Нежданно-негаданно я очутился перед начальством. Генерал поинтересовался, какую должность занимаю, сколько боевых вылетов сделал, какие имею результаты, и высказал что-то не слишком глубокомысленное о пользе истребителей, сбивающих противника, после чего спросил совсем уже мирно:
- Так сколько времени, только честно, вы угрохали на эту картинную галерею?
- Втроем всю ночь старались, - беспечно ответил я. И только по бешеному взгляду Носова сообразил, что сморозил не то.
"Вот, черт возьми, - подумал я, - надо как-то исправлять положение".
- Такая форма наглядной агитации, - сказал я, - товарищ генерал, самая убедительная: читать ничего не надо, думать тоже, сама в голову входит и остается там.
- Еще один теоретик, - усмехнулся генерал. - А в редколлегии боевого листка тоже сотрудничаете?
- Стараюсь обходить, товарищ генерал.
- Почему же?
- Я - летчик, товарищ генерал, мое дело - летать, по возможности их, - я показал на изображение "Дорнье", - уговаривать…
Инспектирующий не удостоил меня ответом. Он отвернулся и пошел прочь.
В пространном акте инспекции, в частности, было потом записано и такое: "Среди некоторой части летного состава наблюдается недооценка агитационной работы средствами изобразительного характера - плакатами, лозунгами, призывами, этой одной из наиболее действенных форм воспитания личного состава. Со стороны некоторых летчиков имеют место отдельные случаи чванливого самоутверждения, к сожалению, не пресекаемые старшими офицерами".
Сделав свое дело, комиссия уехала. Как ни странно, но с этого дня Носов стал время от времени обращаться ко мне не просто по фамилии, а с некоторой издевочкой в голосе:
- Позвольте узнать, что думает по этому вопросу летчик Абаза?
"Летчик Абаза" звучало со множеством оттенков, но всегда активно иронически. Впрочем, настоящего зла Носов не таил, хотя именно с моей подачи схлопотал то ли "замечание", то ли "на вид".
Чтобы расстроиться всерьез, Носову нужна была неприятность покрупнее, а мелкое взыскание - плевать: как дали, так и спишут к очередному празднику.
После войны мы встретились лишь однажды. Лучше бы той встречи и не было. Но, как говорят, из песни слова не выбросишь.
На базаре в Чернигове, куда я завернул с дочкой за сливами, к нам подошел опустившийся, запойный мужик, заглянул мне в лицо тусклыми глазами и хрипло спросил:
- Летчик?
Был я в штатском, никакими "профессиональными чертами" вроде не отмечен, так что удивился и сказал:
- Допустим.
- На "лавочкиных" летал… - не то поинтересовался, не то сообщил неожиданный собеседник. - Отстегни трешничек.
Испытывая странное чувство неловкости и, как ни глупо, некоторого удовлетворения - узнают! - я сунул мужику пятерку.
Он взял деньги и ухмыльнулся:
- А летчик Абаза - на высоте!
И тогда только я сообразил: это же Носов! Наш Носов, лишенный крыльев.
Поговорить не пришлось: Носов поспешно удалился, даже не обернувшись.
Увы, боевые потери случались разные.
19
Когда-то по городу бродили китайцы - показывали фокусы, жонглировали во дворах. У них были непроницаемые, будто изваянные лица. Их представления шли в торжественном молчании. Когда зевак собиралось много и они начинали невольно теснить артистов, фокусник или жонглер брал в руки веревку с ярким деревянным шариком на конце и так ловко раскручивал шарик, что он свистел под самыми носами у зрителей и заставлял всех пятиться, расширяя свободный круг.
Мне нравились молчаливые китайцы, их незатейливый репертуар, игрушки из гофрированной бумаги - веера, шары, рыбы, драконы, которыми китайцы приторговывали по ходу дела. Но больше всего, можно сказать, на всю жизнь, поразил меня старик - между двумя кольями ему протягивали веревку и он, легко балансируя желтыми веерами, ходил по этой веревке, присаживался, ложился… Было что-то колдовское в непринужденности, с какой он держался на ничтожной опоре.
Возможно, этот номер особенно нравился мне потому, что сам я отличался исключительной косолапостью - спотыкался, падал, все на свете ронял.
В нашем дворе был газон, огороженный проволокой, натянутой на железных штырях. Загородочка чисто символическая, высотой в каких-нибудь двадцать пять или тридцать сантиметров. И я надумал: а не освоить ли мне искусство баланса сначала на этой невинной проволоке?
Кто-то разъяснил мне назначение вееров. Вооружившись двумя старыми вениками, я начал упражнения. Поначалу, едва вскочив на проволоку, я вынужден был тут же соскакивать, но постепенно мне стало удаваться задерживаться, сколько-то стоять и даже двигаться. В конце концов, хоть и с грехом пополам, я выучился ходить по проволоке между штырями, поворачиваться, подпрыгивать и следовать в обратном направлении.
Мои упражнения прервала зима.
Весной я сделал очень важное открытие - оказывается, смотреть надо не под ноги, а в самый дальний конец проволоки, и тогда ощущение равновесия делается острее, а вместе с тем, как бы это лучше выразиться, спокойнее себя чувствуешь.
К концу второго лета я заметно преуспел в своих стараниях. Во всяком случае, ходил, бегал, поворачивался на проволоке почти без осечек. Верно, садиться, а тем более ложиться, как старику китайцу, мне не удавалось, не дошел до такой кондиции…
На полевой аэродром прилетела к нам бригада цирковых артистов. Праздник! В будни войны ворвалась вдруг веселая, дурашливая струя из такого далекого детства. Пожалуй, никаких других артистов, а прилетали к нам и певцы, и танцоры, и декламаторы, не принимали так сердечно, так радостно, так по-свойски, как цирковых.
В программе был и такой номер - девушка плясала на туго натянутой проволоке, лихо носилась между двух довольно высоких опор и в заключение крутила заднее сальто.
Справедливости ради не стану называть ту акробатку необыкновенной красавицей, не буду слишком уж превозносить ее мастерство. И сейчас станет ясно почему…
А пока: карельский лес, над головами хмурое прохладное небо и ожидание - поднимут или не поднимут по тревоге: я смотрел выступление артистов из кабины дежурного истребителя, затянутый в подвесные ремни парашюта, пристегнутый к сиденью страховочным поясом, со шлемофоном на голове, все это и сделало свое дело.
Исполнительница номера на проволоке показалась мне королевой красоты, феей и вообще…
Потом, когда мы принимали наших гостей в летной столовой, я из кожи вон лез, чтобы она меня заметила, и угощал, и подливал, и вертелся. Может быть, перестарался в своем усердии. Но - от чистого сердца.
После ужина все вышли на свежий воздух, как-то сама собой возникла музыка. Завертелись танцы.
Признаюсь, я никогда не любил, да толком и не умел танцевать, так что постарался увести свою королеву подальше от танцующих, опасаясь "перехвата". И это мне удалось.