Была огромная разница между теперешним поведением Ромеша и той свободной непринужденностью отношений, которые установились между ними в первое время, когда Ромеш считал Комолу своей женой. И эта перемена не могла не ранить сердце девушки. Теперь же, с появлением Чоккроборти, Ромеш надеялся, что старик сумеет хоть немного отвлечь мысли Комолы от него и тогда он, Ромеш, попытается исцелить раны собственного сердца.
Подойдя к каюте Ромеша, Комола остановилась у дверей. Она собиралась провести с Чоккроборти эти томительные и свободные полуденные часы, но тот, увидев ее, воскликнул:
– Нет, нет, мать! Это никуда не годится, так нельзя! – Комола не поняла, что не понравилось старику, удивилась и встревоженно взглянула на него. – Да вот обувь! – ответил дядюшка. – Это, конечно, ваше влияние, Ромеш-бабу, но что ни говори, а вы нехорошо поступаете. Родную землю оскверняет прикосновение подошв. Как вы думаете, если бы Рама обул Ситу в доусоновскую обувь, смог бы Лакшман провести четырнадцать лет в ее обществе? Никогда! Ромеш-бабу смеется, слушая меня, и в душе недоволен мною. Но я скажу: неправильно вы поступаете, Ромеш-бабу! Ну кто же, едва заслышав гудок, бросается на пароход очертя голову, совершенно не задумываясь над тем, куда ехать.
– А почему, дядюшка, вы не подскажете нам, где высадиться, – рассмеялся Ромеш. – Ваш совет, надеюсь, будет полезнее пароходного гудка!
– Однако рассудительность ваша, я вижу, растет с каждой минутой, вы ведь меня едва знаете! Ну хорошо, высаживайтесь в Газипуре. Хочешь в Газипур, дорогая? Там плантации роз, и там живет вот этот твой старый почитатель.
Ромеш вопросительно посмотрел на Комолу, и она тотчас кивнула головой в знак согласия.
После этого Чоккроборти и Умеш устроили совещание в каюте смущенной Комолы, а Ромеш, тяжело вздохнув, остался на палубе. Был полдень. Накаленный солнцем пароход тихо покачивался на волнах. Перед глазами Ромеша, сменяясь, как во сне, проплывали мирные, освещенные осенним солнцем пейзажи: рисовое поле, пристань с привязанными к ней лодками, песчаная отмель, деревенский хлев. То сверкнет на солнце железная крыша лавки, то вдруг покажется группа путников, ожидающих паром в тени старого баньяна .
В ласкающей тишине осеннего полдня до слуха Ромеша временами доносился из соседней каюты нежный и веселый смех Комолы. Этот смех болью отзывался в его сердце. Как прекрасен и в то же время далек от него этот мир! Какой страшный удар отсек его искалеченную жизнь от всей этой красоты!
Глава 29
Комола была еще очень молода, поэтому опасения, подозрения и горести недолго тяготили ее.
Теперь ей просто некогда было раздумывать над поведением Ромеша. Поток, встречая препятствия, течет еще стремительнее, так и спокойные мысли Комолы, внезапно натолкнувшись на странное отношение к ней Ромеша, закружились, как в водовороте. Появление старого Чоккроборти, веселые шутки, хлопоты по хозяйству – все это помогло сердцу Комолы освободиться от тяжести. Тревожные мысли пронеслись мимо, и Комола больше не предавалась раздумьям.
В эти прозрачные осенние дни речные пейзажи были особенно красивы. На фоне искрящейся золотом воды заполненные веселыми хозяйственными хлопотами дни мелькали, как страницы бесхитростной поэмы.
День обычно начинался с забот. Умеш больше не опаздывал на пароход, но неизменно возвращался с полной корзиной. В маленькой кухне это всегда вызывало шумное оживление.
– Что это, неужели тыква! Боже мой, откуда он только раздобыл эти плоды? Смотрите, смотрите, дядюшка, это же квашеная свекла! Вот не думала, что можно достать ее в такой глуши.
И так каждое утро. Только приход Ромеша портил всем настроение, он постоянно подозревал мальчика в воровстве. Возмущенная Комола в таких случаях говорила:
– Глупости какие, ведь я собственными руками отсчитала деньги.
– Благодаря тебе он и деньги присваивает, и овощи ворует, – отвечал Ромеш и, обращаясь к Умешу, требовал: – А ну-ка подсчитай, сколько истратил.
Но сколько Умеш ни пересчитывал, цифры у него все время получались разные, и, как правило, расходы всегда превышали выданную ему сумму. Однако Умеша это ничуть не смущало.
– Если бы я умел считать, – говорил он, – то уж наверняка стал бы сборщиком налогов, – правда, дедушка?
Чоккроборти в таких случаях советовал Ромешу отложить суд на послеобеденное время, тогда можно будет все как следует обсудить.
– Но сейчас мне трудно не похвалить этого ловкого мальчика, – говорил он. – Умение приобретать, дорогой Ромеш, – большое искусство, им владеют немногие. Конечно, стремятся к этому все, но достигают успеха лишь некоторые. Я кое-что понимаю в этом деле, Ромеш-бабу. Ведь сейчас не сезон для этих плодов, и немного найдется мальчиков, которые сумели бы раздобыть их рано поутру в незнакомом месте. Подозревать умеют все, а добывать – один из тысячи.
– И все же это не дело, дядя, вы нехорошо поступаете, поощряя его! – упорствовал Ромеш.
– Бедный мальчик ведь ничего не умеет. Так уж хотя бы этот его талант надо поощрять. Иначе и он погибнет. А это будет очень обидно, особенно пока мы на пароходе.
– Вот что, Умеш, достань мне завтра листьев дерева ним . И было бы совсем хорошо, если бы тебе удалось достать уччхе . Суктуни совершенно необходима, говорит наша Яджурведа . Но довольно, оставим Яджурведу, мы и так замешкались. Ну-ка, Умеш, вымой хорошенько овощи и неси их сюда, только живо!
Чем больше Ромеш подозревал Умеша и бранил его, тем сильнее мальчик привязывался к Комоле, и скоро благодаря поддержке Чоккроборти группа Комолы стала вполне независимой. Ромеш со своей холодной рассудительностью был на одной стороне, а Комола, Умеш и Чоккроборти, которых объединяли общие заботы, развлечения и симпатии друг к другу, оказались на другой. Чоккроборти с каждым днем все больше и больше восхищался Комолой. Это побудило Ромеша взглянуть на нее повнимательнее, но все-таки он не присоединился к их группе. Ромеш напоминал корабль большого водоизмещения, который из-за мелководья не может подойти вплотную к берегу и вынужден бросить якорь на некотором расстоянии от суши, в то время как рыбачьи лодки свободно причаливают к самому берегу.
Приближалось полнолуние. Проснувшись однажды утром, все увидели, что небо заволокло густыми черными тучами, ветер беспрерывно менялся; несколько раз начинался дождь, но затем он переставал, и тогда снова появлялись робкие лучи солнца. На середине реки не осталось ни одного суденышка, а те, которые еще не добрались до берега, спешили изо всех сил. Девушки, приходившие к реке за водой, сегодня не задерживались у пристани. Временами по Ганге скользили зловещие отблески, проникавшие сквозь покров туч, и дрожь пробегала по телу великой реки.
Пароход продолжал свой путь.
Волнение на реке причиняло множество неудобств маленькому хозяйству Комолы, но она не унывала.
– Придется нам все приготовить сейчас, мать, – заметил Чоккроборти, поглядывая на небо, – чтобы вечером не стряпать. Займись-ка овощами, а я пока замешу тесто.
Приготовление обеда в этот день заняло много времени. Ветер все крепчал, грозя перейти в ураган. Река бурлила и пенилась. За тучами трудно было разобрать, зашло уже солнце или нет. Пароход бросил якорь раньше обычного.
Спустились сумерки, и только изредка через разрывы в тучах виднелась болезненно-бледная улыбка луны. Порывисто дул ветер. Наконец разразился ливень, и начался ураган. Комола однажды уже испытала на себе неистовство стихии и теперь дрожала от страха. К ней зашел Ромеш.
– На пароходе мы в безопасности, – сказал он, – ты можешь спокойно спать, Комола. Я не скоро лягу.
Тут к дверям подошел Чоккроборти.
– Не бойся, дорогая, – проговорил он, – отец бурь не посмеет тебя тронуть.
Трудно было сказать, как велика власть отца бурь; но на что способна буря, Комоле было слишком хорошо известно. Поэтому, подбежав к двери, она умоляюще сказала:
– Пожалуйста, посидите со мной немного, дядюшка!
– Так вам, наверно, уже пора спать, – смущенно ответил Чоккроборти.
Но, зайдя в каюту, он увидел, что Ромеша там нет.
– Куда же делся Ромеш-бабу? – заметил он с удивлением. – Не пошел же он овощи воровать, – это не в его правилах!
– Это вы, дядюшка? – послышался голос. – Я здесь, в соседней каюте.
Заглянув туда, Чоккроборти увидел, что Ромеш читает, полулежа в постели.
– Что же вы оставили жену в одиночестве? Разве не видите, что она боится? – обратился к нему старик. – Все равно книгой бури не испугаешь, идите лучше сюда.
Комола, не помня себя от волнения, схватила Чоккроборти за руку и прерывающимся голосом проговорила:
– Нет, нет, дядюшка, не надо, не надо!
Из-за рева бури Ромеш не расслышал этих слов, но удивленный Чоккроборти быстро обернулся.
Ромеш отложил книгу и, войдя в каюту к Комоле, спросил:
– В чем дело, дядя Чоккроборти? Кажется, Комола вас…
– Нет, нет, я позвала его, просто чтобы поболтать немного, – не глядя на Ромеша, воскликнула Комола.