Через несколько минут он увидел почку. Осколок засел в ней глубоко, и с ним пришлось повозиться. Дважды у Левина делались мгновенные головокружения, но он справлялся с собою, и только на третий раз велел Верочке подать капли, приготовленные перед началом операции.
Верочка оттянула повязку с его рта и вылила капли ему в горло. Операция длилась уже более часа.
Даже Варварушкина стала тяжело дышать. Анжелика Августовна дважды роняла инструменты. Верочка вдруг шепотом сказала: "Боже ж мой, боже мой!"
- Кому не нравится, тот может убираться вон, - сказал Левин. - Или, может, тут есть слишком нервные люди?
Никто ему не ответил. Никто даже не понял, что он сказал. Все знали - подполковник болен, ему тяжело, операция сложная, если хочет - пусть ругается любыми словами. Может быть, ему от этого легче.
Прооперировав Боброва, он сел на табуретку и закрыл глаза.
Большое поле с рожью и цветочками проплыло перед ним. Цветочки покачивались на ветру, рожь ложилась волнами, и тени бродили по ней.
Левин открыл глаза.
Анжелика стояла перед ним с градуированной мензуркой в руке.
- Это немножко спирту, - сказала она. - Двадцать граммов. И тридцать граммов вишневого сиропу. Вам будет очень хорошо. Пожалуйста, Александр Маркович, будьте так добры!
Маленькие круглые глазки Анжелики были печальны и полны сочувствия.
Левин выпил и опять закрыл глаза.
Теперь он увидел снег. Снег падал и падал, и цветочки покачивались в снегу. Это уже была чертовщина.
- Я полежу полчаса, - сказал Левин. - В ординаторской. Пусть мне принесут туда чаю и сухарик. Через полчаса позовите меня. И подготавливайте этих двух… этих двух молодых людей. Один - резекция голеностопного сустава, а другой - пальчики. Опять я не помню фамилии.
Он виновато улыбнулся:
- Хороший, чуткий врач непременно знает фамилию и имя-отчество. Когда я был молодым, мне все это давалось легко, а теперь я помню только сущность дела, а остальное забываю. Наверное, меня пора выгонять вон…
- Ну что вы такое говорите! - возмутилась Анжелика.
- То и говорю. Еще есть кто-нибудь на сегодня?
Варварушкина молча кивнула головой. Да, еще один истребитель. Его только что привезли. Доктор Баркан считает, что надо оперировать.
- Хорошо, я посмотрю, - сказал Левин. - Проводите меня, пожалуйста, Верочка, меня тошнит, и эти отвратительные головокружения.
Верочка взяла его под руку и повела к лестнице. Чтоб не выглядеть жалким, он надменно улыбался и по дороге сделал замечание двум санитаркам, разносившим обед.
- Сейчас вам чайку принесу и сухарики, вы себе пока отдыхайте, - сказала Верочка, - и до вас никого не пущу. Матроса с автоматом поставлю у двери.
Александр Маркович лег.
Закрывать глаза он боялся.
Лукашевича вызывать уже поздно. Баркана как хирурга он толком не знал. Надо все делать самому. А тут эти проклятые цветочки перед глазами и поле, в котором растут злаки. Он никогда точно не отличал рожь от пшеницы. И цветы он тоже путал: разные там гортензии или левкои.
Или еще хризантемы.
Верочке он сказал:
- Принесите сюда шприц, моя дорогая, и ампулу с кофеином. Вот я выпью свой чай и полежу, а потом вы мне впрысните кофеинчику.
Верочка принесла и то и другое и привела с собою капитана Варварушкину. Та спокойно села возле Левина на диван и теплыми пальцами взяла его запястье. Он смотрел на нее снизу вверх близорукими без очков глазами и тихо улыбался.
- И ничего смешного, товарищ подполковник, - строго сказала Варварушкина. - Я нахожу, что Шеремет был прав. Такое расходование самого себя по меньшей мере нерентабельно.
Левин все еще улыбался. Дверь скрипнула, вошел Баркан. За ним просунулась Анжелика.
- Послушайте, убирайтесь все отсюда! - сказал Левин. - Или человек не может немного отдохнуть? Даже странно, что вы еще не вызвали начальника госпиталя и замполита.
Попив чаю с ложечки, он снял китель и засучил рукава сорочки. Анжелика взяла из рук Верочки шприц и сделала ему укол. Варварушкина подала ему очки. Баркан, заложив руки за спину, сердито глядел на Левина кофейными зрачками.
- Ну, можем идти, - сказал Александр Маркович. - Я отлично себя чувствую. Пойдемте, гвардейцы от медицины. Пойдемте, дети, вперед, и выше мы должны смотреть, вот как!
Он открыл дверь и, напевая под нос "Отцвели уж давно хризантемы в саду", пошел по знакомому до мельчайших подробностей коридору к той палате, куда привезли раненого истребителя. Очки его блестели. Халат - накрахмаленный и серебристый от глажения - приятно похрустывал. В зубах Левин держал мундштук, и это придавало всему его облику выражение залихватской независимости. Кроме летчика-истребителя, только что привезли еще стрелка-радиста и двух молодых парней из команды аэродромного обслуживания - они оба попали под бомбежку. Баркан работал у одного операционного стола, Левин у другого. И каким-то вторым зрением Александр Маркович видел, что Баркан действует уверенно, спокойно, сосредоточенно и умно. А Баркан чувствовал, что подполковник - следит за ним, - и злился. Злился, еще не понимая, какому высокому чувству подчинена вся жизнь этого крикливого, скандального, неуживчивого человека.
- Если я не ошибаюсь, мне сейчас был учинен в некотором смысле экзамен? - спросил в коридоре Баркан.
- Не говорите глупости! - ответил Александр Маркович.
После операций был еще вечерний обход и перевязки, на которых он присутствовал, сидя, по обыкновению, в углу на табуретке и покрикивая оттуда каркающим голосом. К ночи, съев свою манную кашу и омлет из яичного порошка, он велел себе поставить кресло в шестой палате, где лежали после операции Бобров и капитан-истребитель. Бобров не спал - смотрел прямо перед собою еще мутным, не совсем понимающим взглядом. Истребитель стонал. Дежурная сестра поила его с ложечки водою.
- Дайте ему еще морфию, - сказал Левин, - а утром посмотрим. И принесите мне сюда сегодняшние газеты, я еще не читал. Там, у меня в кабинете на столе.
Просидев еще часа два, он на всякий случай заглянул во все палаты и в коридоре прислушался к шепоту вахтенного краснофлотца. Тот сидел у телефона с "рцы" на рукаве бушлата и не то молился, не то произносил слова какого-то заклинания.
- Вы что шепчете, Жакомбай? - спросил Левин. - Шу-шу-шу? Что за шу-шу-шу?
Краснофлотец встал, обдернул бушлат и улыбнулся доброй и сконфуженной улыбкой.
- Ну? - еще раз спросил Левин.
- Разные слова учу, - сказал Жакомбай. - Много слов есть красивых, а я не знаю, как говорить по-русски. Например: "интеллигенция советская", "интеллигент". В книжке написано.
- Ну и что же такое, например, "советский интеллигент"? - спросил Левин.
- Например, вы, товарищ подполковник, есть советский интеллигент. Так мне сказала старший сержант, и так мы все понимаем.
Казах теперь не улыбался, он смотрел на Левина серьезно.
- Вы есть советская интеллигенция, - сказал Жакомбай, - которая означает в вашем лице, что все свои научные знания и весь свой ум, который у вас имеется, вы до самой смерти отдаете для советских людей и ни с чем не считаетесь, как вы! И день, и ночь, и опять день, и идти не можешь, под руки ведут, и делаешь!
Он внезапно перешел на "ты" и сразу заробел. Левин молчал. В тишине вдруг стало слышно, как щелкают ходики.
- Я был в морской пехоте - боец, - сказал Жакомбай, - наше дело было - граната, штык, автомат, до самой смерти бить их, когда они сами не понимают. А вы, товарищ подполковник… мы тоже про вас знаем. Извините меня.
- Ну, хорошо, спокойной ночи, Жакомбай, - вздохнув, сказал Левин. - Спать пора.
И пошел к себе вниз - по крутым и скользким, сбитым ступенькам.
Дня через два, ночью, по своему обыкновению он наведался к Боброву. И сразу же услышал целый монолог, который ему показался бредом.
- От своей судьбы не уйдешь, - говорил летчик, - и как вы от меня, товарищ капитан, ни бежали, судьба нас вот где столкнула. Будьте ласковы, выслушайте до конца! Сначала я получил эту книжку сам лично у библиотекарши на Новой Земле. Она мне лично поверила и под честное слово дала.
В Архангельске на Ягоднике эту книжечку под названием "Война и мир", в одном томе все части, у меня на денек взял капитан Лаптев, потом эта книжка была в Свердловске - уже в транспортную авиацию попала. На Новой Земле я в библиотеке, конечно, за жулика считался. В Мурманске, на Мурмашах мне про эту книжку сказали, что ее некто Герой Советского Союза Плотников вместе с горящим самолетом оставил в Норвегии в районе Финмаркена…
- Вам не следует говорить, Бобров, - сказал Левин, не совсем еще понимая, бредит летчик или нет. Но летчик не бредил.
- Я осторожненько, товарищ подполковник, - сказал он. - Но, честное слово, все нервы мне вымотали с этой книжкой. А товарищ капитан, как меня где увидит, так ходу. Давеча на аэродроме прямо как сквозь землю провалился.
- Никуда я не проваливался, - обиженным тенором сказал капитан. - Зашел в капонир, а вас даже и не видел.
- И Финмаркен оказался ни при чем, - продолжал Бобров, точно не слыша слов капитана, - книжка там действительно сгорела, только "Петр Первый" Алексея Толстого. А библиотекарша Мария Сергеевна мне в открытке пишет, что ничего подобного она от меня никогда не ожидала. Теперь есть летчик один, Фоменко, он истребителям, оказывается, эту книгу отдал, когда они перелет к нам делали. Отдал?
- Ну, отдал, - сердито ответил капитан. - Мне отдал.
- Вот! - уже задыхаясь от слабости, воскликнул Бобров. - Вам отдал. А куда же вы, извините за нескромность, эту книгу дели?