Сомин рассказал все. Это было очень трудно. И Яновский понимал, как трудно этому юноше открыть чужому человеку и начальнику свой позор и свою боль.
В штаб уже было доложено, что сержант Сомин исчез. Бойцы, посланные на поиски, вернулись ни с чем. Земсков порывался ехать сам, но ему не разрешили. Арсеньев бросил коротко: "Когда приведут, немедленно под арест. Сопроводительную, и в трибунал". Собственно говоря, Сомин отсутствовал только два часа сверх разрешённого ему получаса, но за это время дивизион успел сменить исходные позиции. А что, если бы за эти два часа дивизиону пришлось побывать в бою? Кто командовал бы орудием Сомина? Могло бы случиться и так, что весь расчёт погиб, выполняя боевую задачу, а командир орудия остался цел и невредим, поскольку он в это время отсутствовал.
Последнее предположение Яновский высказал вслух:
- Могло так быть?
- Могло.
Сомин смотрел прямо в глаза Яновскому и видел в них свой приговор.
- Кому мне сдать оружие, товарищ комиссар?
Яновский молчал несколько секунд. За эти секунды он успел представить себе всю короткую безоблачную жизнь этого мальчишки, который был ровесником Кольки. Это - первое большое потрясение в его жизни. Выйдет ли он из него закалённым, полным внутренней убеждённости в том, что надо искупить свою вину, или просто решит - "Повезло"?
- У меня просьба, товарищ комиссар, - с трудом вымолвил Сомин, - оставьте мне морскую форму. Где бы я ни был… Я пойду туда, куда вы меня пошлёте, но и там я буду считать себя в нашем дивизионе.
Яновский покачал головой:
- Нельзя. Это все равно, как если бы вы попросили дать вам с собой лоскут от Флага миноносца. Вы - умный парень, Сомин. Мне вам нечего объяснять. Подумайте обо всем сами. О вашем поступке по отношению к нашей части и о том, как вы обошлись с вашей знакомой девушкой. Идите, доложите лейтенанту Земскову, что вы прибыли, а там поглядим.
Сомин уже выходил из комнаты, когда комиссар снова остановил его:
- И не делайте глупостей! Вы их натворили достаточно. Теперь умейте держать ответ, как положено моряку. Наше главное дело - воевать, гнать немцев от Москвы!
Может быть, Сомину показалось, что в глубине глаз Яновского заиграла чуть заметная улыбка? Может быть, показалось, что его назвали моряком? Неужели комиссар сумел прочесть мысль, мелькнувшую в уме Сомина: "Выйти сейчас из избы и… Ничего нет. Ни Маринки, ни части. А отец и мать? Им сообщат, что он - преступник, отдан под суд. Не лучше ли сразу, пока наган ещё при нем?"
Какой нелепой кажется сейчас эта мысль! Гнать немцев - вот что главное! Все остальное - второстепенно. Гнать от Москвы фашистов!
- Разрешите идти на орудие, товарищ комиссар?
- Идите.
Яновский тут же сообщил Арсеньеву о том, что он отменил его распоряжение и отправил Сомина на орудие. Казалось, с таким трудом налаженные отношения между командиром и комиссаром будут безвозвратно испорчены. На мгновение Яновский усомнился в том, стоило ли из-за одного сержанта рисковать единством в командовании части, да ещё накануне серьёзных боев. "Нет, мы с Арсеньевым все равно будем заодно, потому что цель у нас одна, - решил Яновский, - но никогда, ни в каком вопросе я не буду действовать вопреки своей совести. Сомин в армии - без году неделя. Он уже успел научиться многому. Он - не трус, не подхалим, не трепещет за свою шкуру. Это - честный человек, который дорожит службой в морской гвардии. Мы, бесспорно, воспитаем из него командира. Надо лепить человеческий характер, строить его, как дом, кирпич к кирпичу, а выбросить - проще всего".
Арсеньев стоял, опершись сжатыми кулаками о стол. Челюсти его напряглись, глаза посветлели от гнева.
- Может быть, ты возьмёшься командовать дивизионом? - спросил он. - А мне оставь пятерых с лидера и мой флаг.
"Самого тебя ещё надо воспитывать, тебя - героя, боевого флотского командира, - думал Яновский, глядя на него. - Что же говорить о мальчишке? Кто сразу родился готовеньким, отшлифованным, отполированным?"
- Нет, дорогой друг, - произнёс он вслух, - литейного цеха мало. А токари, фрезеровщики, шлифовщики для чего?
Он сдержал негодование, которое нарастало в нем против Арсеньева.
- Слушай, Сергей Петрович, нас обоих послала на сухопутный фронт партия, послало наше правительство, наше командование, так что нервам своим воли не давай. Не к лицу это тебе. А таких, как Сомин, у нас - полдивизиона. И все-таки будет у нас отличная боевая часть под твоим командованием.
- Ты отменил мой приказ, - тихо сказал Арсеньев, закусывая изо всех сил незажженную папиросу.
Яновский щёлкнул зажигалкой:
- Прикуривай! Плохо ты помнишь свои приказы. Ты сказал: "Приведут - отправить в трибунал". Так? А его никто не приводил. Сам бежал за дивизионом изо всех сил. К передовой бежал, аж чуть сердце не лопнуло. Хуже смерти для него мысль, что выгонят из части. Разве можно отдавать таких людей?
В дверях показался офицер связи. Он принёс пакет. Арсеньев рванул его по диагонали, прочёл и сказал:
- В шесть утра - играем! Три дивизионных залпа. Вот сюда! - Он указал точку на карте, и оба они склонились над ней. Теперь обоими владела только одна мысль: гнать немцев от Москвы! Все остальное казалось мелким и не заслуживающим внимания.
6. ДИВИЗИОН ИДЁТ НА ЮГ
Наутро началось наступление. В грохоте артиллерийской подготовки потонуло все личное, что было у каждого. Конечно, Сомин не забыл о свой беде, но среди тех дел, которые происходили сейчас у него на глазах, некогда было тосковать, мучиться и вспоминать.
Враги уходили на запад, а вместе с ними как будто отходил и мороз. Стало теплее. Небо посветлело, поголубело. В нем чуть заметно угадывался приближающийся перелом в сторону весны.
Теперь стреляли ежедневно. Дивизион давал залп и быстро менял позицию. Орудийная стрельба слышалась непрерывно, и время от времени к ней присоединялись густые раскаты реактивных установок. Где-то впереди пехотинцы - рослые сибиряки в белых полушубках - вместе с танками опрокидывали заслоны врага и гнали его от Москвы. Но в морском дивизионе никто по-прежнему не видел ни одного вооружённого немца. Их видели только пленными и мёртвыми. Замёрзшие трупы валялись по обочинам дорог.
После очередного огневого налёта дивизион приводил в порядок материальную часть. Автоматические орудия, батареи ПВО - ПТО тоже чистили, хотя стрелять из них сегодня не пришлось. Самолёты противника появлялись теперь редко.
- Скоро - войне конец, - сказал медлительный Писарчук, накладывая густое масло на щётку банника.
Сомин с удивлением обернулся на это замечание и увидел улыбку Белкина, который в это время протирал замшей коллиматоры орудия. Дубовой радостно закивал своей большой костистой головой:
- Фашистская армия деморализована, она бежит под нашими ударами!
- Вот чёртов учитель! - рассмеялся Белкин. - Как по книге читает! А ты вспомни, как сиганул с орудия, когда начали бить миномёты.
Сомин не вмешивался в этот разговор. Ему и самому казалось, что война идёт к концу. Он даже жалел, что ни разу не пришлось побывать в настоящем бою. "Вот Косотруб, Шацкий, Клычков, - думал он, - те повоевали - кто на море, кто на суше, а я… только опозориться успел. Как покажусь на глаза Маринке? После того, что было, я не могу прийти к ней просто так: "С победой, Мариночка, давай начнём сначала!" - Неужели она потеряна для меня навсегда? В её глазах я - бесчувственный пьяный грубиян и больше ничего. Нет, лучше не думать о ней совсем…"
Но мысли снова упорно возвращались к тёмной даче, где он погубил свою любовь, и только голос лейтенанта Земскова вернул Сомина к действительности:
- Заканчивайте скорее! Через десять минут выходим.
Бойцы заработали быстрее. Вскоре загудели моторы. Как обычно, орудие Сомина шло в хвосте колонны. Снова поплыли за стеклом машины милые подмосковные места. "Куда сейчас идём?" - думал Сомин. Лейтенант, ехавший на другой машине, не смог бы ему ответить на этот вопрос. Не знал этого и Арсеньев, которому было приказано привести дивизион в Москву. Он вёл свои машины по знакомым дорогам, полагая, что часть перебрасывают на другой участок фронта. Того же мнения был и комиссар: "Где-нибудь требуется подбавить огонька".
Ни командир, ни комиссар и, конечно, никто из их подчинённых не могли предположить, что через несколько дней весь дивизион - люди и машины, оружие и боезапас окажутся на длиннейшем железнодорожном составе, идущем не на соседний участок фронта, а далеко на юг, где ждёт их новая жизнь, совсем непохожая на ту, которая была до сих пор.
Сомин стоял у своего орудия, укреплённого стальными тросами на железнодорожной площадке. Внизу гулко прогрохотал мост, мелькнула и скрылась церквушка с покосившимся крестом. Горький паровозный дым стлался рядом с эшелоном, цепляясь за голые сучья и почерневшую солому крыш.
Ловко перебравшись по буферам с соседней платформы, Косотруб перемахнул через красный борт и оказался рядом с Соминым:
- Отвоевались, салага! Едем на курорт!
- Куда? - Сомин уже не удивлялся тому, что этот черт Валерка все знает раньше других. Косотруб уселся на вздрагивающий борт платформы и начал сворачивать самокрутку.
- Одесса-мама, Ростов-папа! Ясно?
Вокруг Косотруба собрались все бойцы расчёта Сомина.
- Сейчас пойдёт травить, - заметил Белкин. Но вместо того, чтобы выложить свои сенсационные новости, Косотруб вскочил и схватил Сомина за плечо:
- Воздух! Правый борт дистанция тридцать кабельтов!
Бойцы, не ожидая приказания Сомина, бросились по своим местам. Сомин поднёс к глазам бинокль, но раньше, чем он успел поймать самолёты в поле зрения, Косотруб уже уселся на прежнее место:
- Отбой! Закуривай, салажата, наши!