* * *
Мартовским вечером на маленькой станции километрах в сорока от городка Космас ожидал поезд. Вагоны были переполнены, люди гроздьями свисали из тамбуров. Кое-как ему удалось забраться в окно.
В Коринфе, стоя в очереди на контроль, Космас почувствовал на себе чей-то взгляд. Он поднял глаза - на него смотрела маленькая женщина в черном.
Космас продвигался к контролю, она возвращалась. Два людских потока текли навстречу друг другу по узким коридорам, разделенным низкой дощатой перегородкой.
Они поравнялись.
- Космас? - спросила женщина, слабо улыбнувшись.
- Да. А вы, госпожа…
Женщина вздохнула.
- Горе мне! Неужели ты не узнал меня? Я госпожа Евтихия…
Боже мой! Госпожа Евтихия! Женщина-гигант, которая не могла пролезть ни в одну дверь. Когда-то госпожа Евтихия была учительницей Космаса. У нее был муж по имени Перикл, тоже настоящий гигант. В городке их окрестили "Титаник" и "Куин-Мэри".
- Как вы поживаете, госпожа Евтихия?
Она покачала головой. На глазах у нее были слезы.
- Как себя чувствует твой отец, дитя мое?
- Он умер, госпожа Евтихия.
- Не плачь! Я тоже потеряла своего Перикла… Ну, а твоя мать?
Космас не ответил.
- Бедняжка ты мой, крепись!
Евтихия приглушенно заплакала. И так, вся в слезах, еле волоча свои корзинки и стараясь не упасть под напором толпы, она все же ухитрилась достать маленький мешочек и передать его Космасу.
- Возьми, - сказала она.
Людское течение уносило ее все дальше и дальше.
- Там изюм. И послушай, родной мой: когда приедешь в Афины, постарайся встретиться с моим Феодосисом. Он служит в полиции, в первом участке.
- С Феодосисом?
- Да, повидайся с ним… - Ее голос потонул в общем гуле.
* * *
Поезд, как усталый дракон, тяжело подползал к Пелопоннесскому вокзалу. Смеркалось.
Космас стоял в тамбуре - мимо проплывали погруженные в темноту дома. Он с волнением пытался угадать, что скрывается за стеной этих домов, каков он, этот незнакомый город, огромный, молчаливый и загадочный.
Паровоз взревел, как раненое животное. Где-то вдалеке откликнулась сирена. Космасу она показалась ревом голодного минотавра. Таким представился ему город в этот первый вечер.
* * *
Паровоз дал еще один гудок. Пронзительно заскрежетали колеса.
III
Отец был маленький бледный человек, всегда утомленный жестокими приступами, но неизменно спокойный. У него болел желудок, и лучше всех средств помогал ему нагретый кирпич, Космас научился ухаживать за отцом. И когда тот в приступе боли падал на кровать, он шел к очагу, клал кирпич в огонь, а затем, обернув полотенцем, подавал его больному.
Большую часть времени отец проводил в постели. Из-за болезни ему пришлось оставить место писаря в мэрии, где он прослужил четверть века. После долгих хлопот удалось добиться государственной пенсии, которая и составляла единственный доход семьи. Если не считать приработков матери, проводившей дни и ночи за швейной машинкой.
Во время приступов мучения отца были невыносимыми: глаза наливались кровью и окаймлялись черными кругами, лицо становилось желтым, как воск, волосы слипались от пота. Вместе с отцом страдали мать и сын.
Кроме боли отца терзала тревога за судьбы близких. И прежде всего за сына. Все надежды он возлагал на аттестат зрелости. Только бы сыну удалось окончить гимназию, и тогда он отправит его к господину Теодору.
Господин Теодор! Для семьи он давно стал своим человеком, хотя никто, кроме отца, не был с ним знаком. История этого знакомства рассказывалась и пересказывалась много раз.
Отец был отличным рассказчиком. В особенном ударе он бывал по вечерам, когда боль утихала. За окном льет дождь, в камине горит огонь, в трубе завывает ветер и наполняет всю комнату дымом, светит прикрепленная к стене керосиновая лампа с разбитым стеклом, мать вяжет или шьет. Космас, ловко орудуя щипцами, воюет с огнем. Отец погрузился в их единственное кресло. Такие вечера были самыми счастливыми для семьи. Если б не они, как бы мог Космас понять, зачем люди выбиваются из сил, чтобы строить дома, заводить семьи, детей?
Истории отца были историями войн. Он надел форму в 1910-м и сбросил ее в 1922-м, Начал с ущелья Сарандапороса, дошел до Афьона-Карахисара{}, последний патрон израсходовал в Смирне. Ему довелось разговаривать с королем Константином XII. ("Почему, сержант, твой взвод идет вразброд?" - "Теснина, ваше величество!" - "Это голова у тебя тесновата!.." Вероятно, его величество не знал, что полчаса назад я потерял половину солдат и четыре пальца левой руки.) Не раз видел отец и "эту бездарь" Венизелоса{}, на македонском фронте служил под командованием капитана В., которого несколько лет спустя ему пришлось конвоировать в военный трибунал{}.
С господином Теодором отец познакомился накануне битвы в ущелье Крезны.
- …Был я в тот вечер дежурным по полку. Только-только принял дежурство от Дионисакиса Маврикоса, да сопутствует ему удача! Он служил в третьей роте, у капитана Милиаресиса. Стояли мы тогда в деревушке, было там домов сорок. Наверху расположился полковник Буласакос, глаза у него как у волка, бог его простит, вот как сейчас его помню, убили его эпистраты{}. Он стоял за Венизелоса, но хороший был человек и настоящий патриот. Так вот, наверху жил полковник, а внизу несли дежурство по полку сержанты. На другой день нам предстояло ударить по ущелью. Приказ держался в секрете, но я уже знал о нем от Вангелакиса Кацаса, он был адъютантом майора Эвангелудиса. Пришел ко мне бедняга Вангелакис - сейчас он в Салониках, женился на еврейке и открыл гостиницу, - так вот, пришел он, бог ему поможет, ко мне в палатку и говорит: "Аристидис, давай поцелуемся, завтра будет бой, а мне приснился дурной сон. Я тебя вот о чем попрошу. Было у меня несколько золотых, и отдал я их в долг нашему земляку Галанису. Боюсь, как бы чего не вышло, - ведь золотые я берег для сестры Тасулы. И если - тьфу-тьфу, не сглазить! - случится беда, позаботься, чтобы деньги попали в руки Тасулы". Плохо истолковал свой сон Вангелакис. В ущелье Крезны погиб Галанис - упокой господь его душу! - и с ним пропали золотые.
Ну вот, только я принял дежурство, смотрю - входит ко мне солдат, одет, друзья мои, с иголочки. Будто с витрины сошел. Чистенький такой, наутюженный… "Осмелюсь доложить, господин сержант, солдат Марантис Теодор!" - "Марантис… Марантис? - говорю я. - Известная фамилия". - "Да, говорит, это фамилия министра!" Тьфу ты, черт! Беру я направление, читаю. И в самом деле, посылают его, Теодора Марантиса, в наш полк. Вот история. "Ну что ты будешь здесь делать? - говорю я ему. - Да ты знаешь, что такое фронт? Да видел ли ты хоть раз в своей жизни вошь?" - "Меня послали, господин сержант!" - "Кто?" Вот тут Теодор и рассказал мне, как он сюда попал. Служил он в генеральном штабе адъютантом генерала. Неделю назад приехал туда новый начальник, сторонник Венизелоса до мозга костей. Его брат подрался в парламенте со стариком Марантисом. И первым же приказом начальник отправил Теодора на фронт: поди, дескать, узнай, почем там фунт лиха, и пусть отец твой тоже узнает, как пускать в ход палку. "Ну и что мы теперь, спрашиваю, делать будем?" А что он мне может ответить? Он тут все равно что рыба на суше! "Ну ладно, говорю, ночуй сегодня здесь, а завтра я представлю тебя штабному офицеру". Сел он, зажег сигару, курит. Жалко мне его стало. Ну что толку от таких людей на фронте? Другое дело мы, народ привычный: и солнцем нас пропекло, и северные ветры задубили нашу кожу. Посидел я еще немного, привел в порядок бумаги и собрался обойти караулы. Увидел Теодор, что я поднялся, и тоже встает. "А где я буду спать, господин сержант?" - спрашивает он меня. "Ложись вон там, в углу, да и спи на здоровье". - "На полу?" "Гм, - думаю я про себя, - если б у каждого солдата была хоть завалящая, гнилая доска, чтобы прикорнуть на ней…" "Нельзя ли, спрашивает, господин сержант, найти кровать в каком-нибудь доме? Я могу заплатить!" - "Оставь-ка лучше при себе свои деньги, друг мой, - говорю я. - Посиди тут, подожди". Пошел я к Дионисакису Маврикосу, разбудил его, уговорил уступить свою кровать. Что с ним было делать, с таким никчемным?