Секунды тянулись томительно. Соминым овладело какое-то оцепенение. Он застыл неподвижно, и только ноготь большого пальца выдавливал на глинистом срезе все новые и новые лунки. Мысли всплывали и исчезали, сменяя друг друга, отрывочные и туманные: "Кто-то говорил, что если слышишь свист снаряда - не пригибайся - он уже пролетел. Своего снаряда не услышишь".
Сомин пытался думать о Маринке, вспоминать довоенные годы, но мысль все время возвращалась к словам Сорокина: "Мы уже отсюда не выберемся…" Ещё в Москве Яновский говорил морякам: "Страх смерти страшнее самой смерти". Теперь Сомин понял эти слова.
Невероятной силы удар обрушился без свиста. Целый рой жужжащих осколков пронёсся над головой. Комья земли посыпались дождём. Один из них ударил Сомина по спине. Край укрытия сполз вместе со стеблями травы. Когда дым чуть рассеялся, Пономарёв поднял голову над краем щели и тут же нырнул вниз:
- Прямое попадание в соседнюю щель. Там все завалило.
Запищал телефон. С командного пункта полка вызывали Сомина. "Прибыть немедленно!" - передал телефонист.
- Чей приказ? - спросил Пономарёв. Приказывал подполковник Будаков. Пономарёв матерно выругался: - Что же, нельзя подождать, пока кончится артобстрел? Это ж на верную смерть - вызывать сейчас!
- Ничего не поделаешь! - Сомин слабо улыбнулся. - Пойду.
Он схватился руками за края окопчика, выпрыгнул наружу и, пробежав несколько шагов, бросился в широкую воронку.
Сомин не раз слышал, что два снаряда никогда не могут попасть в одну и ту же точку. "Здесь я в безопасности", - подумал он, но тотчас же сообразил, что это следствие закона рассеивания справедливо только в том случае, когда стреляет одно орудие. Сейчас огонь вели минимум три - четыре батареи. Сомин обозвал себя дураком. Теперь оцепенения больше не было. Мысль работала спокойно. Пробежав ещё несколько шагов, он снова упал. Молоты колотили по-прежнему, но на поверхности земли было все-таки веселее. Вдали виднелся холм командного пункта. Сомин опять вскочил. Прямо перед его лицом поднялся из земли огромный жёлто-чёрный куст, воздушная волна ударила в грудь, осколок сорвал погон.
Оглушённый, он пролежал несколько минут, не понимая, жив он или нет. Уши заложило, глаза слезились. Сомин пошевелил руками, ногами, повертел головой и пошёл, уже не падая и не пригибаясь.
Когда он добрался до холма и вошёл в блиндаж, телефонист докладывал командиру полка:
- Прямое попадание в КП третьего дивизиона. Пономарёв и все остальные убиты. Сорокин тяжело ранен.
- Не может быть! - воскликнул Сомин. - Я только что оттуда.
- Точно, - подтвердил телефонист. - Передаёт командир батареи.
Арсеньев провёл ладонью по лбу. Все, кто был в блиндаже, встали. Несколько секунд продолжалось молчание, потом Арсеньев обратился к Будакову:
- Вам надо немедленно идти в третий дивизион. Там остались одни молодые комбаты. Разберитесь во всем и обеспечьте ведение огня. Через двадцать пять минут - полковой залп.
Будаков заторопился. Бумаги, которые он пытался собрать в папку, разлетались под его руками.
- Есть, товарищ капитан второго ранга! Разрешите только связаться с дивизией, получить новые цели.
- Разрешите мне пойти в дивизион! - поднялся первый помощник начальника штаба - капитан Ермольченко. - Подполковнику Будакову все равно придётся возвращаться, а я смогу пока остаться на дивизионе, - он надел фуражку, сунул в карман портсигар и коробку спичек.
Яновский пристально посмотрел на капитана. В нем не было и тени рисовки. Подобно многим русским лицам, лицо донского казака Ермольченко говорило о присутствии татарской крови в каком-то отдалённом поколении его предков. Высокий, пожалуй, немного грузный для двадцати шести лет, Ермольченко производил впечатление человека, у которого смелость идёт от сознания собственной силы. Сейчас он вовсе не считал, что совершает какой-то особо смелый поступок. Риск, конечно, был, но разве возможна война без риска? А, кроме того, ему гораздо больше нравилось служить в дивизионе, чем в штабе полка.
- Пусть идёт, - сказал Яновский, - я тоже думаю, что начальник штаба здесь нужнее.
Арсеньев кивнул головой. Ермольченко вышел, а Яновский повернулся к Сомину:
- Вы чего ждёте, Сомин? Ты его вызывал, Сергей Петрович?
- Я вызывал, - Будаков уже обрёл свой невозмутимый вид. - Надо перевести автоматические орудия в другое место.
Яновский посмотрел на Будакова, не скрывая возмущения:
- Для этого потребовалось вызывать человека во время артобстрела?
Будаков сделал вид, что не расслышал.
Из первого и второго дивизионов тоже сообщили о потерях, а день только начинался. В этот день дивизии генерала Поливанова так и не удалось продвинуться вперёд. Понеся большие потери, наступавшие батальоны возвратились на исходные позиции.
3. ПОПУТЧИКИ
Вечером прощались с убитыми. Яновский пришёл в третий дивизион вместе с Соминым. Трое офицеров и пять бойцов лежали рядом на траве, засыпанной комьями земли. Лица убитых в полутьме казались похожими одно на другое. Ермольченко, которого легко было даже сейчас отличить от моряков по его армейской фуражке, выстроил дивизион.
- Вы что-нибудь скажете? - спросил он Яновского.
Яновский сказал всего два слова:
- Прощайте, товарищи.
Тела положили в кузов полуторки. Их решено было похоронить в лесу. Это поручили Сомину, так как ночью его орудиям вряд ли придётся действовать.
Двое живых - Писарчук и Куркин - сели рядом с мёртвыми. Машина тронулась. Яновский выстрелил из пистолета, и третий дивизион из всех своих установок прицельным залпом по врагу салютовал памяти погибших.
Проехав через Крымскую, мимо разбитого консервного завода, выбрались на шоссе. В полнейшей темноте доехали до поворота на просёлок к лесу, где оставались полковые тылы. Здесь машину Сомина остановил верховой с красным фонариком. Другой всадник подъехал к кабине. Его небольшая лошадь все время мотала головой. В стороне, у грузовика, стоящего на обочине, виднелись силуэты ещё нескольких человек.
- Куда путь держишь? - спросил верховой, наклоняясь к окну.
- В лес. Хоронить убитых, - угрюмо ответил Сомин.
- Из какой части?
- А сами вы из какой? Дайте дорогу!
Всадник наклонился ещё ниже:
- Не узнаешь? А ну, взгляни!
В глаза Сомина ударил свет карманного фонаря. Потом жёлтое пятно скользнуло по шее лошади, вверх по шинели, задержалось на морщинистом, бритом лице немолодого уже человека и погасло. Этого человека, предпочитавшего свою лохматую лошадку автомобилю, действительно знали все. И как это Сомин сразу не узнал хрипловатый голос генерала Поливанова?
- Простите, товарищ генерал! - Он выскочил из машины и доложил: - Лейтенант Сомин из гвардейского полка моряков. Командира дивизиона везу, Пономарёва, и ещё семь человек офицеров и матросов, - потом добавил совсем тихо: - Обидно очень, товарищ генерал, вместе сидели, в одном окопе.
Поливанов заглянул в кузов:
- Знаю Пономарёва. Верно говоришь, обидно. Ещё немало здесь положим народу, а голубую ленточку прорвём! Прорвём, лейтенант?
- Прорвём, товарищ генерал! - убеждённо ответил Сомин. - Обязаны прорвать.
Генерал тронул лошадь:
- Поезжай! На обратном пути захватишь вот этих медиков, - он указал на тёмные фигуры, стоящие на краю дороги, - машина у них отказала. До утра не починить.
К приезду Сомина в полковые тылы могила была уже вырыта, так как Яновский заблаговременно отдал приказание по радио Ропаку. В лесу под его командованием оставалось человек сорок - шофёры боепитания, слесари, бойцы, обслуживающие продсклад, зарядную станцию, камбуз.
Мертвенно-голубой свет падал узкими лучами из затемнённых фар, освещая могилу и людей, выстроившихся рядом. На левом фланге стояла Людмила с карабином у ноги.
Сомин подал команду. Прогремели прощальные залпы. Комья земли застучали по крышкам снарядных ящиков. Под этот стук Ропак сказал слесарю из летучки:
- Зайдёшь утром. Я дам чертёжик. Надо вырезать из гильзы большой якорь со звездой.
Попрощавшись с Ропаком, Сомин устало опустился на сиденье машины. К дверке кабины подошла Людмила.
- Как там? - спросила она.
- Сама видишь - трудно, открытая местность.
- А я здесь сижу, как крольчиха, когда люди воюют! Возьми меня, Володька…
Сомин махнул рукой:
- Ты все такая же - ни дисциплины, ни порядка. А кто здесь будет сидеть на рации?
- Так нас же двое! Я и Нурьев лопоухий. Ничего ему не сделается - один подежурит.
- Нельзя. Будь здорова, Люда.
Не успела машина тронуться, как Людмила ухватилась за задний борт. Куркин услужливо втащил её в кузов.
- Вот так-то лучше! - проворчала Людмила.
- Лейтенант же запретил тебя брать! - недовольно проговорил Писарчук. - Будет и тебе и нам.
- Молчи, тюфяк! Испугалась я твоего лейтенанта. Повесили две звёздочки - загордился!
Она уселась спиной к кабине, очень довольная своей находчивостью.
У выезда с просёлка на шоссе все ещё стояли рядом со своей машиной медики, о которых говорил генерал. Сомин велел шофёру затормозить.
- Это вас приказал захватить Поливанов?
- Нас, нас! - затарахтела коротенькая толстушка. Лица её в темноте не было видно, но Сомин решил, что она - круглолицая и курносая.
- Долго же вы ездили, - продолжала толстушка, - можно съездить на тот свет и обратно.
Она, конечно, не могла знать, что Сомин только что похоронил товарищей. Безобидная шутка разозлила его. Он грубо оборвал девушку:
- Хватит болтать! Полезайте в кузов!