- Ну да, ну да, - вдруг перебил он, - я вот слушаю и думаю, кого это мне напоминает? - Он усмехнулся. - Очень, знаете, напоминает, слово вам даю, только вы не обижайтесь, идет? В Испании один дядька был - американский житель, да вы же его знаете, он тоже по санитарной части работал, так вот он, не обижайтесь только, Сергей Петрович, совершенно так же фашизм объяснял. И куда он прорастает и из чего состоит. Помните американца этого? В желтой кожаной жилетке ходил и все фотографировал. А главная его мысль была, что фашизм подобен раку и что бороться с фашизмом так же бессмысленно, как пытаться победить рак. И врал, подлец! Врал, собачий сын! Потому что мы фашизм не только бьем, но и побеждаем и вскорости победим, по крайней мере немецкий фашизм. Вот ведь что мы делаем!
И папиросой командующий несколько раз сердито ткнул в ту сторону, откуда, победно воя моторами, возвращались армады машин.
- Нет, это к черту, - сердито заключил он, - так, Сергей Петрович, нельзя. Метастазы. Так вы далеко на ускачете, коли все руками разводить да делать похоронное лицо. Слово-то какое красивое - метастаз. Это самое слово и говорил мистер в кожаной жилетке. Квакер он был, что ли, я не помню.
Он повернулся к Зубову, и, поговорив с ним о делах, стал докладывать по телефону адмиралу, а начсанупр вдруг, совершенно против своего желания, подумал, что в словах командующего есть какая-то настоящая и глубокая правда.
- Ну, а Шеремет ваш как? - спросил погодя командующий.
- Ничего, работает скромненько. Должность, конечно, лейтенантская, не больше. Поначалу, говорят, не брился, а теперь повеселел, анекдоты рассказывает. Немного человеку надо.
Командующий молчал, пожевывая мундштук папиросы.
- Отдать бы его в ученики к Левину, - сказал он погодя. - Да ведь только этому не научишься. Тут секрет какой-то, какая-то сила. Детство у него, что ли, было тяжелое?
- Да, очень, - сказал Мордвинов, - очень. И детство и юность. Его никто не подымал, он сам прорвался.
- Наше поколение это понимает, - раздумывая, ответил командующий, - очень понимает. Верите ли, до сих пор - проснусь, увижу китель свой на стуле и подумаю: это что за генеральский погон? Ведь мой-то старик… э, да что говорить, - махнул он рукою. И спросил: - А вы, Сергей Петрович, из кого?
- Вроде вас, - ответил Мордвинов.
Василий Мефодиевич молчал. Трудно гудя, прошла еще одна армада машин.
- Это откуда же они идут? - спросил Левин.
- Большой был удар, - ответил Дорош. - И по базам ихним, и по кораблям, и по гарнизону. Они всю свою авиацию подняли, и совершенно без всякого толку. Была тут такая воздушная группировка - "Великая Германия". Так теперь ее нету. Одни слезы остались.
Дорош открыл окно. Было еще холодно, но уже сильно пахло весною и с залива несло запахом водорослей и сыростью.
- Весна! - сказал Дорош.
- Неверная тут весна, - ответил Левин, - нынче тепло, а завтра начнутся заряды, пойдет мокрый снег, все закрутит и завертит. Ну ее, эту весну!
Они помолчали, покурили. Потом Левин вдруг сказал:
- Очень, знаете ли, хочется дожить до дня победы. Просто необходимо дожить.
И засмеялся.
Когда Дорош ушел, он велел без дела никому не входить и занялся своей тетрадью. Вынул из кошелька новое перо, разложил промокашку, какие-то заношенные в карманах записки и, протерев очки, засел за работу. Часа через два к нему постучала Анжелика.
- Что случилось? - спросил он.
- Товарищ полковник Харламов звонил, - сказала Анжелика, - просил лично меня начать подготовку к операции.
- К какой операции? - сердито спросил Александр Маркович.
- Да ну к вашей операции, - ответила Анжелика, - разве стала бы я вас беспокоить! Это ведь дней пять протянется.
- Ну хорошо, хорошо, идите, - сказал он, - я поработаю и вас позову. Мне сейчас некогда. Идите, дорогая, идите!
И запер за нею дверь на ключ.
Но работать ему все-таки не дали. Пришел Мордвинов, сказал, что хочет есть, и долго ел свою любимую жареную картошку с огурцами. Потом подмигнул и спросил:
- Боитесь оперироваться?
- Я с ума сойду от этой чуткости, - сказал Левин. - Все меня окружают вниманием и заботой. А у меня есть работа и она не ждет.
- Это намек? - спросил Мордвинов.
Левин запер свою тетрадь в стол и сказал, что генералу он никогда бы не решился так намекать. Они посмеялись, и Мордвинов подробно рассказал Левину о сегодняшнем сражении. Потом говорили насчет того, как будет развиваться дальнейшее наступление и когда же наступит день победы.
- Знаете, у меня такое чувство, - сказал Мордвинов, - что нынче об этом говорят решительно все и решительно везде. Вчера точно так же мы толковали весь вечер с Харламовым. Невозможно не говорить. Кстати, оперировать вас будет именно он. Вы не возражаете?
Левин сказал, что не возражает, и проводил Мордвинова, как обычно, до пирса.
- А насчет доклада вашего всюду шум, - сказал Мордвинов. - Понравился нашим лекарям. Это нынче общее направление для всех наших хирургов. У вас теперь много последователей, знаете? В самых маленьких медицинских пунктах у вас есть последователи. Ну, до свидания. Навещу вас, когда будете лежать!
Дорогая Наталия Федоровна!
Не писал Вам так долго, потому что ошибочно предполагал, что мои письма нынче лишь обременят Вас, а все оказалось неверно. Я ведь ошибаюсь вечно. Помните, как меня называли доктор "невпопад"?
Никаких особых новостей у меня нет. Конференция хирургов, которая Вас интересует, прошла чрезвычайно интересно и содержательно. Ваш покорный слуга выступил с сообщением, о котором он Вам в свое время не раз писал. Сообщение это было выслушано внимательно и получило высокую оценку большинства собравшихся во главе с Вашим старым знакомым проф. Харламовым. Вот я и похвастался.
На днях меня будут оперировать.
Не утаю от Вас, сударыня, что несколько волнуюсь. Страшит меня не сама операция, а собственное мое поведение. Как бы, знаете, не разнюниться над своей персоной. Оперировать будет тот же Харламов, которому я передам привет от Николая Ивановича. Это очень поднимет мою персону в его глазах, правда?
Податель сего письма передаст Вам маленькую посылочку. Сладкого я ем очень мало, а одна моя знакомая, как мне помнится, всегда любила консервированные фрукты. Трубку же я курить не умею. Ее подарил отец девочки, у которой я благополучно удалил аппендикс. Не скрою от Вас, что я сообщил бывшему владельцу трубки, что она будет мною переправлена моему знакомому академику и генерал-лейтенанту. Видите, как я мелко честолюбив? Пусть его великолепие академик курит на здоровье, трубка, по утверждению знатоков, хорошая и уже обкуренная. Послушайте, когда же Вы наконец займетесь панарициями? Небось уже и азы забыли?
Теперь напишу после того, как меня прооперируют.
Остаюсь Вашим покровителем и постоянным благодетелем
лекарь А. Левин
21
Накануне вечером из главной базы приехала хирургическая сестра Харламова Нора Викентьевна, женщина чрезвычайно высокая, белесая и говорящая в нос, точно у нее полипы. Сказав про себя, что она "прибыла", она вызвала Анжелику, и, сильно затягиваясь папиросой, объявила:
- Вам, несомненно, было бы трудно помогать Алексею Алексеевичу во время операции по двум причинам: во-первых, вы не работали с Харламовым, во-вторых, подполковник Левин для вас человек близкий, почти родной. Не перебивайте меня. Я лично не могла бы даже присутствовать в том случае, если бы Алексей Алексеевич нуждался в операции.
У Анжелики дрогнул подбородок и один глаз наполнился слезой. Но она сдержалась и спросила:
- Может быть, все-таки хоть чем-нибудь я могу быть полезна?
- Вы не можете быть полезны ничем, - очень в нос ответила Нора Викентьевна, - ничем, кроме того, что введете меня в курс дела. Я не знаю вашей операционной.
Анжелика показала ей операционную, автоклав, инструменты. Сзади как тени ходили Лора с Верой и вздыхали. В одиннадцать часов Нора Викентьевна попросила сегодняшние газеты и ушла в ленинский уголок готовиться к завтрашнему вечеру - у нее была назначена беседа с младшим медперсоналом базового госпиталя на тему текущего момента.
Лора и Вера тоже сидели в ленинском уголке и делали вид, что читают "Крокодил". Потом они стали шептаться.
- Девушки, вы мне мешаете! - сказала Нора Викентьевна и сняла пенсне.
- Извините, - сказала Лора.
- Ах, мы больше не будем! - воскликнула Вера. - Мы не знали, что у вас такие чуткие уши.
И они ушли, взявшись под руки.
Анжелика сидела у Варварушкиной, когда туда заглянули Вера с Лорой.
- Ольга Ивановна, - сказала Вера, - вы давеча утюг просили, надо? А то давайте я вам блузочку отглажу, знаете, как я глажу? Никто во всем свете так не может гладить, как я.
Нору Викентьевну все осудили, кроме Варварушкиной. Та сказала, что все-таки Нора - замечательная хирургическая сестра, почти как Анжелика, но главное, разумеется, то, что она привыкла к Харламову. Ведь у каждого хирурга свои причуды. Вот ведь Левин тоже, бывает, начнет злиться и даже ногой топает: "Дайте мне это, ну же, это, это…" И надо знать, какие названия он никогда не забывает, а какие забывает. И вообще надо знать, какие инструменты он предпочитает. Ведь по ходу операции есть определенная очередь инструментам, а каждый хирург все-таки по-разному пользуется этой очередью. Вот и подаешь ему то, что не требуется.