- Чего мелешь! - возмутился дэр Эзель. - Старшие за порядком–то и следят. Натворишь что серьезное - сами тебя к Марье Владимировне сведут… А драться - нет, не трогают. Разве что Васька Дадаев. Этот может всякое выкинуть.
- А Мария Владимировна - это кто? Воспиталка ваша, да?
- Угадал. Но теперь она и вашей будет. Тетка строгая, но справедливая. Зря не придерется. Бывает, правда, иногда…
- Поживем - увидим! - философски и несколько скептически заметил Анатолий Дысин.
В комнате было темно, лежать на пышных, набитых свежим сеном матрацах - одно удовольствие, но сон не шел. Ребята еще долго болтали бы о том, о сем, но дверь неожиданно распахнулась и раздался строгий женский голос:
- Это что за говорильня?! Кому не спится? Новеньким? Спать, мальчики! Сейчас же спать!
Легка на помине оказалась Мария Владимировна. Когда дверь закрылась, Дысин ехидно хмыкнул и напомнил забывчивым:
- Я же говорил: все они хороши!..
Белена
Ровно в восемь утра Мария Владимировна появилась снова.
- Мальчики, вы еще не встали?.. Быстро, быстро! Делайте зарядку, застилайте постели, умывайтесь. На все - двадцать минут. Завтрак уже готов.
Она вышла, и ребята, позевывая, начали вылезать из–под одеял. Дысин недовольно сморщил нос:
- А говорили: делай что хочешь, никакой строгости. А это что?
- Привыкай, привыкай!.. Все на пользу! - весело прокричал Жорка Грек и, выплеснув на себя ковшик воды, стал растираться жестким полотенцем.
Ребята оделись, застелили постели и по скрипучей деревянной лестнице с полустертыми ступенями спустились на первый этаж в столовую. На завтрак им дали по три картофелины в мундире, соль, по куску хлеба и по стакану морковного чая, на сахарине опять–таки. На добавку тоже давали чай, но несладкий - сахарина не хватало на такую ораву.
Никаких полевых работ на сегодня не намечалось, и ребятам разрешили до обеда погулять. Небольшими группками разбрелись они кто на озеро, кто в рощу, а Петька отправился проведать Матвея, которого давно не видел.
- Г|ошли на коноплю, - позвали его Рудька, Талан и Толька Лопата, но Петька отмахнулся от них: идите, мол, сами, и зашлепал босыми ногами по дорожной пыли в другой конец села.
…Лохматый, давно не стриженный, Мотька сидел на старом березовом чурбаке посреди двора, на самом солнцепеке, и занимался серьезным мужицким делом - провощенной дратвой подшивал толстым войлоком пимы на зиму. Исподлобья глянул он на входящего во двор Петьку и сказал приветливо–коротко: "Однако, пожаловал…" - но работы своей не бросил:
- Здорово, Матвей! - Петька присел на валявшееся рядом поленце. - Ты чего не приходил долго?
- Г-гы! - осклабился, повеселев, Матвей. - Аль заскучал?
- Обеспокоился. Не случилось ли чего…
- Ну, спасибо. Вспоминал, значит, - совсем обрадовался Мотька.
Он вскочил с чурбака, отнес в избу пимы, воск, дратву и, снова вылетев во двор, крикнул:
- Айда в бабки играть!
Петька помялся, переступил с. ноги на ногу, почесал пятерней в затылке.
- Не умею я, - сказал он. - Пробовал, но все проигрываю.
- Научу! - не отставал Мотька. - Сейчас хлопцы придут. Ты вначале погляди, как я играть буду. Замечай только, где пуста, а где свинцом залита…
- Пойдем лучше на болото, за Становое, - предложил Иванов. - Там вчера дымище был - ого–го! Говорят, болото горело. Посмотрим, что там…
- Знаю! Сильно горело. Сухо, чай, и жарища! Уток и всякой птицы носилось - тьма!
- Так пошли?
- Пойдем, раз в бабки не хошь…
Они шли долго, около часа. Сначала мимо Среднего озера, потом, не доходя до Станового, повернули влево, миновали березовую рощу и через небольшое просяное поле на взгорке спустились к болотистому кочковатому лугу.
Огонь давно уже заглох, но гарью еще пахло. Босые ноги захлюпали по мелкой воде - тут идти стало легче: обгорелая, сухая и жесткая болотная трава на мокрове кололась меньше.
Вокруг было много черных обгоревших кочек.
- Яйца! Глянь! - вскрикнул Мотька и нагнулся, сунув руку за пожухлую кочку.
Яйца были утиные, крупные, грязно–бело–серые. В крапинку. Пропащие яйца - насиженные уже и погубленные вчера огнем. Разбил Петька одно, разломал Мотька другое, а там утята дохлые, непроклюнувшиеся…
- Ах ты беда! - охнул Матвей. - Сколь погибло–то всего! Нету вокруг живой радости! Пошли отсюда, однако. Лучше уж в бабки играть. -
И ушли они с этого болотного пожарища…
Муторно стало Петьке и в груди защемило. Гарь напомнила ему пепелища сожженных деревень и разрушенных городов, которые он видел в кинохронике, показанной недавно в сельском клубе: на освобожденной от врага родной земле мрачные силуэты печных труб, чадящие развалины, виселицы…
И когда на экране появились вдруг слова "Смерть фашистским оккупантам!", в зале ответно загремело: "Смерть! Смерть фашистам!.."
Он шел, как лунатик, не глядя под ноги, но и вокруг ничего не видел. Он уже забыл о болоте со сгоревшей в нем живностью, мысли его были теперь не здесь, не в Бердюжье, а за тысячи километров отсюда - в далеком и родном Ленинграде.
Петька вспоминал свой дом, двор, улицу. Дом был большой, серый, семиэтажный; двор - просторный, светлый, с молодыми тополями, которые летом весело шумели на ветру зеленой листвой. И квартиру, и каждый предмет в ней он помнил хорошо, даже увидел мысленно свой самокат с красными колесами, который, оставшись без хозяина, одиноко притулился к стене в углу комнаты…
- Эй, спишь ты на ходу, что ли? - услышал он вдруг Мотькин голос. - Аль оглох?
Как во сне: было видение, и нет его. Мысли вернулись из далекого далека, и все снова встало на свое место. Опять Бердюжье, знойное солнце над головой, горячая пыль под ногами, тащится по улице коровенка, запряженная в телегу с сеном, хрюкает свинья за чьим–то забором.
Петька окончательно пришел в себя и увидел, что он уже возле элеватора, недалеко от Мотькиной избы, и Мотька рядом стоит.
- Разморило меня что–то, - сказал Иванов, - солнце, что ли, напекло?..
- Тебя, может, и солнце, а эти–то чо кособлудят? - Матвей показал рукой в сторону элеватора. - Глянь, как их мотает. Одного знаю, Рудька это. Других не припомню, да тоже ваши - ишь порточки–то, хаки!
"Хаки"… Теперь это словечко знали все - и стар, и млад. А интернатовцы особенно, потому что давно уже одели их всех в казенное: мальчишкам - брючки и гимнастерочки на военный лад, девчонкам - юбчонки, такие же зеленые.
- И что же это творится такое с ними? - растерянно развел Мотька руками. - Чего это они комедь ломают? Может, кто брагой напоил?
Петька глянул попристальней и тоже удивился: вывернув откуда–то из–за угла элеватора, навстречу им шли, спотыкаясь и что–то выкрикивая, Рудька, Юрка Талан и Толька Лопата; Лунатика и Тольку мотало из стороны в сторону. Особенно плох был Рудька: глаза выпучены, зрачки громадные, на посеревшем лице идиотская улыбка. Он шел, поддерживаемый Таланом, и бормотал слюнявым ртом нечто невразумительное: "Пять гусей на одно ведро… Три хвоста, полтора копыта", - разобрал Петька, когда ребята подошли и остановились напротив. "И–и–и-их! Во да–ет!.. Во дает!" - восторженно взвизгивал Толька Лопата.
Юрка Талан выглядел вполне нормально. Он был спокоен, и его почти не шатало.
- Вы что, конопли объелись? - пошутил Петька, вспомнив, что утром они приглашали его с собой по коноплю.
- К-конопли нет, - сказал Талан, - е-есть дикий мак! - и достал из кармана горсть мелких округлых коробок–семянок. Они были сухие, чуть продолговатые. Разломав одну, он высыпал в рот мелкие серо–черно–коричневые семена, а остальные протянул Петьке и Матвею: - Угощайтесь!
- Дурачье! - заорал вдруг Мотька. - Нету здесь никакого дикого маку. Белены они нажрались, вот что! Как ты–то еще разум не потерял? - повернулся он к Талану. - Двое дружков–то твоих уже поотравились, соображай!
- Они еще маковый корень ели, но мне он не понравился, хоть и сладкий, белый такой…
Матвей ахнул:
- Какой маковый! Беленячий! В ём же самый яд!
Рудька уже не бормотал, а мычал что–то, свалившись в бурьян под забором; Толька перестал выкрикивать "во дает!", сидел рядом на земле и, закрыв глаза, мерно раскачивался из стороны в сторону.
С Юркой Таланом тоже стало твориться что–то неладное: взгляд у него потускнел, лицо из добродушного сделалось злым, он пристально всматривался в Матвея и Петьку и, было похоже, перестал их узнавать.
- Что же делать? - спросил Петька. Он был напуган и растерян. - В интернат бежать?
- Беги! В больницу их надо–ть. У вас лошадь есть!.. Живо беги! - приказал Мотька.
- Стой! - раздался вдруг голос Юрки Талана. - Не убежите! - Он больно лягнул Петьку в живот и с криком "Бей фашистов!" остервенело вцепился опешившему Матвею в горло.
И откуда только такая сила взялась! Прежде чем Талана удалось, сбив с ног, прижать к земле и, вывернув ему руки за спину, связать их Мотькиным сыромятным ремешком, он успел обоим наставить синяков и раскровянить носы.
- И этот готов, - тяжело отдуваясь, заключил Матвей. - Вот что такое белена, паря! А теперь - дуй за подводой. Я тут покараулю…