Ее речь показалось мне слишком высокопарной для простой девушки, к тому же она произносила предложения так, будто повторяла их за каким-то невидимым диктором. Но больше меня удивило то, как девушка переменилась. Теперь в ее голосе не слышалось томных ноток истерика, в нем звенела жизненная энергия. К девушке будто вернулись силы и желания, она говорила оживленно, даже задорно, щеки залил румянец, глаза весело блестели – чуть насмешливо и с едва заметной искоркой злобы.
Я осмотрел кукол.
– Они очаровательны, – заявил я. – Но нет ли чего-нибудь лучше? Скажу вам прямо, мне нужен необычный подарок – сегодня моей внучке исполняется семь лет. Цена не имеет значения, в пределах разумного, естественно.
Девушка вздохнула. Страх вернулся в ее глаза, жизненная сила исчезла, кровь отлила от лица. И вновь я внезапно ощутил на себе чужой взгляд – еще сильнее, чем прежде.
Ощущение прошло, и дверь с другой стороны прилавка распахнулась.
Невзирая на то, что я читал описание мадам Мэндилип в дневнике Уолтерс, ее внешность потрясла меня. Маленькие куклы вокруг и хрупкая девушка за стойкой лишь подчеркивали высокий рост и тучность хозяйки магазина. В дверном проеме стояла настоящая великанша. Крупная голова, скуластое широкое лицо, усики на верхней губе, плотоядный рот. Фигурой она походила на мужчину, что гротескно контрастировало с ее пышной грудью.
Но я взглянул в ее глаза и позабыл обо всех уродствах ее лица и тела. Огромные глаза, черные, ясные, потрясающе живые. Они славили жизнь. И они смотрелись совершенно неуместно на этом уродливом лице. Они лучились чистой радостью, и при виде этого мне стало тепло на сердце, ибо в том взгляде не было ничего зловещего – тогда.
С трудом заставив себя отвести взгляд, я посмотрел на ее руки. Женщина была в черном пышном платье и прятала ладони где-то в складках юбки. Я вновь засмотрелся на ее глаза – и на этот раз в ее взгляде читались презрение, злоба и насмешка, как мгновение назад в глазах у продавщицы. Она заговорила, и я понял, что задор и порыв в голосе девушки были лишь эхом этих звучных певучих тонов.
– Вам не понравились куклы, показанные моей племянницей?
Я едва собрался с мыслями.
– Они прекрасны, мадам…
– Мэндилип, – спокойно сказала она. – Мадам Мэндилип. Вам известно это имя, не так ли?
– Видите ли, я оказался в затруднительной ситуации. – Я уклонился от ответа на этот вопрос. – У меня есть внучка, и мне хотелось бы подарить ей что-то особенное на ее седьмой день рождения. Все эти куклы прекрасны, но я хотел бы узнать, нет ли у вас чего-нибудь…
– Особенного. – Она будто смаковала это слово. – Прекрасного. Что ж, может быть, и есть. Но если мне нужно продать что-то "особенное"… – Я не был уверен, действительно ли она подчеркнула это слово. – Если мне нужно продать что-то особенное, я должна знать, с кем имею дело. Вы, должно быть, сочтете это причудой для продавца?
Она рассмеялась, и я невольно заслушался ее смехом – заливистым, серебряным, искристым, таким добрым.
Сосредоточившись, я заставил себя вернуться к реальности. Нужно было оставаться настороже.
Я достал из сумки визитную карточку. Я не хотел, чтобы мадам Мэндилип меня узнала, поэтому свою карточку ей давать было нельзя. Безусловно, я не желал привлечь ее внимание к кому-то другому, кому она могла бы навредить. Поэтому я заранее нашел визитку одного моего давно умершего коллеги.
– О, значит, вы врач, – сказала мадам Мэндилип. – Что ж, теперь, когда мы познакомились, вы можете пройти за мной. Я покажу вам своих лучших кукол.
Выйдя за дверь у прилавка, я очутился в длинном, тускло освещенном коридоре. Мадам Мэндилип дотронулась до моей руки, и я вновь ощутил это странное биение жизни. Остановившись у двери в конце коридора, великанша повернулась ко мне.
– Здесь я храню свои лучшие куклы. Свои… особенные куклы. – Рассмеявшись, она распахнула дверь.
Перешагнув порог, я остановился, в недоумении рассматривая комнату. Она была вовсе не такой большой и роскошно обставленной, как описывала Уолтерс. Да, она действительно оказалась чуть длиннее, чем можно было ожидать. Но где же изящная антикварная лепнина, где древние гобелены, где волшебное зеркало – "и не зеркало вовсе, а кристально чистая вода"? Где все то, что превращало для Уолтерс эту комнату в настоящий рай?
Приспущенные гардины пропускали свет, из окна открывался вид на маленький закрытый дворик, поросший травой. Стены и потолок были обшиты обычным деревом. Одну стену комнаты полностью закрывал деревянный шкаф со множеством мелких ящиков. На стене висело зеркало – оно действительно было круглым, но этим его сходство с описаниями Уолтерс ограничивалось.
Имелся там и камин – такой можно увидеть в любом старом доме Нью-Йорка. На стенах висело несколько репродукций. Огромный стол, напомнивший Уолтерс "столы в тронных залах королей", оказался вполне обычным столиком, заваленным кукольными платьицами и выкройками к ним.
Моя тревога нарастала. Если Уолтерс выдумала убранство этой комнаты, что еще в ее дневнике было лишь вымыслом? Не зря ведь я, прочитав его, счел историю Уолтерс плодом бурной фантазии.
И все же она не солгала, говоря о глазах и голосе мадам Мэндилип, не преувеличила особенности ее внешности, не ошиблась в описании ее племянницы.
Голос мадам Мэндилип вывел меня из замешательства.
– Вас интересует моя комната? – Она произнесла это мягко, но мне показалось, что в ее голосе прозвучало скрытое веселье.
– Любая комната, где работает истинный творец, интересна. А вы творец, мадам Мэндилип.
– И откуда же вам это известно? – проворковала она.
Похоже, мне не стоило так говорить.
– Я большой поклонник искусства. И я видел ваши куклы. Чтобы признать в Рафаэле гения, не понадобится целая галерея его картин. Достаточно одной.
Она улыбнулась, лучась доброжелательностью.
Закрыв за мной дверь, женщина указала на кресло у стола.
– Вы не против подождать несколько минут, прежде чем я покажу вам кукол? Мне нужно завершить работу над платьем. Я обещала доделать куклу сегодня, и скоро придет малышка, которой не терпится ее купить. Это не займет много времени.
– Нет, что вы. – Я опустился в кресло.
– Тут так тихо, – мягко сказала она. – А вы, похоже, устали. У вас тяжелая работа, верно? Вы устали…
Я откинулся на спинку кресла и вдруг понял, что действительно устал. На мгновение я потерял бдительность и зажмурился. Открыв глаза, я увидел, что мадам Мэндилип села за стол.
И я увидел ее руки. Длинные холеные белые пальцы. Я никогда не видел такой красоты. Ее глаза, казалось, жили своей жизнью, вот и ее руки словно не были связаны с телом. Мадам Мэндилип опустила их на стол.
– Как приятно побывать иногда в такой тишине. – Ее голос убаюкивал меня. – В месте, где царит мир и покой. Мы все иногда так устаем… Так устаем… Усталость наваливается на нас… Наваливается…
Она взяла со стола кукольное платье и начала шить. Тонкие белые пальцы мелькали, иголка поблескивала, вторая рука все поворачивала, поворачивала платье… Какое удивительное движение… ритмичное… как мелодия… сколько в нем покоя…
– Ничто из внешнего мира не побеспокоит вас… Тут можно отдохнуть… уснуть… – нашептывала мадам Мэндилип.
Я с трудом заставил себя оторвать взгляд от танца этих рук, этих холеных чудесных пальцев. Как ритмично они двигались… навевая покой…
Мадам Мэндилип не сводила с меня глаз, она говорила так нежно, и меня объяло чувство безмятежности.
Ничего страшного, если я позволю себе немного отдохнуть, наберусь сил перед предстоящим боем. Ведь я так устал. Я даже не понимал раньше, насколько я устал!
Мой взгляд вновь устремился к ее рукам. Странные руки – они не принадлежат этому огромному мерзкому телу. Как и глаза. И голос.
Может, так и есть! Может, исполинские телеса были лишь прикрытием, способом утаить настоящее тело мадам Мэндилип. Каково же оно? Неужели оно столь же прекрасно, как эти руки, эти глаза, этот голос?
Мадам Мэндилип напевала какую-то странную песню – она нагоняла сон, баюкала, мелодия успокаивала мои взбудораженные нервы, утоляла жажду покоя, обволакивала усталое сознание, как баюкали эти мерные движения рук… Как баюкал этот взгляд: "Усни… усни…"
Но что-то внутри меня отчаянно сопротивлялось. Рванувшись вперед, я сумел стряхнуть наваждение. Ловя воздух ртом, я сумел вынырнуть на поверхность сознания и только тогда понял, насколько далеко прошел по дороге сна. На мгновение, уже на пороге пробуждения, я увидел комнату такой, какой ее видела Уолтерс: огромную, залитую мягким слабым светом, с изящной антикварной лепниной, гобеленами, резными узорами, в которых, казалось, сновали какие-то тени – и смеялись, смеялись надо мной! На стене висело зеркало – верно, не зеркало, а кристально чистая вода в раме, и были узоры на ней, и их отражение подрагивало; все, как описывала Уолтерс, ведь эта дрожь и мне напомнила, как качается трава на берегу лесного озера, когда ее колышет ветер.
А потом словно рябь прошла по всей этой колоссальной комнате – и видение исчезло.
Я стоял перед перевернутым стулом в той комнате, куда меня привела мадам Мэндилип. А сама женщина возвышалась прямо передо мной. Она смотрела на меня – озадаченно и, как мне показалось, с досадой. Будто я внезапно прервал ее…
Прервал? Когда она успела встать из-за стола? Как долго я спал? От чего спасся, чудовищным усилием воли вырвавшись из паутины навеянного ею сна?
Я попытался заговорить – и не смог.