- Вы стои́те…- рычал Филипп Филиппович.
- Да она меня по морде хлопнула,- взвизгнул Шариков,- у меня не казенная морда!
- Потому что вы ее за грудь ущипнули,- закричал Борменталь, опрокинув бокал,- вы стои́те…
- Вы стоите на самой низшей ступени развития,- перекричал Филипп Филиппович,- вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить… а в то же время вы наглотались зубного порошку…
- Третьего дня,- подтвердил Борменталь.
- Ну вот-с,- гремел Филипп Филиппович,- зарубите себе на носу,- кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? - что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
- Все у вас негодяи,- испуганно ответил Шариков, оглушенный нападением с двух сторон.
- Я догадываюсь,- злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
- Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй… Чтоб я развивался…
- Я вижу, как вы развиваетесь после Каутского,- визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене.- Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина!
- Зина! - кричал Борменталь.
- Зина! - орал испуганный Шариков.
Зина прибежала бледная.
- Зина, там в приемной… Она в приемной?
- В приемной,- покорно ответил Шариков,- зеленая, как купорос.
- Зеленая книжка…
- Ну, сейчас палить,- отчаянно воскликнул Шариков,- она казенная, из библиотеки!
- Переписка - называется, как его… Энгельса с этим чертом… В печку ее!
Зина улетела.
- Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку! - воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки.- Сидит изумительная дрянь в доме - как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах…
Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк.
"Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире",- вдруг пророчески подумал Борменталь.
Зина внесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник.
- Я не буду ее есть,- сразу угрожающе неприязненно заявил Шариков.
- Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас.
В молчании закончился обед.
Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетир, и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике.
- Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе - котов нету?
- И как такую сволочь в цирк пускают,- хмуро заметил Шариков, покачивая головой.
- Ну, мало ли кого туда допускают,- двусмысленно отозвался Филипп Филиппович,- что там у них?
- У Соломонского,- стал вычитывать Борменталь,- четыре какие-то… Юссемс и человек мертвой точки.
- Что это за Юссемс? - подозрительно осведомился Филипп Филиппович.
- Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
- Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было все ясно.
- У Никитиных… У Никитиных… гм… слоны и предел человеческой ловкости.
- Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? - недоверчиво спросил Филипп Филиппович у Шарикова.
Тот обиделся.
- Что же, я не понимаю, что ли. Кот - другое дело. Слоны - животные полезные,- ответил Шариков.
- Ну-с, и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать.
Через десять минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленым огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк, и тяжкая дума терзала его ученый с зализами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы "к берегам священным Нила…" и что-то бормотал. Наконец отложил сигару в пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек - извлеченный из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире.
Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:
- Ей-богу, я, кажется, решусь.
Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В Обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздавшего пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетир в карманчике… Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.
VIII
Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенного в течение следующей недели он не предпринимал, и, может быть, вследствие его бездействия, квартирная жизнь переполнилась событиями.
Дней через шесть после истории с водой и котом из домкома к Шарикову явился молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручил ему документы, которые Шариков немедленно заложил в карман и немедленно после этого позвал доктора Борменталя.
- Борменталь!
- Нет, уж вы меня по имени и отчеству, пожалуйста, называйте! - отозвался Борменталь, меняясь в лице.
Нужно заметить, что в эти шесть дней хирург ухитрился раз восемь поссориться со своим воспитанником. И атмосфера в обуховских комнатах была душная.
- Ну и меня называйте по имени и отчеству! - совершенно основательно ответил Шариков.
- Нет! - загремел в дверях Филипп Филиппович.- По такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно "Шариков", и я, и доктор Борменталь будем называть вас "господин Шариков".
- Я не господин, господа все в Париже! - отлаял Шариков.
- Швондерова работа! - кричал Филипп Филиппович.- Ну, ладно, посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кроме господ, в моей квартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или вы уйдете отсюда и, вернее всего, вы. Сегодня я помещу в газетах объявление и, поверьте, я вам найду комнату.
- Ну да, такой я дурак, чтобы я съехал отсюда,- очень четко ответил Шариков.
- Как? - спросил Филипп Филиппович и до того изменился в лице, что Борменталь подлетел к нему и нежно и тревожно взял его за рукав.
- Вы, знаете, не нахальничайте, мосье Шариков! - Борменталь очень повысил голос. Шариков отступил, вытащил из кармана три бумаги: зеленую, желтую и белую и, тыча в них пальцами, заговорил:
- Вот. Член жилищного товарищества, и площадь мне полагается определенно в квартире номер пять у ответственного съемщика Преображенского в шестнадцать квадратных аршин,- Шариков подумал и добавил слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу, как новое: - Благоволите.
Филипп Филиппович закусил губу и сквозь нее неосторожно вымолвил:
- Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю.
Шариков в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что было видно по его глазам.
- Филипп Филиппович, vorsichtig… [105] - предостерегающе начал Борменталь.
- Ну, уж знаете… Если уж такую подлость!..- вскричал Филипп Филиппович по-русски.- Имейте в виду, Шариков… господин, что я, если вы позволите себе еще одну наглую выходку, я лишу вас обеда и вообще питания в моем доме. Шестнадцать аршин - это прелестно, но ведь я вас не обязан кормить по этой лягушечьей бумаге!
Тут Шариков испугался и приоткрыл рот.
- Я без пропитания оставаться не могу,- забормотал он,- где же я буду харчеваться?
- Тогда ведите себя прилично! - в один голос заявили оба эскулапа.
Шариков значительно притих и в тот день не причинил никакого вреда никому, за исключением самого себя: пользуясь небольшой отлучкой Борменталя, он завладел его бритвой и распорол себе скулу так, что Филипп Филиппович и доктор Борменталь накладывали ему на порез швы, отчего Шариков долго выл, заливаясь слезами.