Но я знал, что он уже попался на крючок. Утратил былую бдительность. В каждой симфонии – свой мотив, в каждом аккорде – главная нота. Так же обстоят дела и с людьми. У любого мужчины и любой женщины есть потаенная струна. Сыграй на этой струне – и когда зазвучит главнейшая для него нота, этот человек ваш. Слабость де Кераделя – тщеславие. На этой струне я и сыграл.
– Думаю, никогда и никто из де Карнаков не называл де Кераделя учителем. Никогда не молил де Кераделя взять себя в ученики. История моего рода явственно свидетельствует об этом. Что ж, те времена прошли. Всю свою жизнь я мечтал сорвать вуаль, скрывающую лик Истины. И я думаю, что вы на это способны, де Керадель. Поэтому я хочу остаться.
– В какой же вариант событий вы поверили? – с любопытством спросил он.
– В оба. И ни в один из них. – Я рассмеялся. – Иначе разве мог бы я рассчитывать на то, чтобы стать вашим аколитом?
– Хотелось бы мне верить вам… Ален де Карнак! Вместе мы были бы способны на многое.
– Верите вы мне или нет, я не вижу, как мое пребывание здесь может навредить вам. Если я исчезну, например, или сойду с ума, или совершу самоубийство… Это, безусловно, может навредить вашей репутации.
Де Керадель рассеянно покачал головой.
– Я легко мог бы избавиться от вас, де Карнак, – равнодушно отозвался он. – И мне не пришлось бы никому ничего объяснять. Но хотел бы я доверять вам.
– Если вам все равно нечего терять – то почему бы и нет?
– И я доверюсь вам, – медленно произнес де Керадель.
Он взял в руку чашу для жертвоприношений, взвесил ее на ладони, потом отбросил на стол. Вытянув обе руки вперед, он сложил пальцы в особую фигуру. Зная, что в сердце своем я против него, я не смог бы ответить на этот жест – древний, священный. Ему обучил меня лама в Тибете, чью жизнь я спас. То, что этот жест использовал де Керадель, словно осквернило древнюю клятву… хотя она все еще накладывала обязательства… обязательства ценою жизни.
Меня спасла Дахут.
Яркие солнечные лучи залили комнату – и в этот миг порог переступила Дахут. Если что-то и могло заставить меня поверить в "здравую" версию де Кераделя, так это образ Дахут, чей путь озарил свет.
Она нарядилась в брюки и сапожки для верховой езды, рубашку цвета морской волны, оттенявшую ее чудные глаза, и того же цвета берет, изумительно смотревшийся с ее золотисто-русыми волосами.
И когда я увидел ее, осененную этим свечением, то позабыл о де Кераделе. Я позабыл обо всем.
– Привет, Алан. Гроза миновала. Давай прогуляемся.
И тут она увидела чашу для жертвоприношений. Ее зрачки сузились, радужка не касалась верхнего и нижнего века, в глазах заплясали дьявольские огоньки…
Лицо де Кераделя побелело… В его чертах проступило понимание… предупреждение Дахут. Мадемуазель потупилась, ее длинные ресницы коснулись кожи.
Все это заняло считанные мгновения.
– Отлично. Пойду переоденусь, – беззаботно, точно ничего не заметив, сказал я.
До того я был чертовски уверен, что это не де Керадель оставил чашу для жертвоприношений в моей комнате. Теперь же я был чертовски уверен, что этого не делала и Дахут.
Так кто же оставил ее?
Я вернулся к себе в комнату, и мне почудилось, будто я слышу мерное жужжание. "Алан, остерегайся Дахут…" Может быть, и в этот раз тени смилуются надо мной?
Глава 18
Псы Дахут
Какая бы тайна ни была связана с этой чашей, приглашение Дахут стало удачей, на которую я и не надеялся. Я быстро переоделся в костюм для верховой езды. Я предполагал, что ее разговор с отцом не пройдет в дружеской обстановке, и не хотел, чтобы она передумала. Может, до деревни у меня добраться и не выйдет, но я могу попробовать залезть на скалу, неподалеку от которой ждали терпеливые рыбаки.
Я написал Макканну записку: "Будь сегодня у скалы с одиннадцати до четырех. Если я не появлюсь, будь там завтра ночью в то же время. То же самое послезавтра. Если и тогда обо мне не будет вестей, скажи Рикори, пусть поступает по своему усмотрению".
Рикори к тому времени должен был уже прилететь. И если до послезавтра я не смогу передать весточку Макканну, значит, меня зажали в угол – если я вообще буду существовать. Я ставил на то, что в уме и безжалостности Рикори может соперничать с де Кераделем. Он будет действовать быстро. Я написал две записки – одну я запечатал в бутылку, вторую положил в карман.
Насвистывая, чтобы на меня обратили внимание, я спустился вниз. В комнату я вошел с таким видом, будто вообще ни о чем не подозревал. Не то чтобы это было совсем не так – я пребывал в приподнятом настроении, как боец, который проигрывал раунд за раундом из-за того, что стиль боя противника был ему совершенно не знаком, но начал понимать, как может победить.
Мадемуазель стояла у камина, хлопая по голенищу сапога плетью. Де Керадель все еще сидел во главе стола, чуть съежившись, куда более напряженный, чем был, когда я оставил его. Жертвенной чаши нигде не было видно. Мадемуазель походила на осу, де Керадель – на медведя, отбивавшегося от ос, как в известной сказке. Я рассмеялся этому сравнению.
– Какое у тебя хорошее настроение, – заметила Дахут.
– Да, это правда, – сказал я. – Лучше, чем у… – Я покосился на де Кераделя. – Чем у меня было все эти годы.
От нее не укрылся ни взгляд, ни ответная слабая улыбка де Кераделя.
– Поехали, – сказала Дахут. – Ты уверен, что не хочешь присоединиться к нам, отец?
Де Керадель покачал головой.
– У меня еще много дел.
Мы отправились в конюшню. Она взяла того же гнедого, а я чалую. Какое-то время Дахут ехала чуть впереди меня молча, а затем осадила коня.
– Ты так весел, будто едешь на свидание с любимой, – сказала она.
– Я надеюсь на это свидание, – ответил я. – Но не в этот раз, Дахут.
– Это Хелена? – прошептала она.
– Нет, Дахут, хотя во многом Хелена похожа на нее.
– Тогда кто она?
– Ты не знаешь ее, Дахут. Она не носит одежд, лишь вуаль. Ее имя – Истина. Твой отец пообещал мне приподнять эту вуаль.
Девушка подъехала ближе и схватила меня за запястье.
– Он обещал это… тебе?
– Да, – ответил я так, будто речь шла о чем-то само собой разумеющимся. – И он упомянул, что ты ему для этого не нужна.
– Почему ты говоришь мне это? – Ее пальцы сжались на моей руке.
– Потому, Дахут, что я жажду встречи с этой обнаженной леди без вуали. И чувствую, что, если отныне не стану отвечать на все вопросы честно, эта встреча может быть отложена.
– Не играй со мной, – с угрозой в голосе сказала она. – Почему ты говоришь мне это?
– Я вовсе не играю с тобой, Дахут. Я честен с тобой. Настолько честен, что поведаю тебе и вторую причину.
– Какую же?
– Разделяй и властвуй, – ответил я.
Она непонимающе уставилась на меня.
– У индусов есть история, – сказал я. – Одна из "джатак", басен. Царица Тигров и Царь Львов не могли прийти к согласию, и от этого страдали джунгли. Они придумали разрешить спор следующим образом – сесть на разные чаши весов над прудом с крокодилами. Тот, кто тяжелее, упадет в воду – к радости крокодилов. Царица Тигров и Царь Львов сели на весы, и оказалось, что они весят одинаково. Но по центру спрятался муравей, держащий в лапках песчинку. "Хо! – закричал он. – Кто из вас сможет уговорить меня? И что вы мне предложите?" Так сказал ничтожный муравей Царице Тигров и Царю Львов. И песчинка в его лапках значила жизнь или смерть для одного из них.
– И кто из них выжил? – спросила Дахут затаив дыхание.
– Об этом история умалчивает, – рассмеялся я.
Она поняла, о чем я говорю, и я увидел, как ее щеки залила краска, а глаза вспыхнули. Отпустив мою руку, Дахут сказала:
– Мой отец весьма доволен тобой, Алан.
– Мне кажется, ты уже говорила мне об этом, Дахут. Но это не принесло тебе радости.
– А я помню, что ты уже разговаривал так со мной раньше, – прошептала она. – И это мне радости не принесло. – Она вновь вцепилась в мое запястье. – Я недовольна, Алан.
– Прости, Дахут.
– Пусть мой отец и мудр, но простодушен. А я – нет, – заявила она.
– Хорошо, – искренне ответил я. – Как и я. Я презираю простодушие. Но в твоем отце я не заметил наивности.
Ее пальцы сжались на моей руке сильнее.
– Эта Хелена… Насколько она похожа на ту обнаженную леди, чье лицо скрыто вуалью?
Мое сердце забилось чаще, и она заметила это.
– Ты не знаешь? – сладко спросила она. – У тебя не было возможности, скажем… сравнить? – Ее смех был безжалостен, и вновь в нем послышался шум морских волн. – Веселись дальше, мой Алан. Возможно, когда-нибудь я предоставлю тебе эту возможность.
Девушка ударила лошадь кнутом и поехала вперед. Мое хорошее настроение испарилось. Зачем, черт возьми, я вовлек в это Хелену? Зачем упомянул ее? Я ехал за Дахут, но она не оборачивалась и не говорила со мной. Так мы проскакали милю или две. В какой-то момент мы выехали на заросшую кустами лужайку – недоброе это было место, зловещее, и казалось, что в кустах словно притаилось что-то, поджидая нас. Здесь настроение Дахут улучшилось. Она осадила коня:
– Разделяй и властвуй. Мудро сказано. Кем, Алан?
– Насколько я помню, каким-то римлянином, – ответил я. – Его цитировал Наполеон.
– Римляне были мудры, очень мудры. А если я передам отцу, что ты подсказал мне это?
– Почему нет? – безразлично отозвался я. – Но если он еще сам этого не понял, зачем вступать в противостояние?
– А ты удивительно уверен в себе сегодня, – задумчиво сказала Дахут.