Зиндан - это такая яма. Три на три метра и три в глубину. Она служит теперь в полку гауптвахтой. Ее выкопал один солдат по фамилии Борщак. Он был самым первым арестантом после того, как они вошли в эту забытую богом страну и расположились в долине лагерем. Полкач объявил ему пятнадцать суток ареста.
Всему викой была Катька, невысокая стройная сучка с обвисшими ушами и мягкой короткой шерстью. Никто точно не знал, откуда она появилась в расположении батареи: может быть, сама забрела, а может, ее привезли водовозы или кто-то другой. Главное, что в движениях ее, во влажных выразительных глазках было что-то теплое, нежное, девичье. Особенными симпатиями Она пользовалась среди молодых офицеров и прапорщиков. Они приживали ее в своей палатке, кормили с офицерского стола и часто спорили перед отбоем, под чьей кроватью она уляжется спать. Солдаты между собой поговаривали, что, мол, они, офицеры, имеют поочередно с Катькой тайную связь, однако же никто не был против, когда она крутилась под ногами на кухне или, развалившись на передней линейке в тени под "грибком", пасла носом мух.
А ефрейтор Борщак был прописан на кухне, куда его посылали дежурить чуть ли не каждый день. Это было вонючее место совсем на отшибе, не доходя туалетов, населенных навозными жуками и мухами: под закопченной масксетью стояли три походных котла, окруженные с одной стороны баками для воды и горючего, а с другой - высокой раздаткой, сколоченной из деревянных щитов, которые после каждого приема пищи наряд обскабливал штык-ножами. К себе в палатку Борщак возвращался глубокой ночью и уже на рассвете опять уходил разжигать котлы. Днем он слонялся по лагерю в засаленной робе с автоматом через плечо, свободный от распорядка и дисциплины, отвечая на оклики своим неизменным: "Пшел вон!"
В тот день после завтрака замполит собрал всех в большой, самой чистой палатке и начал политзанятия. В расположении дивизиона была мертвая тишина. Как вдруг со стороны кухни послышался выстрел, все выскочили из палатки и увидели Катьку, бегущую вприпрыжку на трех лапах и громко скулящую. Тут же объявили общее построение полка на передней линейке, из строя вытолкнули растерянного Борщака - уже без ремня, без погон, - и вот тогда Распущенный (именно так с тех пор прозвали командира полка) объявил приговор: "Этот, понимаете ли, распущенный солдат... Нет, он не фашист! Он хуже фашиста!.. Ведь он, понимаете ли, вытащил пулю, "а в гильзу забил бумажку, чтобы собака не сразу подохла, а дольше помучилась... Начальник штаба, у нас есть гауптвахта?" - спросил полкач стоявшего рядом майора. "Никак нет, товарищ подполковник!" - ответил майор. "Дать этому распущенному солдату лопату, пусть роет себе зиндан!.. Объявляю пятнадцать суток ареста!"
И вот ровно семь дней Борщак копал на жаре яму для себя рядом с караульной палаткой и оставшиеся восемь суток сам еще в ней сидел. Потом он рассказывал, как ему там приходилось. Утром и вечером - еще ничего; можно было спрятаться в тень под отвесными стенами ямы, но зато когда солнце в зените!.. Да и ночью не легче - холодно. К тому же всякие ползучие гады: змеи, скорпионы, фаланги, - они тянутся к людскому теплу. Накрывшись с головою шинелью, Борщак тан и просиживал в углу своей ямы ночь напролет, а услышав негромкий глухой удар, шуршание или шипение, вскакивал, хватал стоявшую под рукою лопату и начинал ею что есть силы плашмя колошматить по дну.
Теперь Семенов знал точно, что и ему не избежать этой участи; его теперь могло спасти лишь ранение или смерть.
...Сержант остановился и оглянулся: щуплая фигурка Бабаева, обвешанного с обеих сторон тяжелыми катушками кабеля, маячила далеко позади, где-то на середине склона. Молодой солдат тянул лямку одной из катушек - он прокладывал связь от огневой к вершине. Время от времени Бабаев останавливался и смотрел назад, на то, как ложится на склоне раскрученный провод, поправлял рукою козырек ободранной каски, спадающей ему на глаза, и с поразительным для такого крохотного тела упорством продолжал восхождение.
Семенов подождал, пока Бабаев сравняется с ним, забрал размотанную до половины катушку, взялся сам протягивать провод. Освободившийся от тяжелой ноши солдат пошел рядом с ним.
- Ну что, устал, Бабаев? - Сержант взглянул на солдата. Будто бы бодрый еще старичок в военной выцветшей робе шел рядом с ним.
- Не-е, - сморщенное лицо Бабаева расправилось жалкой улыбкой, - не особенно так...
- Тогда штаны подтяни!
На коротких косолапых ногах молодого солдата штаны постоянно свисали крупными складками.
- Родом-то откуда?
- Я? - Бабаев преданно посмотрел на сержанта.
- Ну не я же...
- Узбек я, - ответил солдат.
- А я думал, японец...
- Не, - солдат засмеялся, - узбек.
Он немного отстал, подтягивая штаны и расправляя сбившиеся под ремнем полы своей куртки; не расслышал того, что снова спросил Семенов.
- Я спрашиваю, город какой?
Бабаев втянул голову в плечи, будто опасаясь удара, и торопливо ответил:
- Шёндор...
Теперь сержант молча шел впереди и смотрел себе под ноги, но вот обернулся.
- Как ты сказал?
- Шёндо-ор, город, - солдат попытался заглянуть в лицо своему командиру, - Шёндор...
- Ну и как там у вас? В смысле, хороший город?
- Так, - Бабаев улыбнулся застенчиво, - не особенно так...
- А работал где? Или еще нигде не работал?
- Работал. Сержант усмехнулся:
- На базаре дынями торговал?
- На кхырпичном заводе работал.
- На кирпичном, ого! Так ты пролетарий, выходит.- Сержант обернулся и опять осмотрел крохотное, но выносливое тело Бабаева. - Глину мешал?
- Не, глину не мешал, мешает первый участок... а наша - печь...
- Значит, на печи работал?!
- Не, транспхартёр...
- Тебя не поймешь: печь, транспортер. - Сержант оглянулся. - Ну и что? Тяжело, неверное, было работать?
- Не, не особенно так. - Бабаев все улыбался своей жалкой улыбкой.
- По тебе видно... Зачем пошел туда-то, другого места не было?
- Отец там работал.
- На пенсии щас?
- Не, - солдат опустил голову и утерся свободной рукой.
- Все работает?
- Не-е, помер, - ответил солдат.
Сержант задержался. Бабаев упорно шел в гору, не оборачиваясь, со спокойным и смиренным лицом.
- Извини, я не знал... С матерью живете теперь? - Бабаев кивнул. - И сколько вас осталось у матери?
- Я и брат, два... Младший и старший - Два.
- Так вас трое, выходит?!
- Пять сестра еще, младший совсем маленькая...
- Восемь, значит... - Сержант покачал головой. - Ну и сколько ты там зарабатывал, на своем кирпичном заводе?
- Тхёриста рублей.
- Матери все отдавал?
- Не, книжка клал.
- Себе на книжку?! - Сержант удивился. - А зачем тебе деньги?
- Калым платить надо, жену надо...
- Вот оно что! И много уже накопил?
- Не, не особенно так,
- Значит, после армии пойдешь опять на свой транспортер?
- Работать надо, за жену платить надо.
- Ясно. - Семенов вздохнул и посмотрел на молодого солдата, подумав, что ему еще долго служить: доживет ли? Вдруг улыбнулся лукаво и толкнул товарища в бок. - Подругу-то уже присмотрел? Какую-нибудь там кызымочку... Что молчишь?
Бабаев отвернулся смущенно. Некрасивое и словно иссушенное южным солнцем и непосильной работой лицо его ожило, пообмякло, а крохотные темные глазки увлажнились и заблестели, губы собрались мечтательно в трубочку, будто его посетила любимая с детства мелодия.
- Как звать-то подругу? - спросил сержант,
- Айгюль, - с нежностью ответил Бабаев.
- Красивая?
- Не, не особенно так...
Солдат шел вслед за сержантом смущенный и тихо улыбался мыслям своим. Он не заметил и не расслышал, как командир его простонал - зло, беззвучно... Семенова опять захлестнуло то далекое пестрое лето. Они с Маринкой попали под дождь - бежали босыми по площади, крепко схватившись за руки, словно боясь потеряться в хаосе струй, - о, это был настоящий сокрушительный ливень!.. Но в этой стране дожди шли очень редко и то лишь зимними месяцами, а летом почти никогда. И дожди эти были серыми, безвкусными и скупыми.
Вверху, над бугром, выросла упругая приземистая фигура Расула. Широко расставленными ногами он стоял на вершине, каска его была сдвинута на затылок, опущенный прикладом к земле автомат Расул держал рукою за ствол. Позади этого, будто застывшего, силуэта над темным массивом каменных гор небо наполнялось яркими цветами заката...
- Что долго? - пробурчал недовольно Расул.
- Ждали, пока начальство смоется. Самого командира дивизии принесло. - Сержант прошел мимо Расула и спустился в крайнее углубление, сбросил с себя две пустые катушки. - Не видел, что ли, вертолет... Бабаев, подай-ка мне вон аппарат!
Бабаев опустил свой автомат на катушку и кинулся к плоской коробке телефонного аппарата. Расул подошел и остановился на краю углубления.
- Таракан обкурился, с-сука! - процедил Расул сквозь зубы.
- Где он? - Сержант защемил зубами конец телефонного кабеля и резко дернул его, лотом выплюнул изо рта изоляцию.
- Вон! Лежит в своей яме - тащится...
- Кто-о тащится? - послышался гнусавый голос Исы. Он появился за спиной у Расула в расстегнутой куртке, без каски, без ремня и без оружия.
Сержант отложил в сторону коробку телефонного аппарата и посмотрел на лицо Таракана. Оно было бледным, обмякшим, его длинный лоб отсвечивал мелкой испариной, глаза блестели, словно затянутые маслянистой пленкой, а по углам неживого, серпообразного рта тянулась грязная слизь.