- Ach, lieber Gott, es zind tsvai kelbchen.
"Kelbchen, kelbchen", - твердил я про себя. Это словечко, казалось, назойливо жужжало у меня в мозгу. Сейчас они нас убьют. Они хохочут, потому что их забавляют наш страх и наше смущение, но это ненадолго. Сейчас они направят на нас свои винтовки.
Немцы подошли к нам поближе. Снова произнесли свое "Lieber Gott" и "Himmel" и кивком подозвали нас к себе.
- Komm mal her.
Лица у них были совсем не злые, глаза смеялись. На поясе у всех болтались ручные гранаты. Вера, опустив руки, нерешительно двинулась к немцам, я поплелся за ней.
Один из солдат дружелюбно окликнул Веру, и остатки моего страха улетучились. Нет, они совсем не злые, эти немцы. И совсем не похожи на дьяволов, и не убивают невинных детей, как меня уверяли.
Вера взяла меня за руку.
- Они нам ничего плохого не сделают, - сказала она.
- Конечно, - согласился я.
Мы увидели стоявшие на дороге танки. Их было меньше сотни, и все же так много танков сразу мне никогда прежде не приходилось видеть. Я даже подумал, что, наверно, все немецкие танки собрались именно здесь. С каким-то странным, смутным чувством шли мы вдоль длинной колонны бронированных колоссов, остановившихся на затененной высокими деревьями дороге.
Робко поглядывая на эти стальные чудовища, мы испытывали одновременно восхищение и страх. Так вот какие они громадины, эти машины, которые мы знали лишь в виде забавных жестяных игрушек. Да и выглядят немецкие танки совсем не так, как бельгийские или английские, - эти были намного мощнее и внушительнее. Танки союзников почему-то напоминали небольшие деревенские мельницы для обмолота зерна и бобов или еще какие-то сельскохозяйственные машины и меньше всего были похожи на военные орудия. Защищенные легкой броней и вооруженные короткими, маломощными пушечками, они казались совсем безобидными, непохожими на настоящие. Немецкие же танки - совсем другое дело. Неудивительно, что наши солдаты бежали от этих чудищ, не дожидаясь, пока они направят на них свои орудия.
Сейчас стальные чудовища спали, остановившись на обочине. Люки были открыты, и танкисты вылезли из их чрева, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. Лица у них были чернее сажи, и почти на всех - телефонные наушники.
- У них настоящие телефоны? - спросил я Веру.
- Да, полевые телефоны, - сказала Вера. Она все и всегда знала. - Экипажи с их помощью поддерживают связь.
Это было настоящее чудо: танки, снабженные телефонной связью. Я спросил, а есть ли в наших танках такие телефоны, но Вера сказала, что специально этим вопросом не занималась, может быть, и у наших все это тоже есть.
Чумазый танкист швырнул нам из открытого люка несколько апельсинов. Мы удивились, но подобрать их не посмели. Зато беженцы, которые снова появились на дороге, набросились на апельсины как безумные. Однако немец заорал что-то и приказал жестом отдать фрукты нам, детям. И эти жадины с хищными крысиными глазками поспешно протянули нам апельсины. Немец кивнул головой и добродушно рассмеялся.
Я рассовал апельсины по карманам, и мы с Верой, не оборачиваясь, пошли дальше.
- Как думаешь, они не отравлены? - спросил я.
- Дурачок! - Вера засмеялась.
Метров через сто, когда немецкая танковая колонна осталась позади, мы съели апельсины, укрывшись в тени живой изгороди, которая, как мы потом убедились, окружала церковный двор. Посреди двора валялась треснувшая от взрыва плита, которую не успели поставить на могилу, на нее мы и уселись. Оба еще не оправились от испуга и подавленно молчали. Где-то совсем рядом была смерть, и теперь мы смотрели на людей и на все окружающее совсем по-другому, как бы сквозь стекло - так смотришь на диковинные экспонаты в музейных витринах. В музее истории разных народов, куда папа меня несколько раз водил (вообще-то он назывался как-то иначе, но я не запомнил), за стеклом стоял саркофаг с набальзамированным телом, называемым мумией. Эти люди, которые там лежали… были какие-то странные: не мертвые, но и не живые. Какое это удивительное чувство: быть почти мертвым, а потом вновь возвратиться к жизни. Кажется, что ты как будто никогда и не существовал, словно какое-то время ходил с завязанными глазами, неуверенно ощупывая кончиками пальцев людей и предметы и ничего не узнавая. И тут в памяти всплыло слово "kelbchen". Я спросил Веру, что оно означает, но она тоже не знала.
- Немецкий солдат сказал так про нас, когда мы вышли из амбара, - напомнил я.
Она кинула апельсиновые корки через изгородь.
- Да? Он так сказал? Я что-то не припоминаю.
- Он сказал: "Tsvai kelbchen".
- Tsvai - это два, - пояснила Вера.
Верно, это я и без нее знал. Но что означает "kelbchen"?
- Наверное, это что-нибудь смешное, они так захохотали оба, - сказал я.
Вера осторожно потрогала волдыри на своих пятках и сморщилась от боли. Пока она раздумывала, как быть, двое парнишек отделились от толпы и направились в нашу сторону. Ровесники Веры, а может, чуть помладше. Мальчишки, с любопытством разглядывая нас, замедлили шаг и наконец остановились совсем рядом, засунув руки в карманы брюк.
- Эй, вы, зеваки, - крикнула Вера и, передразнивая мальчишек, скорчила дурацкую гримасу. Белобрысый розовощекий парнишка обозвал ее козой и добавил неприличное словечко, которое рифмовалось с козой.
Его приятель показался мне не таким грубияном. Он спросил, кто мы: беженцы или нет - и кем мне доводится Вера, сестрой или еще кем.
На первый вопрос я ответил, а от второго уклонился.
- Так она твоя милушка? - спросил он.
- Не твое дело, балда! - ответила за меня Вера.
- Значит, не скажешь?
- Нет!
Я испугался, что они сейчас поколотят нас обоих, и поспешил объяснить, что мы с Верой из одного города, жили там по соседству. Они задали нам еще кучу всяких вопросов, и между прочим про апельсины, которые нам дал немецкий танкист.
Я поторопился отправить в рот последнюю дольку и кивнул, не разжимая губ, чувствуя, как апельсиновый сок сочится из уголков рта.
А белобрысый во все глаза таращился на Веру. Наконец она не выдержала и спросила, неужели он до сих пор не видел девочек. И тут белобрысый ткнул в бок приятеля и, кивнув на Веру, презрительно бросил:
- Вот так пигалица! Давай сдерем с нее рубашонку. Но второй только молча и пристально глядел на Веру, непрерывно и часто моргая.
- Грязная свинья! - сказала Вера. Белобрысый ухмыльнулся.
- Будешь со мной водиться, покажу тебе, где лежит мертвый немец.
Вера рассердилась.
- Да не хочу я ни с кем водиться! На что мне сдался такой грязный сопляк. Если ты сейчас же отсюда не уберешься, я позову живого немца, пусть он с вами разделается.
Судя по всему, она совершенно не боялась этих мальчишек.
- Фью! - присвистнул белобрысый.
- Вот тебе и "фью"!
- Да мы побольше вашего видели мертвых, - похвастался я. - Тысячи мертвецов…
- Врешь! - не поверил белобрысый. - Зато наш мертвый немец без головы! Правда, Ронни?
Ронни кивнул.
- Ему отрубили голову и все кишки выпустили. Такого вы еще не видали. Ну скажите?
Внизу живота, там, где находились мои собственные кишки, противно заныло. Мертвец без головы - наверное, это ужасно.
- Он лежит недалеко отсюда, в траве позади церковного двора, - внезапно выпалил белобрысый.
Вера держалась все так же неприступно, вот он и проболтался - очевидно, желая доказать, что не врет. Но для нас с Верой он по-прежнему был хвастун и нахал. Вера снова пригрозила мальчишкам, что, если они немедленно не уберутся, она позовет немцев.
- А мы мофов не боимся, - ухмыльнулись они.
Но сами еще немного потрепались и поспешили удалиться, на прощанье смерив нас презрительным взглядом.
- Неужели и вправду этот немец без головы? - спросил я Веру.
Она пожала плечами.
- Почему же нет? Вполне возможно.
- Может, пойдем посмотрим? - нерешительно предложил я.
Она бросила на меня взгляд, полный ужаса.
- Да ты с ума сошел, Валдо!
Я сконфуженно замолчал, опустив глаза в землю. От кислого апельсинового сока щипало во рту.
"Да не все ли равно, - подумал я, - пойдем мы на него смотреть или нет".
И тут земля под ногами снова загудела от далекой канонады.