- А доктор Ватсон, кстати, тоже был воином-интернационалистом. Вы знаете об этом? - спросил вдруг Коняга как бы не к месту, пока Стец наполнял котелки.
- Это тот, что ли, который все с Шерлоком Холмсом крутился? - Володька протянул нам один из котелков, наполненный до половины мутноватой, вонючей жижей.
- Он, его летописец...
- Фу!.. Гадость какая... теплая! - Володька утерся. - А ты откуда про это знаешь, тоже их корефан?
- Да это моя любимая книжка! У отца полное собрание сочинений - я раз сто пятьдесят перечитывал.
- Тебя убивать пора.
- Только Ватсону этому, кажется, здесь тоже ничего не досталось, кроме неудач и несчастий. - Славик поднялся и, опустив голову, начал осматривать внутренние швы полинялых трусов. Он нахмурился: - Вот черт! И тут, гады...
- Что там? - я едва сдерживал позывы к рвоте. - Яйца?..
- Ну! У них склонность удивительнейшая к размножению... Надо будет потом и трусы простирнуть.
- Так что там, доктор-то этот? - Володька присел на корточки и сунул в рот сигарету.
- Да ничего, заболел он.
- Желтухой?
- Нет, кажется, тифом... Да, точно: тифом он заболел. Это все в первом томе написано, в самом начале.
- Вшей, наверное, тоже кормил; как и мы...
- Не-ет, вряд ли! Он был англичанином, а они - люди цивилизованные. Не то что мы - собачье дерьмо!
И вот тут произошло что-то. Я точно не знаю, что именно, но будто мне плюнули прямо в лицо - и дальнейшие разглагольствования Коняги доходили до меня, как сквозь туман. Он вроде говорил, что эти подлые англичане повыкачали отсюда все, что могли, и теперь живут припеваючи, и еще сто лет будут жить.
- А вот мы сейчас посмотрим... - так сказал я. Встал и направился к старику, захватив автомат. - Стец! Пошли-ка со мной!
Старик сворачивал валиком коврик и, казалось, не замечал ничего. Стеценко с "оду запрыгнул на ишака, вынул из ножен штык-нож и стал тыкать острием бедному животному в ляжку: "Но!.. Но!.. Поехали!"
Мы остались один на один: я и старик. И тут только дошло до меня, что я стою перед ним почти голый, в одних полинялых трусах. Я вдруг заорал:
- Время?.. Время сколько, я спрашиваю!
Старик стоял и не двигался. Меня поразили его глаза: вовсе не старческие - у стариков они обычно подернуты желчно-матовой пленкой. А эти глаза были ясные и прозрачные. И я опять заорал:
- Сколько время? Время, не понял?! - и показал на запястье.
Старик повел неторопливо рукою, отодвинув рукав пиджака: вот они - часики! Швейцарские - настоящие, с тремя кнопками и хрустальным граненым стеклом... Старик взглянул на меня и вздохнул облегченно. В этот самый момент взлетел приклад моего автомата и торцом врезался в лоб ему - старик упал на спину в дорожную пыль.
Он лежал у меня под ногами, широко разбросав руки, словно распятый, и старческое лицо его освещала улыбка блаженства.
- Надо прикончить, - процедил сквозь зубы Стеценко и склонился над стариком, чтобы проверить карманы.
- Хватит с него... Дай мне часы, я давно мечтал о таких.
А старик все лежал в дорожной пыли, распластанный, и в застывших глазах его отражалось предзакатное небо... Стец протянул мне швейцарские часы, я взглянул на ник и ужаснулся: ведь они, эти темные и прозрачные, будто дверь, ведущая в никуда, глаза будут всякий раз так спокойно, так мрачно взирать на меня, если я обращусь к ним за временем.
И я подумал тогда: нет, дело не в том, что на мою долю выпало освободить этого человека от боли в суставах и старческой немощи, - не потому он так облегченно вздохнул. Блаженную улыбку освобождения приходилось мне видеть и на других лицах. За одно лишь мгновение до смерти так улыбались и молодые парни-афганцы, которых мы называли душманами. И я понял - эти люди сильнее! У них за душой есть нечто большее, а мы проиграли. Нет, не войну. Никакой там войны и в помине не было. Было черт знает что; а проиграли мы свою жизнь, потому как - действительно, после такого удара, какой я нанес старику, - мне самому уже никогда не оправиться.
И нужно ли теперь понимать, что за сила двигала моею рукою, что за проклятие?.. Случилось все именно так, и моя иль не моя в том вина, а надо платить за дела своей юности. Человек от животного отличается тем, что он должен раскаиваться, - значит, в этом и есть мое счастье, в этом есть моя сила.
Вот, собственно, все. Что еще можно добавить? Часы я потом продул в карты. Конягу с желтухой отправили в Союз. Несколько суток он валялся скрюченный под машиной: ничего не ел, кроме антибактериальных таблеток из своей индивидуальной аптечки, и пил кипяченую воду, но тут же отблевывался ею под скаты - и присыпал песком, чтобы мух было поменьше, а потом опять вползал под машину. На седьмой день только, кажется, опустилась "вертушка", и на этом его мучения кончились. Стеца убили, а о ротном я и говорить не хочу.
Полковник всегда найдется
1
Он возвращался обычно в четвертом часу или чуть позже, но ненамного. Уже темнело, шел к концу новый день. Сергей поднял голову и по приспущенному на веревке целлофановому пакету отыскал свое окно. В комнате горел свет - мягкий и темно-красный ночник. Елена не любила яркого света, она ждала.
Безумно хотелось есть, как всегда в этом городе, так что казалось, все иссохло внутри; досадно сосало под ложечкой, а в ногах опять хлюпало.
Ну и зима, ну и город... Через каждые два-три дня здесь случались сопливые оттепели и вдруг все покрывалось льдом. Люди спешили, толкались, скользили и падали, бились машины, а мясо продавалось на каждом шагу; его было навалом, особенно в центре, но там то и дело попадались полковники. Их тоже было навалом, они-то облюбовали столицу. Сергей ее ненавидел.
Перед крыльцом он остановился и еще раз посмотрел на злополучный пакет. По нему давным-давно рыдал мусоропровод, но все руки не доходили. И день ото дня становилось противнее: смятые потроха обычной пачки вареников перемешались с осколками тарелки, которую Сергей со злости разбил еще месяц назад о карниз, затем он сгреб все в этот пакет и швырнул его за форточку. Сергей не любил вареники с творогом, но сам же купил их в магазине. Он думал, что это пельмени. Потом были оттепели, и не единожды; внутри все смешалось и слиплось, целлофан застывал и оттаивал, а пакет все висел и висел, теперь припорошенный свежим снегом... а я страдала и страдала и прострадала снегопад - сказала Елена сегодня утром. Бог с ней - подумал Сергей.
Она читала книгу под ночником. Поджав свои ноги и стянув для них покрывало со второй кровати. Свернулась в уютный комочек, забившись в норку между лакированной спинкой и еще чем-то мягким, прижатым к стене. Лицо ее было затемнено, виднелся лишь светленький кончик носа.
- Привет, - сказал он и бросил на стол перчатки.
- Привет.
Рукою она отвела в сторону прядь светлых волос, вытянула ноги к батарее.
- Сидишь?! - Он скинул размокшие сапоги, надел тапки и прошел в комнату, взглянув на часы. Подсел к ней. - Как дела?..
- Прекрасно.
Он протянул к ней ладонь. Она отмахнулась.
- Слушай, отстань.
Он встал, пошел к двери, обулся, Взял сумку.
- Ты деньги получил? - спросила она.
- Да, - и он вышел.
Он ответил ей не так чтобы тихо, но знал, Елена его опять не расслышала.
Мясо было и в соседнем с домом магазине, и в гастрономе напротив, и внизу в конце улицы его, кажется, тоже давали. Надо было еще купить хлеба и вообще посмотреть, что дают, пока были деньги. Сначала Сергей решил зайти в гастроном.
У мясного отдела суетились две вьетнамки: тянулись ручонками к распластанным ломтям и лепетали что-то. Небольшие кусочки, из тех, что остались к вечеру на прилавке, потемнели, подсохли - это была баранина. Сергей решил подождать, пока исчезнут эти вьетнамки, и отошел в сторону.
- Ну как ты, оформился?.. - блеснуло перед глазами что-то золотое - цепочка из-под халата или печатка на пальце, - возле Сергея задержался директор магазина, миниатюрный и смуглый, где-то его ровесник, а может, и помоложе.
- Нет, знаешь... - Сергей протягивал руку для приветствия и улыбался. Он вспомнил про давешнюю гречневую сечку - два бумажных пакета; Елена любила такую кашу, особенно с молоком. Сергей просил гречку у этого парня-директора с месяц тому назад, в ветеранский день. Он показывал ему свое удостоверение. Но парень сказал, что это ничего не значит, надо встать на учет в торге и завести карточку, тогда вот будет законно. Но гречку все же дал сразу, два бумажных пакета. Сергей пообещал ему все сделать, как надо, да так и не сделал.
- Ну что-о ж ты?! Трудно в торг сходить, здесь же недалеко, надо только встать на учет...
- Да все как-то некогда.
- Вот видите, некогда им!.. - директор широко улыбался, обращаясь к окружающим, продавцам и кассирам, уверенный, что его слушают. - Учти, к Новому году ничего не получишь, - прошел мимо.
- Я ведь вам говорю, прыщи нерусские, руками не трогать!..
Сергей обернулся - мясник сгреб с колоды свою топорину и покачивал ею у живота.
- Давайте, давайте! Ложите сюда... - он постукал ногтем о прилавок. Вьетнамки отдернули руки, спрятали их за спину.
Опять лепеча что-то и улыбаясь невинно, потом попятились и исчезли.
- Это все, что осталось? - спросил Сергей.
- Я говорю, руками не трогать!
- М-м. - Сергей поднял глаза - мысленно взвесил щеки и подбородок мясника.
- Я говорю ведь, ничего нет!
- Убери ты свой инструмент... - Сергей достал кошелек.