- Вот что, солдатик, ты, кажись, большой начальник и машина у тебя большая, только больно молод. Кто прет туда, куда все прут? Баран один и прет Никогда вперед других на место не придешь, все вот так и бредут, как самый хилый плетется. Всегда сворачивай туда, куда другие не идут, легче идти и скорей на месте будешь. У моего коня от этой давки уже ребра стонут, а путь у нас еще долгий. На Печорской дороге отдохнет, если повезет. А на Псковской немец обязательно бомбить прилетит, все время летает - уж из-за меня-то одного, поди, на Печору сворачивать не станет.
Старик затягивался папиросой, и глаза его оживлен но блестели.
- И куда это ты таким макаром доехать хочешь? - допытывался Эрвин.
Тряпичник бросил окурок, затоптал и сказал.
- Да уж доеду. Пойду вкруг Чудского озера. У меня сестра в Принаровье замужем, деревня Ольгин Крест называется. Хороший у нее мужик, из русских. Ловит рыбу и пчел водит. Поеду этим берегом или тем, все одно доеду. Спасибо за курево, добрая эстонская папироса была!
Он забрался на телегу, шевельнул вожжами и поехал дальше по поселку.
Поселок недавно бомбили. Еще дымились пожарища нескольких домов, и возле дороги лежали неподвижные тела. Для Эрвина это были первые убитые в этой войне. Было непривычно смотреть, как люди, поторапливаясь, проходили, не обращая внимания на трупы.
С этого момента он понял, что и им не миновать смерти.
Прерывистое завывание приближалось с устрашающей быстротой. Эрвин подумал, что моторы само летов работают на ужасно высоких оборотах, и как только они выдерживают этот режим, не заклинивают или не разлетаются на куски. Он глянул из-под капота вдоль моста в сторону восточного берега. Неожиданно мост стал похож на огромную серую трубу, которую продувает бешеный сквозной ветер. Люди бегом удалялись к противоположному берегу, сзади никто уже не подходил, видимо, рассыпались по берегу реки, кто же пойдет под налет на мост. Настил моста был серый, небо, видневшееся впереди, в прорези мостового въезда, тоже выглядело безутешно серым, и маячившие вдали церковные купола были тускло-серыми. Так выглядит бесснежной зимой застывший на крепком морозе мир. Завывание самолетов перешло в невыносимый вой. Эрвин почувствовал, как стекавший за воротник пот вдруг стал холодным.
Тут же где-то вне поля зрения ударили взрывы. Эрвин всем телом сперва ощутил удар воздушной волны, сами взрывы грохнули вдогонку. На этот раз немецкие самолеты не целились в мост, они пикировали на скопившиеся на западном берегу колонны машин и беженцев. Эрвину показалось, что сквозь закладывающее уши завывание он слышит крики. Страшнее всего было думать, что многие из тех, на чьи головы сейчас сыплются бомбы, могли бы уже давно уйти оттуда и быть на другом берегу, если бы он не перекрыл им дорогу. Эрвин пытался освободиться от этой страшной мысли, но тщетно. Он уже довольно отчетливо слышал крики, и это не могло быть ничем другим, кроме проклятий по его адресу. Растяпа, остановил машину на мосту, а ну, скинуть его вместе с колымагой в реку! Пальцы начали дрожать, отвертка выскальзывала из паза.
Самолеты вновь взмыли вверх, завывание утихало. Старший лейтенант Яанисте нервно топтался на подножке между бортом и открытой дверцей и бессмысленно повторял:
- Скорее, Аруссаар, скорее же!
Сзади, громыхая по настилу сапожищами, подбежал шофер второй боевой машины Каарелсон - балагур и трепач. Сейчас лицо его зашлось красными пятнами.
- Вот дьявол, Аруссаар, ну что ты копаешься - они нас с потрохами на дно отправят! Лучше места не нашел!
- Карбюратор, стерва… - кряхтел Эрвин. - Давай-ка качни насосом, хоть бы щелку продуть, чтобы мотор пошел!
Каарелсон взял насос. Успел раза два качнуть, как снова стал нарастать вой пикирующих бомбардировщиков, он становился все резче и резче, пронизывал ужасающей угрозой до мозга костей, заполнил все небо и накрыл все окружающее. Самолеты шли, чтобы раздавить все живое. Возникало ощущение полной беззащитности, беспомощной обнаженности на открытом мосту, между ревущим от моторов небом и чернеющей рекой, так мог бы чувствовать себя муравей, карабкающийся при грозе по перекинутой через пропасть травинке, с той лишь разницей, что муравей не знает, кто наслал на него грозу, и подозревает в этом своего муравьиного бога. Появилось необоримое желание забраться под машину, бросить все как есть, спрятать голову и зажать руками уши, чтобы не видеть и не слышать, что происходит вокруг. Да так и оставаться, пока все кончится. Сомнений больше не было - на этот раз самолеты пикируют прямо на мост.
Череп раскалывался от завывания. Бомбы теперь упали куда ближе. За мостом грохотала продолжительная серия взрывов. То ли самолеты и впрямь на этот раз целили и в мост, то ли это просто были случайные огрехи бомбометания, только на глазах у Эрвина из реки на высоту моста взметнулись два столба - внизу, у основания, коричневатые, ржавого цвета, выше, на самой верхушке, - ярко-белые. Второй из них встал прямо у самого носа переполненной людьми ладьи, которая к тому времени успела достичь середины реки. Нос ладьи слегка задрался, а когда столб воды опустился, то видно было, как с игривой легкостью разлетелись дощечки, весла посыпались вокруг ладьи, как облетающие лепестки. Снизу, с реки, донесся одновременный вскрик множества людей, он на мгновение перекрыл даже рев самолета. В следующий миг оставшаяся без носа ладья разом наполнилась водой, и река повлекла тонущую посудину вниз по течению. Медленно кружась, ладья тащилась к мосту, в самой ладье и вокруг нее плавали люди, они, барахтались вперемешку с досками и веслами, кричали, широко раскрыв рты. Сильное течение несло их к каменным быкам, вокруг которых постоянно бурлили грозные темно-коричневые водовороты.
При новом заходе немецкие самолеты уже не только бомбили. Ухо Эрвина уловило сквозь грохот моторов частый перестук пулеметов. Выходя над рекой из пике, летчики строчили по воде, по людям, отчаянно боровшимся с течением. Эрвина вдруг бросило в жар, струйки пота буквально обжигали кожу. Внутри так подвело, будто воздушная волна швырнула его сквозь переплеты моста и он сейчас падал вниз, в реку, падал бесконечно долго, со сводящей с ума медлительностью.
По мосту, со стороны восточного берега, выбрасывая вперед ноги, обутые в кирзовые сапоги, бежал человек. Он был в милицейской форме и пытался все время поддерживать левой рукой бьющую по боку противогазную сумку. Человек что-то изо всех сил кричал. Когда он оказался ближе, Эрвин понял лишь, что милиционер поминает бога и божью матерь, все остальные слова были незнакомыми, хотя, судя по тому, с какой страстью милиционер произносил их, они должны были означать что-то очень существенное.
Старший лейтенант Яанисте встал перед машиной и попытался успокоить милиционера;
- Сейчас! - произнес он на довольно корявом русском языке. - Немножко сделаем и дальше едем.
Если он думал своим вмешательством поправить положение, то результат оказался прямо противоположный. Услышав ломаный русский язык, милиционер умолк, уставился на голубовато-серый френч офицера противовоздушных войск буржуазной Эстонии, в котором был старший лейтенант, и гаркнул:
- Диверсанты! Фашисты!
Он выхватил из кобуры наган и наставил его на старшего лейтенанта. От возбуждения милиционер никак не мог удержать оружие в одном положении - все же впервые лицом к лицу с врагом, - оно прыгало у него в руках, то уставясь в лоб, то в живот Яанисте.
- Пристрелю! - закричал он.
Эрвин отпрянул из-под капота, не зная, что предпринять. В тот же миг он услышал над головой лязг металла. Сидевшие в кузове бойцы, видевшие все происходящее, вскинули винтовки на крышу кабины. Полдюжины стволов уставились на угрожавшего оружием милиционера. Тот отступил, но нагана не убрал.
- Складывайте оружие, нас много! - неуверенно выкрикнул он. - Никуда вы не уйдете!
На протяжении нескольких напряженных мгновений ни одна из сторон ничего не предпринимала, словно прислушиваясь к реву самолетов, как будто усиливавшийся или ослабевающий гул мог дать кому-то из них перевес.
В это время сзади, из середины колонны, на место происшествия подоспел комиссар Потапенко; он вплотную подошел к милиционеру и решительно отвел его руку с наганом.
- Отставить, сержант! - приказал он не допускающим возражения тоном. - Видишь, мотор заглох, ты же не дурак. Сейчас наладим и очистим твой мост. Ну что поделаешь, если на мосту случилось, не снимать же голову!
Милиционер пытался возражать.
- Так он же фашист. Ты погляди, во что одет! - указал он на Яанисте.
- Он такой же фашист, как ты или я, - поучительно сказал Потапенко. - Петлицы видишь? Знаки различия видишь? То, что тебе раньше такая форма не встречалась, ни о чем не говорит. Думаешь, тебе в Псков все на свете для обозрения присылали?
Милиционер с глуповатым видом уставился на него, но все же, помедлив, запихнул револьвер в кобуру.
Самолеты между тем ушли, и уже казалось, что на этот раз все миновало. Из-под моста слышались крики. Со стороны города на лодках отчаливали люди - спасать тех, кто еще держался на воде. Некоторые выплывшие цеплялись за устои моста и звали на помощь - течение все время стремилось оторвать их и унести с собой.
Дело наконец продвинулось настолько, что Эрвин вскочил в кабину и нажал на стартер. Отфыркиваясь и чихая, то и дело барахля, мотор заработал, и Эрвину на первой скорости удалось стронуться с места. Противоположный берег начал медленно приближаться. Старший лейтенант снял фуражку и безмолвно принялся вытирать ее изнутри носовым платком.
Чувство избавления было преждевременным. Еще до того, как они проехали мост, сквозь шум и хлопки автомобильного мотора до слуха снова донеслось завывание приближающихся самолетов.