Ногой отвалил корягу и долго смотрел на расползавшихся в разные стороны жучков. Подойдя к камню, Топорков внимательно со всех сторон осмотрел его, но и здесь ничего не нашёл. Майор тяжело вздохнул, ссутулился, бросив вниз ладони, будто прикреплённые к тонким запястьям. Сейчас было особенно заметно, как он устал и как тяжело его истончавшим в лагере мышцам нести груз крепких ещё и жёстких костей.
Длинная повытертая шинель висела на майоре, как на распялке. Он пожал плечами и отправился догонять обоз. Когда майор спешил, то клонился узким торсом, словно бы падая и едва поспевая подставлять под рвущееся вперёд тело тонкие ноги.
Гонта внезапно вышел из кустов:
- Ты что там потерял, майор?
- Ничего… Осень… Тихо…
Удивлённо - и недоверчиво блеснули прищуренные запорожские глаза Гонты под густыми бровями. Но это был мгновенный блеск.
- Ясно, - сказал Гонта.
4
Крутились, поскрипывая, колёса. А рядом с колёсами отшагивали, с подскоком, большие и грубые яловые сапоги Бертолета. Каждое движение доставляло подрывнику немало страданий - это было видно по его лицу, по прыгающей походке.
- Скажите, а почему вас зовут Бертолетом?
Подрывник удивлённо посмотрел из-под каски на майора. Он не ожидал, что этот молчаливый, мрачный человек может проявить интерес к его особе.
- Кличка. Из-за первой нашей мины. Не было взрывчатки, а мне удалось достать бертолетову соль… А может, из-за французской фамилии.
- Вот как! Вы француз?
Бертолет улыбнулся:
- Француз… Если Пушкин - абиссинец, а Лермонтов - шотландец. Предки, говорят, гугеноты были - переселились когда-то, лет двести назад, в Россию. Потому моя фамилия Виллó.
- И давно вы в отряде?
- Не очень… Мне здесь нравится, - неожиданно улыбнулся подрывник.
- А портянки вы так и не научились накручивать, Виллó, - сказал Топорков.
Лес был осиновый - низкорослый и редкий. Солнце пробило облачную муть и плавало в небе, как яичный желток.
Обоз то и дело пересекал уютные поляны, поросшие высокой, не по-осеннему сочной зеленью. Казалось, люди и лошади плывут по зелёным озёрам.
Теперь в арьергарде, рядом с Андреевым и Топорковым, упруго шагал Миронов.
- Трава-то, трава! - восхищённо говорил старик. - Эх, косу б намантачил и подобрал бы всю, как есть… Последняя!
- Ну даёшь! - рассмеялся Миронов.
- Ты солдат, тебе не понять… Солдат на всём готовом.
- Это да, - согласился Миронов. - Мне-то служба всегда нравилась. Порядок в ней!
- А в партизаны как попал? - спросил майор.
- Куда было из окружения? Не под Гитлера же!
Лёвушкин, пригибаясь, пробежал через луг, усыпанный клочьями наползающего откуда-то с болот вечернего тумана. Нырнул в низкорослый ольховник. Там сквозь редкую ржавую листву просматривалось странное громоздкое сооружение, лишённое привычных глазу форм, неопределённого цвета.
- Это танк, - сказал Гонта Топоркову. - Здесь наши, когда выходят из болота, всегда днюют.
Лёвушкин взобрался на танк и оттуда помахал рукой: мол, всё в порядке. Обоз тронулся к ольховнику.
- Надо бы дальше двигаться, - сказал Гонта майору. - Потемну спокойнее. Ночь - это и есть партизанский день.
- Будем отдыхать, - ответил майор.
- Я к тому говорю, что здесь немцы могут засаду устроить, - повторил Гонта настойчиво. - Ванченко-то здесь ранило…
- Вот и обеспечьте охранение!
Голос у майора был негромкий, ровный, без каких-либо командирских интонаций, однако такому голосу невозможно было не подчиниться.
Гонта пожал обтянутыми кожаной курткой покатыми мощными плечами, брови его, сросшиеся и всегда нахмуренные, сцепились ещё плотнее.
5
Телеги расположились неподалёку от подбитого танка.
Когда-то это был скоростной БТ-7, красивая, лёгкая машина, из тех, что москвичи привыкли видеть на довоенных парадах.
В один из летних дней сорок первого года отчаянно выбежал этот танк навстречу иной военной эпохе - эпохе двухвершковой лобовой брони и кумулятивных снарядов. Сильным взрывом сорвало башенку и бросило на корму. Сквозь оплавленную дыру в переднем скосе была видна выгоревшая внутренность танка. Одна из гусениц лежала на земле, и сквозь траки тянулись к небу стебли мятлика и белоуса.
Топорков, холодный, сдержанный Топорков, повёл себя странно: прижался к шершавой броне и погладил её ладонью. Танк давно выстыл, он утерял под дождями и ветром сложный, живой запах машины, но Топорков, стоя рядом, раздул ноздри и вдохнул воздух.
Обернувшись, майор встретился глазами с подрывником в каске и устыдился своего порыва, нахмурился.
- С ними я в Испании воевал, - сказал он.
Не каждый мог понять то, что переживал он, Топорков. Но Миронов, старшина-сверхсрочник, служака с белым подворотничком, понял. Он подошёл к танку, сказал:
- Молодость это и моя тоже, товарищ майор. Жалко!.. - И добавил потише: - Мы здесь только двое кадровых. Так что полагайтесь, я дисциплину соображаю.
Наступила ночь. Лёвушкин, лёжа на плащ-палатке и покусывая травинку, спрашивал у Берковича с ленивой, немного кокетливой самоуверенностью человека, который и вблизи врага способен сохранять спокойствие и думать о постороннем.
- Скажи, парикмахер, у тебя карандашика, случайно, нет?
- Нет. А зачем тебе? Почта не работает.
- Стишки сочинил. Про любовь. Хочу записать. Как ты думаешь, ничего? "Пусть сердце живей бьётся, пусть в жилах льётся кровь, живи, пока живётся, да здравствует любовь!"
- Вроде где-то слышал. Сам сочинил?
- А ничего стишки?
- Не знаю, - ответил Беркович. - Как ты думаешь, мог я стихами интересоваться, имея на руках пять душ детей? - И добавил: - Для Галки стихи?
- Ну уж! - насупился разведчик. - Слушай, а ты чего с нами напросился?
- Мы же в Кочетовский отряд, так это мимо Чернокоровичей, - сказал парикмахер. - А в Чернокоровичах дом тёщи. Может, она знает, что стало с Маней и детьми.
Лёвушкин присвистнул:
- Думаешь, прогуляемся и вернёмся?
- Нет, - покачал головой Беркович. - Не думаю. Но надоело стричь ваши головы…
А Топорков сидел у маленького, осторожного костерка и рассматривал протёртую на сгибах немецкую карту. Странно было видеть на ней транскрибированные на чужой язык, длинные, как воинские эшелоны, названия: "Kotschetoffka", "Tshiernokoroffitsci"… Изучив карту, Топорков достал из планшетки карандаш, блокнотик и вывел на листке несколько слов.
6
Андреев был в охранении; в своём дождевичке он стоял под деревом, как охотник в засаде, ничем не выдавая себя.
Хрустнула ветка, затрещала сойка - будто кто-то принялся ломать сосенку, - и Андреев насторожился, приподнял винтовку. Заметил фигуру, молодо и легко идущую через лес. Седые щётки бровей у Андреева поползли вверх.
На опушку вышла медсестра Галина. В распахнутом ватнике, с плотно набитой противогазной сумкой через плечо она проскочила мимо Андреева, направляясь к танку.
Старик покачал головой.
Майор оторвался от блокнота. Над ним стояла медсестра Галина. Блики пламени скользили по её лицу.
Майор встал, одёрнул шинель. Бертолет, который тщетно пытался справиться с портянками, испуганно и радостно смотрел на медсестру.
- Я решила пойти с вами, - выпалила Галина заученно. - Отпросилась. Без медицинской помощи вам не обойтись. И на разведку мне легче!
- Это совершенно невозможно, - сухо сказал Топорков.
Он стоял тонкий и прямой, как гвоздь, вбитый в пригорок.
Непонятный он был Галине человек, замкнутый внутри на какой-то хитрый замочек, - не то что остальные партизаны.
Галина в растерянности перевела взгляд на товарищей. Бертолет склонил голову, скрылся за стальным ободом каски. Лёвушкин, ухмыляясь, принялся постругивать финским ножом палочку, а Степан - тот достал гигантских размеров парашютного шёлка тряпицу и высморкался, отчего получился звук совершенно неожиданный - как если бы вдруг просолировал тромбон. Миронов застыл в ожидании.
- Товарищ Топорков! - дрогнула Галина. - Я вам обузой не буду! - И перевела взгляд на стёртые ноги Бертолета, как-то безжизненно лежавшие на траве.
Нет ничего более жалостного, чем вид человека в каске и при оружии, открывшего пергаментную слабость ног. Разувшись, солдат как бы лишается ореола военной неуязвимости и переводит себя в слабое сословие штатских.
- Это решительно невозможно, - повторил Топорков.
Глаза у Галины вспыхнули, и светлое её, не отягощённое морщинками личико исказила гримаса. О, это была партизанская девица, из незнакомого майору племени.
- Эх, товарищ майор, - сказала Галина. - Не хотите подвергать меня риску? А откуда вы знаете, что нам можно и что нельзя? За аусвайсами к немецким офицерам можно ходить, да? И на явки?.. Я в отряд девчонкой пришла: здесь теперь вся моя жизнь, и молодость, и старость, всё… Буду с вами! Уцелеем - хорошо, а нет - вы не ответчик. А своё дело я буду здесь делать, помогать вам буду. - От волнения она начала заикаться: и давний бомбовый удар, нанёсший контузию хрупкому, стройному телу, долетел вдруг до Топоркова - пахнуло гарью и болью.
Слиняло ироническое выражение на лице Лёвушкина, он во все глаза смотрел на медсестру. Замер и Бертолет.
Топорков пожевал сухими губами и ушёл во мрак, к Гонте, который пристроился на сене поодаль от танка.
Пулемётчик набивал ленту патронами, которые он, как семечки, доставал из необъятных карманов кожаной куртки. Действовал он ловко, на ощупь.
- Скажите, Гонта, вас удивило бы, если бы в группе оказалась медсестра? - спросил майор.