- Представь себе: нет. Был представлен, любезничал с нею целый вечер. Правда, я дамский кавалер не из забавных, но тут старался, знаешь, не ударить в грязь лицом… сказал даже несколько mots, право же, не совсем глупых… Она мне очень понравилась. Навожу стороною справки, какое я на нее произвел впечатление? Отвечает - Двукожное. - Что-о-о? - У него, говорит, эпидермы нет. - Ка-а-к? - Да так, что, если с него кожу снять, то под нею еще, наверное, найдется вицмундир с казенными пуговицами… - А наружностью как он вам показался? Ну, cher Alexandre, ты знаешь: я не из самомнящих, понимаю, что я далеко не bel homme, но она… того уже… превзошла… - Не видала, отвечает, каковы бывают комариные мощи, но думаю, что вице-губернатор наш - в этом жанре… Какова негодница? а?
Я посмотрел на впалые глаза моего друга, желтые торчковатые, едва обтянутые кожею, скулы и уныло повисшие к низу бледнорыжие усы тонкою, длинною-пре-длинною хворостиною, - и невольно засмеялся:
- Знаешь ли, Константин Федорович, а ведь девица-то не лишена наблюдательности!
- Ты находишь? je ne dis pas non! - но зачем же вслух это говорить? Так наше знакомство и не устроилось Впрочем, бывать у нее мне и по официальному положению было бы неудобно… она там у себя в деревне, говорят, оргии какие-то устраивает… Впрочем, вероятно, сплетни - потому что на нее все здешние дамы ужасно злы, а мужчины влюблены поголовно… Ну, и клевещут!
- Однако, дыму без огня не бывает.
- Гм… конечно, по всей вероятности, есть какой-нибудь огонь, но - представь себе: наша милая провинция знает все про всех, а уж в особенности - кто в кого влюблен, кто с кем живет, кто кому изменил. На что уж я, человек занятой и не охотник до сплетен, а и то могу тебе по пальцам перечислить наших губернских львиц и их адоратеров… При предводительше - барон Маустурм фон-дер-Раттенбург, при Головихе - monsieur Козиков и monsieur Клопиков, при Нимфодоре Яковлевне… гм… гм… не все же женщины, mon cher, находят меня похожим не комариные мощи. Но о Бурмысловой - никто ничего не знает! Rien mais r-r-rien! Флёрт со всеми, серьезного - ни с кем. Вот наши матроны и бесятся. Сперва, по новой моде, в Сафо ее произвели-было! Вышло невероятно: она в дамском обществе никогда не бывает, уклоняется от дамских знакомств. Тогда, кричат, знаем, в чем дело: если она - ни с кем, то, значит, со всеми! И пошло: Калипсо! Цирцея! Мессалина! Я же думаю, что она просто demi-vierge и немножко психопатка…
Хотелось мне порасспросить моих спутников о Виктории Павловне подробно, но - ложный стыд помешал: вот-де человек гостить едет, а - к кому и зачем, не знает! Ограничился тем, что осведомился у Михаила Августовича:
- Скажите, голубчик: неужели ваши дамы у Виктории Павловны так-таки никогда и не бывают?
Он посмотрел на меня даже как бы с ожесточением некоторым и рявкнул:
- Нет-с, слава Богу, не бывают-с. И оттого-то, сударь мой, и тянет туда нашего брата, как магнитом, что чего-чего другого, а уж этого сокровища, которое называется дамою нашею, там - дудки! не увидишь! Отдых полный, реставрация души-с… А вам, ангел вы мой, так скажу: не навещай я Викторию Павловну на год три-четыре раза, давно бы мною черти в болоте в свайку играли, - да-с! Для молодости езжу-с, для молодых чувств…
- Живительная особа! - одобрительно сказал Петр Петрович.
А земский начальник, который был человек литературный, продекламировал себе в нос и с большим пафосом:
- При ней все женщины ревнивы, и все мужчины неверны.
Распространяться дольше им помешал свисток поезда: мы подходили к Правосле…
II.
От станции Правослы до усадьбы Виктории Павловны оказалось верст десять, прелестным проселком чрез молодое зеленое царство чистеньких березок, коренастого дубняка и бледной осины. Правда, на рытвинах подкидывало одноколку так, что колена подскакивали к подбородку, а зубы стукались челюсть о челюсть, но зато лес дышал благоуханною свежестью, птицы кричали тысячеголосовым хором, а солнечные лучи, сквозь юную, будто лакированную листву, припекали горячими пятнами, и чрез них словно в тело новая жизнь сочилась. Поезд наш имел вид не столь величественный, сколь пространный: впереди катили в каком-то подобии тарантаса земский с Михаилом Августовичем, за ними трясся на крестьянской тележке-укладке Петр Петрович с Ванечкою, потом я в одноколке, и, наконец, в заключении кортежа, двигалась крохотная, мохнатенькая, пузатенькая лошаденка, необычайно похожая на беременную мышь. Это миленькое, но безобразное создание, с прыткостью, достойною всякой похвалы, волокло подводу с багажом моих спутников - "не возик и не воз, возище-то валил!" При миниатюрности везущего и громадности везомого, издали можно было подумать, что подвода движется автомобилическим способом. Рядом с нею шагал невероятно долговязый и невероятно мрачный мужик - в поскони и босиком. У него были с лошаденкою личности. Она косилась на него с презрением, он смотрел на нее с ненавистью и говорил:
- Ползи-ползи! Эх ты, брюхоног!..
Виктория Павловна выбежала к нам навстречу за ворота усадьбы, радостная, резвая, возбужденная, вся сверкающая какая-то: и глаза угольками горят, и зубы слоновою костью блестят, и смуглый румянец лица жаром пышет…
- Стой! Стой! Стой! - кричала она еще издали, - слезайте с ваших одров, господа! Потому что неприлично, чтобы вы были конные, когда я пешая.
- Голубушка! Виктория Павловна! Да вы к нам! Удостойте! - взревел Михаил Августович, порываясь к ней из тарантаса, - именно порываясь, ибо, по-видимому, он и сам не заметил, как и когда две ноги его очутились за бортом повозки и теперь пренелепо болтали в воздухе огромными сапогами, нащупывая подножку, либо ступицу колеса.
- Экое чучело! Вот чучело! - хохотала Виктория Павловна. - Здравствуйте, Петр Петрович!.. Павлу Семеновичу, господину начальству, поклон и привет… Александр Валентинович! Вот это мило с вашей стороны, что не надули…
Мне и земскому она подала руку, Петра Петровича допустила "приложиться", на почтительный поклон Ванечки ласково кивнула головою, как слуге - не слуге, но и не ровне, а с Михаилом Августовичем расцеловалась на обе щеки.
- Ибо ты дед! - нравоучительно заключила она, покончив приветственную церемонию. - Я это для вас, Александр Валентинович, говорю, чтобы вы не подумали обо мне по первому впечатлению дурно: что за оглашенная такая? С чужими мужиками целуется? Слушай! Федор! - закричала она мужику, который вез земского с Михаилом Августовичем. - Что это у тебя за новости? С колокольчиком стал ездить? Откуда колокольчик взял?
- Да это не мой… их благородия! - отозвался возница, ткнув перстом в сторону земского начальника.
- Ваш?
Виктория Павловна всплеснула руками и залилась хохотом. Земский покраснел, начал-было:
- Что ты врешь, дур…
Но вдруг рассвирепел и окрысился:
- Ну, да, мой колокольчик, мой! Не понимаю, что тут смешного? Это моя привилегия, это мое право, это моя обязанность, наконец…
- Обязанность? Звонить-то? Да разве вы пономарь?
- Не пономарь, а… округ должен быть оповещен о моем проезде.
- Вот что! Понимаю! Понимаю! - продолжала хохотать Бурмыслова, - только… ох… как же вы, дорогой Павел Семенович, в вагоне-то… тоже с колокольчиком ехали, или он у вас в кармане был спрятан?
- Никак нет, их высокородие из коробка мне вынули, - подал голос возница.
Все засмеялись.
- Тебя не спрашивают, осел! - рыкнул земский, а Виктория Павловна безжалостно его доезжала:
- Господа! признавайтесь: звонил он в вагоне или не звонил?.. А, быть может, колокольчик у машиниста на шее висел? Чтобы все окрестности знали: с сим поездом изволит следовать его высокородие, господин земский начальник, единственный в округе, имеющий право разъезжать с колокольчиком… Федор! отвяжи колокольчик! Дай сюда!
Земский дрыгнул всем телом, как испуганный заяц, и взмолился:
- Виктория Павловна! На что вам?
- Как на что? Вы будете величественно шествовать к дому, а я пойду впереди вас и буду звонить…
- Виктория Павловна! Ну, зачем? Ну, бросьте!
- Ни-ни-ни! Вы сказали: ваша обязанность. Обязанности службы святы. Обязанности должны быть исполнены.
- Виктория Павловна!
- Ни-ни-ни! Округ должен быть постоянно оповещен о пребывании в нем благодетельного начальства.
И она шла, хохотала и звонила, а земский сконфуженно плелся сзади, и было в сокрушенной фигуре его нечто такое, что мне невольно пришло в голову:
- Вряд ли ты, милый друг, когда-нибудь еще колокольчик к дуге подвяжешь, да и вообще начальственного форсу теперь посбавишь.
И вдруг показалось мне, что я понимаю чудаковатую девушку, комически-крупно шагавшую пред нами, комически-широко размахивая оглушительным колокольчиком, и понимаю, почему ее так любят и так к ней стремятся "за молодыми чувствами".
Дом у Бурмысловой оказался огромный, старый, барский, с колоннами, с угловыми башнями, но, действительно, до того дряхлый, что в нем было двинуться жутко: каждая половица пела, потолки, когда-то лепные, пооблупились, и кое-где зияли черные дыры до балок. Мебели почти никакой.