Трагическое странствие двух детей, Валдо и Веры, по дорогам войны увидено глазами девятилетнего мальчика.
Странствие по войне оборачивается для Валдо постижением себя и людей, постижением слишком ранним, оплаченным утратой всего, что было дорогого в его короткой жизни: родителей, первой детской влюбленности и, наконец, веры в милосердие бога.
Постигая людей, мальчик проводит грань между теми, кто продолжает жить по законам человечности, и теми, кому война списывает все.
Содержание:
Глава 1 1
Глава 2 3
Глава 3 5
Глава 4 8
Глава 5 10
Глава 6 12
Глава 7 15
Глава 8 17
Глава 9 19
Примечания 22
Вард Рейслинк
Ладан и слёзы
Глава 1
- А не остановиться ли нам здесь? - предложил папа. - Уже темнеет, и до границы нам сегодня все равно не добраться. - Он сошел с велосипеда. Нагруженный вещами багажник потянул машину к земле, и папе пришлось изо всех сил налечь на руль, чтобы велосипед не упал. Он был похож сейчас на загнанную ломовую лошадь, мама тоже, да и я, наверное, мало чем от них отличался.
- И ночевать здесь будем? - с пересохшим ртом спросила мама, и ресницы ее задрожали. - Осталось несколько километров, может, как-нибудь дотянем?
Но сама уже спрыгнула с велосипеда, я тоже. У меня был небольшой, покрытый красным лаком велосипедик, конечно же, без всякого багажа. Папа бросил на меня озабоченный взгляд.
- Наш бедняжка буферный фонарик измучен до полусмерти. Давайте-ка переночуем здесь, а утром со свежими силами одолеем остаток пути. Ты-то сама разве не устала?
- Немного устала, конечно, - призналась мама. Она с трудом переводила дух. Мне еще ни разу не приходилось видеть ее такой измученной, мою мамочку, даже когда она из последних сил тащила по лестнице корзину с мокрым выстиранным бельем.
Папа прислонил свой велосипед к ограде, окружавшей террасу кафе, чтобы вытереть пот со лба. Велосипед грохнулся на землю. Папа громко ругнул его, да еще таким словом, какое мне было строго-настрого запрещено произносить.
- Где мы, папа? - спросил я.
- В Поперинге, - ответил он.
Забавное название, я такого еще никогда не слышал. Впрочем, если тебе всего девять лет, ты еще многого на свете не успел увидеть и услышать. Когда мы сутки назад покинули наш дом, я и понятия не имел о том, что значит бегство жителей целой страны.
- Я все думаю, найдется ли здесь какая-нибудь дыра, куда мы могли бы заползти, - сказала мама. Она с отчаянием глядела на бесконечные вереницы беженцев - понурив голову, медленно, словно измученные мулы, брели они по городу, напоминая в призрачном свете наползающих сумерек какие-то причудливые, фантастические фигуры.
- А уж это предоставь мне, - сказал папа с присущей ему самоуверенностью.
Все три велосипеда мы поставили возле террасы, и папа отправился искать дыру, куда мы могли бы заползти. Мы с мамой смотрели, как он идет неверной походкой, забавно подгибая колени и высоко вздернув голову. Издали - точь-в-точь игрушечный паяц. Мама присела на ступеньку террасы, я примостился рядом.
- Ты не голоден, Валдо?
- Нет, мама.
По правде сказать, есть мне очень хотелось, но, поскольку папа частенько так отвечал, я решил тоже, чтобы не огорчать маму, пойти на святую ложь. И к тому же мне хотелось выглядеть настоящим мужчиной. Иногда даже подмывало выругаться, как папа, когда упал его велосипед, но на это я все же не отваживался.
- Тебе не холодно, Валдо?
- Нет, мама.
- И неужели не устал?
- Немного, - ответил я. Раз она сама спросила, значит, признаться в этой слабости не так уж страшно.
А мимо все текли толпы беженцев. Одни везли свои пожитки на ручных тележках, другие навьючили трехколесные велосипеды. Похожий на карнавального клоуна человек во фраке и парике толкал перед собою нагруженные санки. Он помахал рукой и крикнул глазевшим на него зевакам:
- Друзья, лед становится все тоньше. Завтра мы уже наверняка не сможем по нему переправиться!
Видно, война ударила ему в голову. Мне стало смешно.
- Мама, - сказал я, - смотри, какой чудной сумасшедший.
Она вздохнула.
- Да, - сказала мама, - человек даже не в состоянии вообразить, к чему может привести война.
Минут через десять вернулся папа.
- Идемте, я нашел комнату, - сказал он.
Мы мигом вскочили, радуясь, что не пришлось долго ждать. Взяв прислоненные к ограде велосипеды, мы зашагали следом за папой.
Уже совсем стемнело, нигде не пробивалось ни единой полоски света. Эта темнота и бесконечные вереницы людей, молча бредущих по улицам, точно какое-то призрачное шествие, производили таинственное и жуткое впечатление.
- Это здесь, за углом, - сказал папа.
Мы ускорили шаг. Перед домом на камышовом стуле восседал мужчина, куривший трубку, красный огонек тускло светился в темноте. Сначала я принял его за патера, но потом услышал, как папа, идущий впереди, произнес:
- А вот и мы, матушка.
И тотчас же отозвался хриплый женский голос:
- Да-да, милости просим.
Старуха курит трубку - такого я еще не видал и с любопытством подошел рассмотреть ее поближе. Это была настоящая ведьма, невероятно старая, высохшая мумия с похожей на печеное яблоко кожей и беззубым ртом, на подбородке у нее торчали пучки седых волос. Она выпускала густые клубы дыма совсем по-мужски и время от времени причмокивала от удовольствия.
Папа остановился поболтать со старой ведьмой, мама тоже изредка вставляла что-то о войне и невинно пролитой крови.
Но вот камышовый стул затрещал, и древняя бабка встала. Она выбила трубку о стену дома и приказала:
- Тащите велосипеды в дом, в кладовку. Наш Вилли уже спит, но я потрясу его за чуб, и он покажет вам вашу комнату.
Папа запротестовал:
- Мы и сами найдем.
К нему присоединилась мама:
- Конечно, найдем, не нужно беспокоиться, пусть мальчик поспит.
Мы внесли наши велосипеды через коридор в кладовку, и я шепотом спросил маму, кто этот Вилли.
- Ее внук, - чуть слышно ответила она.
В кладовке уже стояло несколько велосипедов и даже один мотоцикл.
- Чьи это велосипеды, мама?
- Право, не знаю, сынок.
Старая ведьма, поджидавшая нас, провела костлявыми пальцами по моим волосам, словно гладила кошку.
У нее непременно должна быть кошка, и, конечно же, как у каждой настоящей ведьмы, черная как смоль.
- А ваш мальчуган молодчина, - похвалила она, - прикатил с мамой и папой так далеко, на своем велосипедике…
Я ничего не ответил, лишь робко покосился на маму, которая едва заметно улыбнулась. Папа тем временем занялся нашими пожитками, освобождая багажники от груза.
Обменявшись с мамой многозначительным взглядом, он подал ей небольшой шоколадного цвета саквояжик. Насколько мне было известно, в нем хранились наши деньги, красивая брошь, которую мама надевала в прошлом году в годовщину свадьбы, и еще кое-какие драгоценности. Мы потащили наши свертки и чемоданы в переднюю. Старуха двинулась за нами, но у лестницы задержалась.
- Ступайте наверх, сами все найдете. Вторая дверь налево от Виллиной - ваша комната. Там только одна кровать, но вы и втроем на ней поместитесь. Умывальник в комнате есть.
Говоря все это, она сплюнула на пол, и я увидел, как папа, который первым стал подниматься по ступенькам, не заметив, наступил прямо на плевок.
- Спокойной ночи, - хором пожелали мы ведьме, но она ничего не ответила.
Мне было страшно. Я лежал в душной темноте между папой и мамой, уставившись в чердачное окошко, откуда едва сочился мутный свет. Пугало множество незнакомых и странных предметов, о существовании которых я догадывался, хотя и не мог как следует их разглядеть в ночном мраке, - на меня наводили ужас платяной шкаф и умывальник, и еще что-то белое не то висело, не то стояло между ними.
Я смертельно боялся спавшего по соседству Вилли, которого я, правда, еще не видел, но мне достаточно было знакомства с его бабкой, настоящей ведьмой. Я не представлял себе, где такие ведьмы спят. Но она, несомненно, где-то здесь, в этом кошмарном, чужом, мрачном доме. И оттого, что меня душил страх, я никак не мог уснуть. А может быть, страшно было просто потому, что мы оказались далеко от дома и с каждым днем удалялись от него все дальше и дальше, подобно разматывающейся катушке ниток. Как только катушка размотается до конца, нитка от натяжения лопнет, и нам уже никогда не вернуться домой. Меня нисколько не волновало то, чего я по-настоящему должен был страшиться, - война. Она была для меня необычайным приключением, чем-то вроде занимательного фильма. Правда, по дороге я видел изуродованные тела убитых, разбомбленные дома и обугленные остовы машин - настоящий кошмар, - но я был уверен, что ничего подобного не может произойти ни со мной, ни с моими родителями, мы находимся как бы за пределами всего этого - посторонние свидетели того, что именуется смертью и разрушением.
Мне прежде нередко приходилось слышать, что война - кара господня, предупреждение грешникам и безбожникам, и это, наверное, правда, но только к нам-то это уж никак не относилось, потому что мы не были ни грешниками, ни безбожниками. А значит, и войны нам нечего бояться.