Совсем не помню, о чем мы говорили, даже не уверен, был ли какой-нибудь разговор. Зато помню другое: капонир, маскировочная сеть, натянутая на десятимиллиметровом стальном тросе. Помню, как я схватил пару шлемофонов - по одному в каждую руку, - поднялся на откос с намерением пройти по тросу на глазах королевы.
Иду. Покрываюсь легкой испариной, преодолеваю отвратительную дрожь в коленях. Иду. И мне кажется, что длина троса не пятнадцать метров, как было на самом деле, а все триста. Однако иду, прикидываю: осталось еще шага три… можно бегом, так легче. Пробегаю, спрыгиваю на землю и… подворачиваю ногу. Вместо объятий королевы, на которые я рассчитывал, попадаю в госпиталь с переломом ключицы.
Перелом ключицы - штука сама по себе достаточно неприятная, но если прибавить: следствие (не было ли преднамеренного членовредительства - акции в военное время трибунальной), бесконечных вопросов доброжелателей (как тебя угораздило?) и не менее настойчивого любопытства недоброжелателей (а циркачка пожалеть успела?), долгого нелетного состояния, мучительных раздумий и одиночества, то приходится признать - так я сам себе устроил одну из крупнейших неприятностей в жизни.
А какой долгий след тянется за теми днями!
С недавних пор замечаю: внук Алешка имеет тенденцию к жонглированию, упражнениям на равновесие и вообще ко всякого рода цирковым номерам.
И раздирают меня противоречия: помогать человеку или препятствовать?
Конечно, я хочу, чтобы мальчишка рос смелым и ловким. Но с другой стороны - упражнения на проволоке, даже самой невысокой, таят в себе порядочный процент неустранимого риска…
Знаю, знаю и не устаю повторять: без риска нет воспитания! Слова правильные, только душа все равно в тревоге…
20
Мальчишкой я почти никогда не дрался. Скорее всего, потому, что чаще всего не бывал уверен - справлюсь или нет. Вот сам и не лез. Конечно, такое не украшает - всякая драка держится на какой-то порции риска, а тот, кто рисковать не желает, доброго слова не заслуживает.
Думал я об этом на ночной дороге.
И была та дорога, как в страшном сне, будто черти ее перелопатили: колдобина на колдобине, грязь, вода в колеях. И ко всему еще - темень: луна только изредка появлялась и надолго исчезала в низких аспидных облаках.
Мы возвращались в расположение части. Шли из города, в окрестности которого попали ровно на десять дней, чтобы перевооружиться на новейшую модификацию истребителя "лавочкин".
До гарнизона оставалось километров пять-шесть. А надо было еще выспаться: на другой день планировались полеты.
Мы пробовали остановить попутку, но в ответ на темпераментные размахивания руками замызганный "студер" даже не притормозил.
Теперь, когда в очередной раз наступило короткое лунное просветление, открывшее несравненной мерзости пейзаж, Остапенко театрально хлопнул себя ладонью по лбу, замер на месте и объявил:
- Идея, гусары! Столбы видите? - Действительно, на обочине валялись беспорядочно сваленные и почему-то не растащенные на дрова телеграфные столбы. Штук, пожалуй, десять, когда не больше. - Кладем на проезжую часть клеточкой, гусары, и порядок, никакой "студер" не перескочит.
Сказано - сделано.
Столбы уложены на дороге. Мы же усаживаемся в сторонке, закуриваем и ждем. Меликян сказал:
- Интересно, что подумает водитель, когда увидит этот дот?
- Очень ты любопытный, Мелик, - сказал Остапенко, - лучше прикинь, сколько времени остается до подъема?
Но Мелик ничего не успел ответить: над дорогой, еще вдалеке, замотались, задергались слабые световые пятна.
Мы отошли подальше, затаились.
"Виллис" качнулся на рессорах и встал. В темноте он казался еще меньше, чем был на самом деле, - коробочка.
Кто-то, ругаясь, вывалился на дорогу. Хлопнули дверцы.
Оценив обстановку, мы поняли - деваться "виллису" некуда, и решили предпринять маневр: сначала оттянуться метров на сто назад, в направлении города, там выползти на дорогу и с беспечным трепом рулить в сторону гарнизона.
Шагов за десять до "виллиса" нас окликнули:
- Что за народ?
- Авиация на пешем марше.
В отблеске включенных в тот момент фар увидели: спрашивал генерал-лейтенант, большой красивый мужчина, украшенный густым набором тяжелых боевых орденов.
- Истребители? - спросил генерал.
- Штурмовики, - на всякий случай сбрехнул Остапенко, резонно полагая - сбить начальство со следа никогда не вредно.
- Помогите освободить проезд, ребята, - попросил генерал. - Какая-то сука нашкодила.
Мы помогли.
И генерал предложил нам затаскаться на узенькое заднее сиденье, пообещав подбросить до гарнизона.
Полагая, что наша военная хитрость вполне удалась, мы радовались еще и на следующий день, а Остапенко раздувался так, будто он выиграл Аустерлицкое сражение.
Так часто бывает - пустячок, а празднуешь.
Конечно, еще через день мы и думать забыли о нашем броске в город, о сомнительных городских утехах и о мерзкой ночной дороге. Тем более до возвращения на фронт оставалось всего несколько дней.
Полк собирался на тренировочные полеты.
Носов предупредил: к построению прибудет новый командир корпуса. Гвардии генерал-лейтенант Суетин. Он был в Испании, дрался на Халхин-Голе, говорят, строг, не терпит размазней. Станет задавать вопросы - отвечать полным голосом, голову держать высоко, есть глазами начальство…
- Хвостом вилять? - поинтересовался Остапенко, любимец Носова.
И тут же получил исчерпывающий ответ. (В силу его полной непечатности дословное повторение опускаю.)
- Становись! - без лишней рьяности скомандовал Носов, когда на дальнем фланге самолетной стоянки обозначился командирский "виллис".
- Клянусь, Колька, - сказал Меликян, - сейчас окажется, что генерал - наш. Веришь, печенкой чувствую. И Мелик не ошибся. Печенка его не обманула. Носов доложил. Суетин поздоровался и скомандовал: "Вольно!" Никаких установочных речей произносить не стал, сказал только:
- Занимайтесь своим делом, майор. По плану действуйте, а я погляжу, как оно у вас идет…
И поглядел. И увидел!
Протягивая мне, вроде своему лучшему другу, руку, генерал очень сердечно произнес:
- А-а, штурмовик. - Подмигнул озорно: - Привет! Никто ничего не понял, а я, не зная, куда деваться, сделал над собой усилие и бодро ответил:
- Здравия желаю, товарищ гвардии генерал-лейтенант. Как только вы меня запомнили?
- Есть у меня нюх, штурмовик. И память - тоже! А летаешь ты как? Как брешешь?
- Никак нет, товарищ гвардии генерал-лейтенант. Летаю куда лучше: я брехун - любитель, а летчик - профессионал.
Почему-то это ему не понравилось. Генерал нахмурился, отвернулся от меня.
- Профессионал?! - И, обращаясь к Носову: - Где твоя машина, командир? Сейчас я слетаю с этим профессионалом на свободный воздушный бой. Поглядим, какой он на самом деле профессионал.
На высоте в две тысячи метров мы разошлись в противоположные стороны, чтобы через восемьдесят секунд встретиться в стремительной лобовой атаке.
Я твердо знал: в учебно-тренировочном воздушном бою предельно допустимое сближение на встречных курсах не должно быть меньше четырехсот метров. Но решил: первым не сверну!
Он - начальник, вот пусть и отвечает за безопасность, пусть обеспечивает…
Мы дрались минут семь.
Никогда раньше я так не старался в учебно-тренировочном бою.
"Вотты, - думал я, - сомневаешься, какой я профессионал? А почему? У тебя звание выше, орденов больше… И что с того? Себя не пожалею, тебя не пожалею, лучше столкнусь, чем уступлю! Ты - летчик, я знаю, но и я - летчик. Истребитель должен быть злым… в бою…"
Небо становилось из голубого черным, снова голубым и - розовым, потом опять чернело; спина уже переламывалась, и вся требуха поднималась из живота к горлу… Играли перегрузки.
Эта мука не кончалась и, казалось, никогда не кончится. Но так не бывает, всему приходит тот или иной конец.
Я услышал в наушниках шлемофона голос Суетина:
- Выход из боя! Выход из боя… Снижаемся в паре. Через пять минут я стоял перед генералом.
Заметил: у него лопнул кровеносный сосудик в глазу и белок сделался светло-розовым. Сознаюсь: обрадовался. Розовый белок свидетельствовал - и генералу досталось в этом бою…
- Ты всегда так дерешься?
- По вдохновению, - сказал я и притаился. Что последует?
- Ты - опасный нарушитель, Абаза. С тобой надо бороться.
- Так точно, товарищ генерал, - как война кончится, Гитлеру капут сделаем, можно будет за меня приниматься.
- Напрасно смеешься, - сказал он задумчиво, - если ты доживешь до конца войны, Абаза, так приблизительно и будет: ты очень опасный нарушитель.
Часом позже, вполне удовлетворенный столь тревожно начатым днем, я заканчивал тренировочный пилотаж в зоне.
Пилотаж! Иду резко вверх, оборачиваюсь "бочкой", ложусь на спину и - к земле. Ох и машина "лавочкин"! Фантастика! Может, чуть тяжеловата, если откровенно сказать, но за ручкой ходит, но высоту берет…
Поглядел на часы: мое время кончилось. Подумал: пора. И тут увидел - на светлом покрове земли движется четкая тень. Пригляделся - По-2. Низко-низко летит, будто крадется.
Особо ни о чем не размышляя, я опрокинул своего зверя через крыло на спину, слегка довернул на пикировании и ринулся на "цель". Захватить По-2 в перекрестье пушечного прицела - не трудная задача. Но этого мне показалось мало: а если впутать его в струю "Лавочкина", вот перепугается парень…
И впутал.