- Время есть, зайдем на молоканку, что ли? - предложил Костя Луковников. - Попьем сыворотки. Или обрату. У меня гривенник есть.
Ребята любили чуть кисловатую прозрачную сыворотку, остававшуюся после изготовления творога. На молоканке - маленьком сельском молочном заводике - ее было много. Женщины, работавшие там, продавали сыворотку по три копейки за ведро, а обрат - пропущенное через сепаратор молоко по пятаку за стакан. Обрат, хоть свежий, хоть кислый, казался ребятам чуть ли не лакомством.
Но сегодня Петьке было ни до чего. "Чучело… чучело…" - назойливо звучал в ушах насмешливый девчоночий голос.
- Чего переживаешь? - удивлялся Лука. - Подумаешь, волосья врастопырк пошли!
- Так смеялись же все! Особенно эта… Шлыкова.
- Плюнь, - сказал Костя, - девчонки ведь. Им бы только похихикать.
- Она хорошая, - вздохнул Иванов. - Я с ней дружить хочу.
- "Хочу, хочу…" - передразнил его Лука. - А кто в Ленинград бежать собирался и меня подговаривал? Забыл? Или сдрейфил уже? А девчонки в зтом деле - самый вред!
- Не в девчонках дело! - вознегодовал Петька. - Сам ты сдрейфил! Одно другому не мешает. Мы с ней письма друг другу писали бы, а потом, после войны, встретились… '
Лука даже присвистнул от изумления и посмотрел на товарища, как на сумасшедшего: нашел о чем мечтать - переписываться с девчонкой!
- Чепуха, - изрек он. - С девчонками пусть дружат девчонки. У них только и дел, что пищать да кривляться. И совсем незачем тебе из–за нее переживать. Ты - мужчина и должен доказать ей это.
- И докажу, - твердо сказал Петька. - Вот доберусь до Ленинграда и прямо на фронт. Совру, что я круглый сирота…
- На фронте врать нельзя.
- Не перебивай! Это будет не вранье, а военная хитрость. Скажу, что сирота, что должен отомстить проклятым фашистам, и примут меня в пулеметчики. И вот начинается большой бой. Фашисты лезут на нас, как саранча, а я их из пулемета: тра–та–та, тра–та–та–та…. Они удирают и пускают на нас танки. Мы бьем по ним из пушек и пэтээр. Почти все танки уже горят, но некоторые еще движутся и один - прямо на меня. А снаряды и патроны уже кончились. И нет больше зажигательных бутылок, а гранат осталось совсем мало! Тогда я хватаю последнюю связку, ползу, вскакиваю и бросаюсь прямо под мчащуюся на меня громадину… Взрыв, огонь, танк - вдребезги. Остальные в испуге поворачивают и улепетывают назад. Атака отбита… Меня посмертно награждают Золотой Звездой Героя Советского Союза, и мой портрет помещают во всех газетах, даже в "Правде". А комиссар Штыков принесет газету домой и скажет, показывая на портрет: "Смотри, Надя, какой герой погиб!.." Она посмотрит и узнает, и тогда ей станет стыдно, что она обозвала меня чучелом…
- У-ух! - выдохнул Костя, - какую картинку ты нарисовал! Аж плакать хочется, хоть я и не девчонка. А уж Комиссарова дочь, как узнает, что ты погиб так красиво, разревется непременно… Значит, бежим?
- Бежим, - решительно сказал Петька. - Вот снег сойдет и рванем. А пока сухари готовить надо. Хоть по куску хлеба через день да сушить.
Лука
- Витька, Витька! - кричал Цыбин разоспавшемуся Шилову в самое ухо. - Да проснись же!
- Ну чего тебе? - Шилов перевернулся на спину. Потом сел в постели. - Ну чего орешь? Спят ведь все! - проворчал он.
- А ты посмотри, Витька! Где - все?
Шилов глянул по сторонам и увидел пустые топчаны.
А со двора доносились неистово радостные крики. Даже "ура" слышалось.
- Это что? - встрепенулся Витька. - Какой город взяли?..
- Да не город! - заорал Сашка Цыбин. - Не город! А совсем погнали фашистов! Начисто блокада снята! У меня же тетка в Детском Селе жила… Та–ам такой па–арк! По нему сам Пушкин ходил!..
- Ты обормот! - яростно взвизгнул Витька. - Пушкин… тетка! И чего раньше не разбудил! Ура-а!.. - заорал он и в одних подштанниках бросился было к беснующимся во дворе от радости огольцам. Но вдруг остановился, потом кинулся к табуретке, подставил ее к стене у карты и воткнул красный флажок в Берлин.
- Вот так! - и улыбнулся.
- Рано еще, - сказал Цыбин. - Заругается дежурный. Бежим лучше ко всем, и так задержался я, пока тебя добудился.
- Не рано. Так будет! - крикнул Витька и ринулся во двор. - Так скоро и будет!
Луке, то есть Косте Луковникову, как и Петьке, было немногим более двенадцати лет, но он уже умел рассуждать здраво и видеть вещи такими, какие они есть. У него начисто отсутствовала способность фантазировать, и, может быть, поэтому он немного завидовал своему товарищу, хотя и считал его чудаком. Он отлично понимал, что ни на какой фронт Иванов не попадет, никто его в Красную Армию не возьмет - мал еще, но бежать с ним из интерната согласился: авось и доберутся до Ленинграда, по которому все они изрядно стосковались. А не доберутся - большой беды не будет, попадут в другой интернат, только–то и всего. К тому же из любого интерната удрать можно…
После долгих жарких споров было решено бежать в конце весны - в самом начале лета, когда земля наберется тепла и надолго установится хорошая погода. Тогда и ночевать в пути можно будет где угодно: хоть в лесу, хоть в поле.
А пока Лука ломал голову над тем, где бы достать хлеба на сухари. Откладывать по ломтику от обеденной порции, как это делал Петька, ему совсем не хотелось - кормили и так не особенно сытно. А без харча в дороге пропадешь.
О готовящемся побеге и связанных с этим трудностях Лука по секрету рассказал сыну местной учительницы Тольке Бессонову, с которым дружил. Сделал он это умышленно, ибо не раз слышал, как Толька говорил, что мечтает увидеть Неву, "Аврору", "Медный всадник" и дворец, "в котором цари жили".
Лука не ошибся: Бессонов попросился в компанию и обещал достать конопляного жмыха и шматок сала. Кроме того, в Ишиме у Бессонова жили родственники, которые тоже могли что–нибудь подкинуть на дорогу и помочь сесть в поезд. О том же, что в Ленинград въезд разрешался пока что только по специальному вызову, ребята просто не знали.
О своих переговорах с Бессоновым Костя Петьке не говорил: мало ли как обернется дело! У него был свой расчет: третий часто бывает лишним, и, если что случится, надо еще подумать, кого считать лишним…
Беспокоило Луку и то, что Петька все же подружился с Надей - дочкой военкома, часто с ней встречался, ходил довольный и радостный. Теперь он мог порушить все свои прежние планы.
А случилось у Петьки с Надей все так.
Несколько дней после того, как произошла неприятная для Петьки история с прической, он старался не попадаться на глаза Красной кофточке. Но однажды, когда военрук проводил с четвероклассниками во дворе школы занятия по штыковому бою, Петька почувствовал, что на него кто–то глядит. И тут же получил рыхлым снежком по затылку.
Он обернулся и замер. Шагах в десяти сзади стояла она, Надя, и смеялась.
Выйдя на школьное крыльцо, старушка уборщица трезвонила в медный колокольчик. Перемена! Большая перемена, двадцать минут!
Петька хотел было уйти куда–нибудь в сторону, но почему–то, сердитый и хмурый, пошел прямо на свою обидчицу - Красную кофточку.
- Ты разозлился ужасно, не отрицай, - сказала она. - Обижаться не надо. Если бы ты видел себя, ты сам бы… - И она снова залилась смехом.
Но на этот раз он нисколечко не обиделся. Только сказал:
- Подумаешь, волосы растопорщились!
- А ты ловко чучела колешь, - польстила она и тут же добавила: - Только вот с гранатой, говорят, у тебя плохо. Слышала я, как ты вчера про "рубашку" в ближнем бою забыл…
- Ну, это я так, - пробормотал Петька. - Не о том думал, когда военрук мне вопрос задал. О чем же ты думал?. О новой прическе? - съехидничала Надя.
- Ни о чем, - засмущался он. И вдруг бухнул смело: - О тебе.
- Обо мне? - Надины глаза широко раскрылись, и веснушки еще ярче засверкали на ее курносом лице. - Ну тогда беги, а то я снова расхохочусь!
Петька принял это за искреннюю шутку и побежал, но, оглянувшись, неожиданно обо что–то споткнулся, упал и сунулся лицом в зернистый, как наждак, подтаявший снег.
- Ха–ха–ха! - знакомо звенело на весь школьный двор. - Смотри под белы ножки, витязь!
А "ножки" у него были действительно белые - в мягких, снежного цвета пимах, разве что чуть замаранных крапинками поросячьей крови, оттого что он помогал вчера завхозу дяде Коле резать борова–перестарка.
Петька зло поднимался с земли, потирая ушибленную коленку. "Ну и вредина, - подумал он о Наде, - вот врежу ей сейчас…" Но в тот же момент услышал:
- Больно тебе, Петя? Надо же так неуклюже грохнуться!
Она стала варежкой отряхивать с него снег.
И Петька засиял, заулыбался. - Ну что ты, Надя, - сказал он. - Я совсем понарошку упал, и мне совсем не больно!
Так началась их дружба, которая потом длилась много месяцев.
Они встречались теперь почти ежедневно. Петька жертвовал даже ужинами, его ругали и наказывали за то, что он пропадает неизвестно где, но не встречаться с Надей он уже не мог, а "где пропадает" - а то была его тайна. Разве что Лука знал. Потому и беспокоился -; не подведет ли Петька Иванов? Надежным ли будет в задуманном?..