Глава 16
Mael bennique
– Выпьем же за это! – сказал де Керадель.
Он отпустил слуг, открыл шкафчик и достал оттуда графин, прочно закупоренный пробкой. Графин был наполовину полон какой-то зеленой жидкости. Де Керадель налил три рюмки и быстро закрыл графин. Я поднял рюмку.
– Подождите! – одернул он меня.
Со дна рюмки поднимались пузырьки – и, глядя на них, я представил себе крошечные бриллианты в бокале или кристаллы на дне моря у самого берега, кристаллы, преломляющие солнечный свет. Они всплывали все быстрее и быстрее, от зеленого напитка вдруг повалил пар, затем жидкость посветлела, стала прозрачной.
Де Керадель поднял рюмку.
– Каранак, добровольно ли вы присоединяетесь к нам?
– Добровольно ли ты присоединяешься к нам, Ален де Карнак? – вторила ему мадемуазель.
– Добровольно, – ответил я.
Мы чокнулись и выпили.
Это был странный напиток. Он проник в мой мозг и нервы и подарил мне невероятное ощущение свободы, сбросил с меня оковы ограничений, обратил мои старые представления о мире в прах и вытряхнул этот прах из моей головы. Я чувствовал себя змеей, сбросившей старую кожу. Воспоминания тускнели, таяли, изменялись. Неописуемое чувство свободы… Мне было дозволено все, ибо я был по ту сторону добра и зла, подобно богу. Я мог делать все, что хотел, ибо нет ни добра, ни зла, а лишь воля моя…
– Теперь вы с нами, – сказал де Керадель.
– Теперь ты с нами, Ален, – прошептала мадемуазель.
Ее глаза, казалось, были закрыты, но мне помнилось, будто я вижу в них пурпурное пламя. Де Керадель заслонил глаза ладонями, но мне почудилось, что между его пальцев льется свет.
– Каранак… – сказал он. – Ты не спросил меня, что это за Собиратель… Что это за сущность, которую я хочу призвать. Это оттого, что ты уже знаешь?
– Нет, – ответил я и хотел было сказать, что для меня это не имеет значения, но тут же понял, что это имело значение для меня, что мне было важно знать это.
– Один гениальный англичанин, – продолжал де Керадель, – однажды идеально сформулировал материалистическое кредо. Он сказал, что само существование человека – случайность, лишь миг в истории планеты. Он указал, что наука все еще ничего не знает о той цепочке причин и следствий, которая повлекла за собой превращение мертвой органики в предков человека. А если бы наука и знала, это было бы не важно. Голод, болезни, войны – сиделки человечества, именно они привели к постепенному развитию существ, наделенных сознанием. И эти существа были достаточно умны, чтобы понимать свою ничтожность. История прошедших времен состоит из крови и слез, молчаливого согласия, нелепых ошибок, слепых бунтов и пустых надежд. В конечном итоге энергия нашей Солнечной системы иссякнет, Солнце погаснет, наша планета будет опустошена. Человечество исчезнет, а все человеческие достижения будут забыты. Материя перестанет осознавать себя. Все вернется на круги своя. И весь человеческий труд, вся увлеченность, все сострадание, любовь или все муки человеческие этого не изменят.
– Это не так, – сказал я, чувствуя, как нарастает во мне ощущение божественной силы.
– Это так лишь отчасти, – ответил де Керадель. – Неправда то, что жизнь – это случайность. То, что мы зовем случайностью, является лишь проявлением неизвестных нам законов. Жизнь происходит из жизни. Не обязательно от жизни в нашем понимании, но от чего-то, чья сущность являлась – и является – жизнью. Правда то, что боль, страдания, скорбь и ненависть являются основой человечности. Правда, что наша раса была взращена голодом, болезнями и войной. Но также правда и то, что существуют мир, счастье, сострадание, чувство прекрасного, мудрость… Хотя возможно, что мир, счастье, сострадание, красота, мудрость – это лишь отражение чего-то иного, как в водной глади лесного пруда отражаются цветы на берегу. Но все эти вещи существуют… Мир, красота, счастье и мудрость. Существуют. А значит… – Де Керадель все еще закрывал глаза руками, но я чувствовал его взгляд на себе, будто он пытался заглянуть мне в душу. – То, что вдохнуло жизнь в первичный бульон, должно содержать все это в себе. Потому что создание не может обладать тем, чем не обладает создатель.
Конечно, я знал это. Зачем тратить силы, убеждая меня в таких банальностях?
– Это самоочевидно, – сказал я.
– И также должно быть самоочевидно, – продолжал де Керадель, – что, поскольку у этой сущности, создавшей нас, есть и темная, зловещая, жестокая сторона, наш путь к ней, наш единственный путь к ее иной стороне должен проходить сквозь боль, страдания, жестокость и зло. – Он прервался, а затем продолжил с напором: – Разве не об этом говорит любая религия? Человек может приблизиться к Создателю лишь посредством страданий и скорби. Жертвоприношения… Распятия!
– Это правда, – ответил я. – Крещение кровью. Очищение в боли. Перерождение в скорби.
– Струны, которых мы должны коснуться, прежде чем возникнет совершенная гармония, – прошептала мадемуазель.
Мне показалось, что в ее голосе прозвучала насмешка. Я обернулся. Дахут не открыла глаз, но уголки ее губ были приподняты в усмешке.
– Жертвы готовы, – сказал де Керадель.
– Так давайте же жертвовать! – откликнулся я.
Де Керадель отнял руки от лица. Зрачки его светились, и казалось, что его лицо, кроме пылающих глаз, скрывает тень. Мадемуазель подняла взгляд, и я увидел ее глаза – два озера фиолетового пламени.
Это не показалось мне странным – тогда.
С задней стороны буфета было зеркало. Я взглянул туда и увидел, что мои глаза тоже горели – в них полыхал дикий огонь золотистого цвета, и мое собственное лицо, казалось, утопало в тени.
И вновь это не показалось мне странным – тогда.
– Жертвы готовы, – повторил де Керадель.
– Воспользуемся же этим! – воскликнул я, вставая.
Мы вышли из столовой и поднялись по ступенькам. Моя странное состояние не проходило – наоборот, оно лишь усиливалось, и с ним во мне росла безжалостность. Я должен был отнять жизнь, но что такое одна жизнь или множество жизней, если из них будут построены ступени лестницы, по которой я выйду из пещеры на солнечный свет? Если я призову то, что жило до начала самой жизни… Смогу управлять им… Повелевать Создателем…
Де Керадель взял меня за руку, и я вошел в свою комнату. Он сказал, чтобы я разделся и вымылся, и вышел. Я разделся, и моя рука коснулась чего-то у левой подмышки. Кобура с пистолетом. Я забыл, откуда она у меня, кто дал ее мне, но этот кто-то говорил, что важно… очень важно, чтобы я не потерял и не отдал ее… жизненно необходимо. Я рассмеялся. Эта игрушка необходима для призыва Создателя Жизни? Я отбросил кобуру в угол комнаты…
Де Керадель был рядом, и я подумал: "Как я не заметил, что он вошел сюда?" Я вымылся и сейчас был обнажен. Де Керадель обернул повязку вокруг моих бедер. Он надел сандалии мне на ноги и продел руки в рукава хлопковой мантии. Затем он отошел, и я увидел, что и он облачился в такую же мантию, перехваченную поясом из металла или дерева.
Таким же поясом была перехвачена его грудь.
На них были какие-то серебристые символы… но разве серебро может меняться, перетекать из одной руны в другую? На голове у де Кераделя был венец из листьев дуба, а на поясе висели длинный черный нож, черная булава, черная овальная чаша и черный кувшин…
Дахут смотрела на меня, и я подумал: "Почему я не увидел, как она вошла сюда?" На ней тоже была хлопковая мантия, но пояс был золотым, а символы на нем – красными, и из красного золота была лента, что удерживала ее волосы, и браслеты на руках. В руке она держала острый как бритва золотой серп.
Они надели на меня черный пояс с серебряными символами и возложили на мою голову венок из листьев дуба. Де Керадель снял булаву с пояса и передал ее мне. Я вздрогнул и уронил ее. Он подобрал булаву, вложил ее мне в руку и сжал мои пальцы на рукояти. Я хотел разжать их и не мог, хотя прикосновение к этой булаве и было ненавистно мне. Я поднял ее к лицу и осмотрел. Она была тяжелая… почерневшая от возраста… как и пояс… как и венец. Она выглядела так, будто ее вырезали из цельного куска дуба, и заканчивалась тяжелым навершием.
Mael bennique! Дробящая Грудь! Разбивающая Сердце! Я понял, что почернела она не от времени, а от крови.
Мое чувство божественности ослабело. Что-то внутри меня будто пришло в сознание, принялось нашептывать мне… Что-то шептало мне: именно для того, чтобы остановить эту булаву, я давным-давно проделал весь путь из Карнака, убил Дахут… Что я ни в коем случае не должен использовать эту булаву… Но я обязан продолжать свой путь… Как и раньше, в древнем Исе, продолжать, окунуться в это древнее зло, чтобы… чтобы…
Де Керадель смотрел на меня, его глаза пылали адским пламенем.
– Ты один из нас, Носящий Булаву! – прорычал он.
Рука Дахут коснулась моей, ее щека коснулась моей. Меня вновь охватил восторг, затмив сомнения, – но будто эхо этого сомнения все еще оставалось во мне.
– Я с вами – но я не подниму булаву, – сказал я.
Моя рука вырвалась из руки Дахут, пальцы разжались, и я отбросил mael bennique прочь.
– Ты сделаешь так, как я велю, – мрачно заявил де Керадель. – Возьми булаву.
– Терпение, отец. – Голос Дахут был милым, нежным, но в нем слышалась угроза, как и в голосе ее отца. – Он понесет чашу и кувшин и поступит, как предписано. Он будет кормить пламя. Ничего не выйдет, если он не поднимет булаву по собственной воле. Имей терпение.
– Однажды ты уже предала отца ради любовника, – яростно ответил он.
– И я могу поступить так снова… – твердо заявила она. – И что ты можешь сделать с этим, отец?