
Дорога от дома вела прямо к охраняемым воротам в полутора милях отсюда. Я не думал, что дорогу патрулируют, поэтому собирался пройти по ней до тех пор, пока до ворот не останется около полумили, затем свернуть влево, достичь стены и вдоль нее добраться до скалы, где меня должен ждать Макканн. Конечно, хозяин гостиницы говорил, что на этот скалистый уступ не попасть с моря, но я не сомневался, что Макканн найдет способ. Я легко мог провернуть все за полчаса.
Я вышел в коридор, прокрался к ступенькам и посмотрел вниз. Там горел тусклый свет, но слуг не было видно. Я спустился по лестнице и очутился у входной двери. Она была не заперта. Закрыв ее за собой, я спрятался в тени рододендронов и осмотрелся.
Здесь дорога делала поворот, и спрятаться вокруг было негде. Облака расступились, луна светила ярко, но дальше я мог бы укрыться за деревьями, растущими по краям дороги. Я метнулся в тень. Здесь я остановился и подождал около пяти минут, следя за домом. Окна оставались темными, из дома не доносилось ни звука. Я продолжил путь вдоль дороги.
Я шел не так долго, прежде чем наткнулся на узкую аллею, вильнувшую влево. Насколько я мог разглядеть в лунном свете, она была прямой и вела примерно в направлении той самой скалы. Если так, то пройти по ней было бы не только быстрее, но и безопаснее. Я повернул. Через несколько дюжин ярдов деревья закончились. Аллея продолжалась дальше, но по краям ее росли кусты, слишком высокие, чтобы смотреть поверх них, и слишком густые, чтобы смотреть сквозь.
Я прошел еще около полумили, прежде чем у меня возникло отчетливое чувство, что за мной кто-то идет. Это чувство было очень тревожным – будто что-то злобное следовало за мной по пятам. Казалось, оно было уже за моей спиной – тянуло ко мне руки! Я развернулся и выхватил пистолет из кобуры.
Позади никого не было – лишь тянулась темная аллея.
Мое сердце колотилось, будто я только что пробежал кросс, ладони и лоб вспотели, я почувствовал головокружение. Справившись со своим состоянием, я продолжил путь, сжимая в руке пистолет. Пройдя дюжину шагов, я почувствовал, как оно приближается снова – ближе, ближе, ближе… быстрее и быстрее… как прыгает на меня.
Я поборол приступ паники и обернулся вновь – и снова за мной лишь стелилась пустая аллея.