- Стой! Что за подразделение?
- Хозвзвод.
- Вали дальше.
- Петушков! Петушков! Давай запрягай! Петушков!
- Вот еще мне библиотека далась. Романы читать будешь?
- Первая рота, становись!
- Да заправься ты, баба рязанская...
- Равняйсь!
Полк жил уже полупоходной ночной жизнью.
Выйдя на плац, где строились в темноте подразделения, полковник сразу нашел артиллеристов. Он относился к артиллерии с той особой симпатией пехотинца, какая бывает лишь у тех, кто хоть раз испытал спасительное вмешательство пушек и гаубиц.
Командир батареи лейтенант Воронков, успевший побывать на двух фронтах и рвавшийся на третий, заметив приближающегося комбрига, выступил вперед и доложил о готовности батареи.
- Сколько боекомплектов взяли? - спросил Беляев.
- Боеприпасов не брали, товарищ полковник. Вообще не берем боеприпасов, - бойко и даже весело ответил Воронков.
- Это кто же вам приказал снарядов не брать?
- Такого приказания не было. Ну и обратно не было, чтобы брать...
- К чему же вы берете орудия?
- Матчасть, товарищ полковник.
- А матобеспечение? Не надеетесь ли вы на искусство Борского?
Воронков, не понявший намека на виртуозную брань начальника штаба, доверительным тоном сказал, понизив голос:
- Стрелять-то не придется... Тревога учебная.
- Тревога-то учебная, да время боевое, военное. Нужно, стало быть, боеприпасы брать полностью.
- Есть, брать полностью! - Воронков вытянулся. - Только... товарищ полковник, разрешите доложить... Осталось все мое хозяйство под Клетской, а меня сюда... Разрешите отбыть на фронт к своим...
Полковник разглядел молодое смуглое лицо с задорным усом, плутоватые глаза, лихо, набекрень надетую пилотку.
- На фронт, стало быть, хотите? - переспросил Беляев.
- Так что сил нет, верите? Тут я не артиллерист, а коновод, ей-богу.
- Вижу, что коновод. Поэтому и выезжаете без снарядов но тревоге. Фамилия?
- Лейтенант Воронков, товарищ полковник! - И вслед уходящему комбригу добавил сокрушенно: - Ну и влип! Знал же, знал досконально всю эту грамоту, а влип, как дошкольник!
- Разве ж можно прямой наводкой, товарищ лейтенант? - сочувственно смеялись артиллеристы. - Это дело надо бы с закрытых позиций щупать.
А полковник стоял уже возле оркестра, поблескивавшего в полутьме серебром труб.
- Прибыли из города Фрунзе в распоряжение шестнадцатой гвардейской дивизии, - докладывал капельмейстер. - Опоздали на три дня, дивизия уехала на фронт. Нас забрали сюда с пересыльного. Хотим на фронт.
- Э, да здесь, вижу, от артиллериста до трубача все на фронт собрались. А меня с кем оставите? Негоже, негоже так...
Суета и выкрики не утихали. Голоса командиров терялись в общей сумятице.
Беляев не спеша обходил ряды. Роту Аренского он опознал в темноте безошибочно. Разглядел он и куйбышевских мотористов, и артиста узбекской оперы, и самого Аренского с опущенными усиками. Рота стояла недвижная и, как показалось полковнику, готовая выполнить любое приказание. Эти люди поняли его в часы нелегких занятий.
- Здравствуйте, товарищи бойцы!
- Здрась! - раздался дружный ответ.
- Рота, смирно! - запоздало скомандовал Аренский.
- Вольно, вольно, - поспешно сказал командир бригады и махнул рукой. - Как дела, друзья? Не обижаетесь?
Рота молчала.
- Не обижаетесь за то, что не доверил вам фронтового оружия, за то, что помучил на плацу?
- Понимаем, товарищ полковник, - послышался голос, и вся рота нестройно и одобрительно зашумела.
Опять знакомое ощущение слитности с бойцами охватило Беляева. Он почувствовал в этой роте сознание собственной силы и веру в своего командира - качества, отличающие крепко сколоченную воинскую часть.
- Что же это с вами случилось давеча, командир роты?
- Виноват, товарищ полковник.
- Вы ли виноваты, вот в чем вопрос? Начальник штаба здесь довольно-таки легкомысленно комплектовал...
- Никак нет. Я один виноват. Перед народом, перед Отечеством...
- И перед богом еще, видимо, - иронически добавил Беляев.
Вокруг негромко засмеялись.
- В бога не верую! - истово сказал Аренский и поймал себя на непроизвольном желании перекреститься. - Только виноват я... учил плохо. Мне не стыдно говорить об этом... Искуплю вину, поверьте...
- Вы актер? - спросил Беляев.
- Так точно, товарищ полковник. И режиссер.
Беляев подозвал к себе командира роты и спросил вполголоса, почти интимно:
- Не Романа ли Аренского, народного артиста, сын? Невозвращенца.
- Откуда знаете, товарищ полковник? - глухо проговорил Аренский, чувствуя, как почва уходит из-под ног. - Теперь-то вы понимаете, как виноват?! И за себя виноват, и за отца... бежавшего...
Он смотрел вслед полковнику, нисколько, казалось, не тронутому происшедшим разговором, и глаза его моргали и слезились.
Неподалеку деловито хлопотал начальник штаба бригады Чернявский. Его лающий голос раздавался в ночи:
- Знаю, не любите начальника штаба. Ну и не любите, черт с вами. А требовать буду. Тридцать лет требую. Гражданские повадки - долой. Думаете, старик, недосмотрит? Досмотрит! Дай-ка винтовку.
Мешковатый полковник, выхватив винтовку у одного из бойцов, стоявших в строю, вскинул ее легко, словно играючи. Он преобразился. Винтовка в его могучих руках летала, как тростинка, со свистом вспарывая воздух, движения, заученные много лег назад, были четки и полны тяжеловесной грации. "На плечо!", "К ноге!", "Штыком коли, прикладом бей!", "От кавалерии закройсь!" - команды следовали одна за другой.
Чернявский был до того увлечен, что не заметил командира бригады.
- Здорово! Молодец полковник! Как юноша действуете! - воскликнул Беляев. - Давно не видел такого искусства.
- Вспомнил старину, товарищ командир бригады. Правда, немного не вовремя, но удержаться не смог.
- А ведь не штабное, а строевое это дело. Молодец!
- Любить винтовку должны все, - серьезно сказал старый полковник, а молодому захотелось пожать ему руку.
- Честно говоря, показались вы мне заштатным кабинетчиком, - проговорил Беляев негромко.
- Благодарю за откровенность.
- Обиделись?
- Никак нет. В армии это не принято.
- Предпочитаю прямой разговор, в лоб.
- Иногда атакующий в лоб побеждает. - Чернявский стоял перед командиром бригады той удивительной стойкой, какую можно увидеть только у кадровых командиров, любящих строй и армию. Казалось, что эта стойка дает ему право так свободно и непринужденно разговаривать с вышестоящим.
- Вы, видимо, не сторонник фронтальных ударов, - заметил Беляев.
- Даже немцы не очень исповедуют Мольтке.
- А что Солонцов, дельный человек?
Полковника Чернявского, видимо, не смутил этот неожиданный вопрос.
- Отличный штабист, товарищ командир бригады.
В это время Мельник громко доложил:
- Товарищ полковник! Полк готов к выполнению боевой задачи!
Беляев ответил коротко:
- Отбой, товарищ майор.
Горнист сыграл "Отбой" и вслед за тем "Сбор командиров". Батальоны зашагали под оркестр на ночлег, а комбаты и комиссары, ротные и взводные поспешили на зов трубы.
3
Разбор был строгим. Беляев приказал зажечь на опушке костер. Языки пламени уходили к небу, играя на деревьях фантастическими бликами. Потрескивали сучья, и искры фейерверком взлетали, купаясь в дыму.
Мельник слушал командира бригады с чувством глубокой отрешенности. Казалось, что в этом костре, видимо не без умысла зажженном, сгорают нити, связывавшие обоих в прошлом. Миновали нахлынувшие было обида и горечь. Пришло холодное спокойствие и любопытство.
Беляев ничего не упустил. Почти безошибочно, как днем, прочитал он весь сбивчивый, запутанный шифр ночной тревоги.
- От самого Перемышля с боями иду, - слышал майор слова Беляева. - Белоруссия вся... Украина... Трижды дивизия полком становилась - штыков по двести оставалось, это еще хорошо. Пополнялись, стало быть, на ходу - и снова в бой. Опять откатывались. Иной раз такая чертовщина в голову лезет. Однажды, помню, на реке Рось, под местечком Стеблево, прижали нас к реке немецкие танки, задушили дивизию, а дивизия была цвет, красота. Я, командир полка, вплавь ушел. Вылез на другом берегу, оглядел черное наше поле и подумал о пистолете, о короткой секунде... Но безоружный был, к счастью.
Это была исповедь. Мельник подумал: "Чужой. Совсем чужой. И речь не прежняя. И взгляд..."
- Конечно, слабость это, товарищи, - продолжал Беляев. - Пустить себе пулю в лоб никакая не доблесть. Наоборот, не достойный коммуниста выход из трудного положения. Но именно тогда я вспомнил о вас, о глубоких тылах, об Урале и Сибири. "Э, нет, парень, шалишь, - подумал, - еще повоюем. Рановато в тираж собрался": И все на фронте - да фронтовики это знают - смотрят на вас, дышат на вас, надеются. Спрашивают свежих маршевиков: "А много еще вас? Как там, в тылу, мужиков хватает? Есть кому винтовку держать? Хорошо ли обучают?" Знали: наступит час - все придет в движение и тыл наш такие резервы двинет, что врагу капут. И воевать фронту легче от сознания всего этого. А тут, в степи, сами знаете, заковыка вышла. Оплошали. С маршевой ротой история всем известна. Я вам признаюсь: выговор от командующего получил за самоуправство. Точно так. Но с непорядком не примирюсь, неиспеченных огольцов на фронт посылать не будем.