* * *
Зима пришла рано, и по первым ее снегам уезжала Надя, дочь райвоенкома Шлыкова.
Получилось все неожиданно, как, впрочем, и бывает в жизни.
Еще день назад Петька бегал с Надей на коньках но льду Среднего озера и знать ничего не знал о скорой разлуке. А вчера весь день и сегодня валил крупный, но сухой и веселый снег, и Талан соблазнил Петьку испробовать на лыжах крутой огородный спуск к озеру, кончавшийся трехметровым обрывом. Пошел с ними и Толька Дысин.
И коньки, и лыжи были для Дысина делом темным и страшным, но подышать свежим морозцем и посмотреть, как другие "шею ломают", это он мог.
Отбросив в сторону палки, чтобы рукам вольней взмах дать, первым ринулся вниз, к обрыву, Юрка Талан. Над заснеженным уже озером он вспарил, как стремительная птица, и лихо, с разворотом, приземлился, выпустив из–под лыж снежновихревой веер… Да, прыгнул Талан красиво!
Следом рванулся Петька, несколько неуклюже и не совсем уверенно.
- Падай мягче, - съехидничал вслед ему Дысин. - Все равно упадешь, так приноровись!
С такого обрыва Петька прыгал впервые в жизни, и стало ему страшновато. Но лыжи несли его, ветер посвистывал в ушах, и вот уже неодолимая сила скорости швырнула его с трамплина вперед и вверх…
Наверное, Дысин сглазил - упал Петька плохо, на самый копчик, и весь взвился на заснеженном льду: от боли и стыда за такую неловкость.
Тотчас рядом с ним звонко хлопнули о снег чьи–то лыжи - приземлился другой прыгун. Петька повернул голову и увидел… Надю.
Она подъехала и спросила участливо:
- Больно?
- Ничего, - растерянно, ответил Петька. - Уже проходит. - Он осторожно поднялся, боясь расшевелить в себе боль, и стал отряхиваться от снега.
- Ты двигаться–то можешь? Петька попробовал.
- Могу, Только, пожалуй, лучше без лыж.
- Тогда отнеси их и пойдем ко мне. С отцом попрощаешься. Уезжаем мы завтра.
- Это как же? - опешил Петька. - И ты? Вчера не уезжали, а сегодня… то есть завтра, уезжаете? Так сразу не бывает…
От растерянности он даже не спросил, куда. уезжает Надя с отцом. Ему и в голову никогда не приходило, что она может куда–то уехать!
- Бывает, - вздохнула Надя. - Не забывай, что мой папа военный. Приказали - значит, надо. Сначала мы заедем в Москву, а потом в Вологде жить будем. Это совсем недалеко от Ленинграда. Адрес я тебе пришлю, как устроимся…
* * *.
Штыковы уезжали днем, и, чтобы проводить Надю, Петька удрал из школы с последнего урока. Немного замешкавшись, он выскочил в коридор, когда медный колокольчик в руках старой технички уже возвестил о конце перемены и учительница географии Анфия Григорьевна направлялась в класс.
- Иванов, ты куда? - окликнула она чуть не сбившего ее с ног ученика.
- Живот схватило, - Петька страдальчески скривился и помчался дальше.
Сбежав со школьного крыльца, он для отвода глаз, на тот случай если за ним наблюдают, направился в глубь двора, где находились уборные, обогнул их, огородами выбрался на дорогу и заспешил к Надиному дому.
Он чуть не опоздал. Возле дома стояли готовые тронуться в путь сани, запряженные двуконь. Возле лошадей ходил, прихрамывая, бородатый мужичок в подшитых толстым войлоком пимах и в последний раз оправлял упряжь. Вещи были уложены, Надя уже сидела в санях, на сене, и отец укутывал ее ноги, обутые в валенки, бараньим тулупом: дорога предстояла длинная.
- А, Петя! Проводить пришел? Очень приятно. - Комиссар протянул Иванову руку: - Здравствуй, дружок, и прощай… Нам, брат, пора - лошади застоялись, да и время не ждет.
- До свиданья, - сказал Петька и шмыгнул замерзшим носом. - Я вас помнить буду.
- А ты чего умолкла? - повернулся комиссар к дочери. - Попрощайся.
- Мне плакать хочется, - тихонько ответила она. - Ну, трогай, - сказал Штыков возчику и, легонько похлопав Петьку по плечу, тоже сел в сани.
- Н-но! - крикнул мужичок, боком заваливаясь на передок саней и дергая вожжи.
Сани тронулись. Сначала лошади пошли шагом, но бородач снова прикрикнул на них, подхлестнул, и они резво зарысили. Петька побежал было за ними, но вскоре отстал.
- Проща–ай, Пе–е–етя! - донесся до него голос Нади. - Я тебе обяза–а–ательно напишу-у!..
И пока сани и лошади не превратились в черную. точку на белой ленте большака, он видел, что Надя все машет ему рукой. [:
Вечером, сидя с гитарой в руках на топчане и paзучивая с помощью Новожилова новые аккорды, Петька вдруг заявил:
- Войне скоро конец.
- Подумаешь, удивил! Это теперь все знают! - хмыкнул Дед.
- Очень скоро, - уточнил Петька. - Мне сам военный комиссар Штыков об этом сказал. Он сегодня уехал.
- И его дочка, - ехидненько ввернул Дысин.
- Не в этом дело!
- А в чем? Предсказатель! - хохотнул Жорка Грек.
- В том, что мы скоро вернемся в Ленинград! - Откуда знаешь?
Ну что он мог ответить? Что фашистов повсюду бьют и они бегут туда, откуда пришли? Что в интернате стали лучше кормить, а ребятам теперь часто приходят письма и даже денежные переводы? Что в селе перестали призывать семнадцатилетних пареньков, а в школе уменьшили количество уроков по военному делу? Или что…
- Я наблюдаю и делаю выводы, - сказал Петька. - А теперь не мешайте мне учиться играть. - И он взял мажорный аккорд.
Поход в Гагарино
В разрисованные морозцем замысловатыми узорами окна ярко светило солнце, жарко пылали в печке сухие березовые дрова, и от нее тянуло приятным теплом.
Было ясное воскресное утро, и после, завтрака интернат заметно опустел. Старшие ушли в лыжный поход - в рощу и на Становое озеро, а младшие - кто на Среднее озеро (благо оно было рядом), кто просто на улицу - побегать на коньках, покататься с горок на самодельных санках или на ледяных кругляшах, поваляться в чистом, сказочно–белом, сухом и искрящемся снегу.
Толя Дысин получил сегодня от своей тети перевод на пятьдесят рублей и письмо. Мария Владимировна дала ему десять рублей по случаю воскресенья, а остальные сорок оставила у себя на сохранение.
По воскресеньям на площади, неподалеку от интерната, бывал базар, и Толька пригласил Иванова: "Сходим, купим чего–нибудь, но сначала я на письмо отвечу".
Поэтому с ребятами они никуда не пошли - ни в рощу на лыжах, ни на озеро.
Толька достал из–под тюфяка слегка помятый лист чистой бумаги, взял с подоконника непроливайку и вставочку, подвинул поближе к столу табуретку, сел, поерзал, устраиваясь поудобней, и начал писать:
"Здравствуй дорогая тетя Валя! Давно от тибя нет писем. Или ты не стала писать оттого, что я не писал долго? Я не писал оттого, что у меня уши болели. А севодня я письмо твое получил и пишу ответ. Сичас я жив–здоров. Валя, кормят нас теперь не плохо. На обед дают суп гороховый с картошкой, на второе пюре картофельное с луком, на завтрак и на ужин дают хлеп с маслом и чай неслаткий, но чаще всего хлеб без всево, но зато чай сладкий…"
Толя Дысин грамотеем не был и знал это. Он хотел писать без ошибок, но одного хотения мало. Он наизусть вызубривал правила орфографии и синтаксиса, но они тотчас забывались им, как только он брал в руки перо и бумагу. Поэтому он писал мучительно, подолгу задумываясь над каждым словом, пока это не надоедало ему. Тогда он начинал спешить, и ошибки множились, наскакивая одна на другую.
В ожидании, пока Дысин напишет письмо, Петька вынул из кармана рубашки, сшитой "под гимнастерку", маленькое Надино фото, которое она подарила ему накануне. своего отъезда, и долго рассматривал веснушчатое лицо курносой девчонки с жиденькими косичками. Потом он спрятал фотокарточку, взял гитару и вполголоса запел:
В кармане маленьком моем
Есть карточка твоя, -
Так, значит, мы всегда вдвоем,
Моя любимая…
А Толька упрямо продолжал писать:
"Тетя Валя! Пришли мне бумаги для черчения, марок для колекции, открыток с картинками и фотокарточек разных садов, парков, бульваров, сданий и другие. Еще пришли мне бумаги белой писать тибе, а то это последняя, а в школе пишу на газете и той мало. Досвидания! Цылую крепко! Толя".
В самом низу листа, слева, на оставшемся свободном месте он нарисовал горящий фашистский танк и пушку на гусеничном ходу, которая стреляла по самолетам со свастикой…
- Фу, - сказал он, вставая из–за стола и тяжело отдуваясь, - кажется, все. Теперь пошли, пока на базаре торговля не кончилась. - Сложив листок треугольничком, он написал адрес и сунул письмо в карман: - По дороге опустим.
Быстро одевшись, они вышли на улицу. Сначала бросили письмо в почтовый ящик, а затем, минуя большой сквер на площади, торопливо направились на базар - к нескольким длинным деревянным прилавкам под открытым небом.
Торговцев было немного, но и покупателей тоже - цены "кусались". Продукты продавались крупными мерами: сливочное масло - килограммовыми кусками, картошка - пудами и ведрами. Молоко бабы привозили на базар в мешках, так как было оно замороженное - этакие громадные белые "леденцы", круглые и толстые, и продавали это ледяное великолепие из расчета двадцать рублей за условный литр.
Ребята расстроились. Ну что тут можно купить на один–единственный червонец! Они хотели уже уходить, как вдруг заметили румяную толстуху, которая раскладывала для продажи "сырки" - небольшие творожные лепешки, выдержанные на морозе до заледенения.
Очевидно, толстуха только что подошла, потому что еще несколько минут назад ребята ее не видели.