Он вновь погрузился в газету и начал читать:
- "Рабочий и работница, крестьянин и крестьянка должны понять и почувствовать, что война с Польшей есть их война, есть война за независимость социалистической России, за ее союз с социалистической Польшей…"
- Вот, стал быть, как! Понимаете? - спросил Харламов, оглядывая сидевших против него стариков.
- Чудно. Кхм… - сказал старик в латаной свитке, - как это так понимать? Война и, обратно сказать, союз? Давай объясни эту политику.
- Я, товарищи крестьяне, сам-то дюже хорошо это понимаю, - сказал Харламов, отирая вдруг взмокший лоб и бросив быстрый взгляд на лекпома, словно прося у него поддержки. - Ну, хорошо, постараюсь зараз вам объяснить. Тут, стал быть, так. Кто в Польше у власти стоит? Ну?
- Известно кто - паны, - сказал старик в латаной свитке.
- Правильно, - кивнул головой Харламов. - Стал быть, капиталисты, эксплоататоры. А у нас кто? Сами трудящие. Вот мы, Красная Армия, зараз и воюем за то, чтоб и в Польше были у власти трудящие. Тогда у нас и будет с ними крепкий союз. Понимаете?
- Факт! - авторитетно ввернул задремавший было лекпом.
- Ты, товарищ, там еще одно слово читал. Непонятно, чего оно обозначает, - сказал из темноты чей-то голос.
- Социалистическая? - спросил Харламов.
- Вот-вот!
- Ну, это слово, как бы сказать, обозначает, что земля, фабрики там, заводы находятся в руках самого трудящего класса. Обратно сказать, сами трудящие хозяйствуют и своим государством управляют. Понимаете? Вот вы, товарищи, под панами были и еще хорошо сами не знаете, что такое есть советская власть, а наши мужики хорошо понимают и оберегают ее. Они, как мы, фронт прорывали, здорово нам помогли, а потом в набат ударили, чтоб все выходили помогать Красной Армии. А почему? А потому, что они фактично убедились, что такое есть власть трудового народа. - Харламов порывисто повернулся к сидевшему с края стола старику в холщевой рубашке и сказал укоризненно: - Эх, дядя! Мы жизнью для победы рискуем. И даже вовсе об этом не думаем. А ты о хлебе вопрос задавал. Берут - стал быть, надо. Власть-то она своя. Зачем ей зря мужика обижать? Ты постой, вот достигнем победы - и такая жизнь настанет, что ты даже и подумать не можешь. А зараз, конечно, трудно живется. И холодно и голодно, но не сомневайся, отец, советская власть свое докажет. Гляди, как еще заживешь! Мы вот панов с Украины прогоним, мужиков, которые победней, на хозяйство ставить начнем. У нас линия такая, чтобы всем богато жилось… Только еще много гадов вокруг нас ходит, палки нам в колеса вставляют… - Харламов умолк, отер обильный пот на лице и подвинул газету поближе.
- А почему ко́ней берете? - ревниво спросил от дверей чей-то голос.
- Это кто ж такой? - Харламов перегнулся через стол, посмотрел в темноту. - А ну, выдь к свету, поговорим.
К столу протискался низенький старичок в стоптанных валенках.
Харламов пристальна его оглядел, пошевелил усами, словно ощупывая, и вдруг улыбка осветила его лицо.
- Фу, ты!.. А я думал, контры голос услышал! Ты, отец, не серчай, а спрашиваешь, будто назад оглядаешься…
- Чего мне оглядаться! От своих, что ль, тикать? - моргнув седыми ресницами, резонно заметил старик. - Ты за коней скажи.
- Так, товарищ дорогой, - Харламов приложил руку к груди, - мы с боями третий месяц идем. Кони-то пристают. И разве мы так берем? Мы своих оставляем. Ты на воле можешь ее выпасти, и какой конь будет - змей, а не конь! А нам времени нет, - продолжал он задушевно. - Сам, небось, служил?.. Ну, вот, а говоришь… друг сердечный. Война, стал быть, война. А если все так рассуждать будем, то паны обратно нам на шею сядут. Правильно я говорю?
- Так я что! Я ничего, - заговорил обескураженный дед. - А на хуторах, верно, коней побрали.
- Ну, то на хуторах, - сказал Харламов нахмурившись. Он взглянул в лицо деду. - А ты, отец, видать, дюже богатый. Кони хорошие?
Взрыв смеха прокатился по хате.
- У него всего богачества - старуха хромая, - весело сказал чей-то голос. - Был конь, да угнали паны, а самому метки оставили.
- Гнат, покажь товарищу, что у тебя на спине. Покажь, не стесняйся! - зашумели старики. - А то товарищ тебя за куркуля посчитал.
Харламов с тревожным участием взглянул на старика в латаной свитке.
- Стал быть, ты, отец, пострадавший? Чего ж ты досе молчал? - Он решительно встал. - Зараз же идем до комэска. Найдется у нас для тебя вороная кобылка приставшая. Ну, не очень чтобы, а ежели с месяц покормишь - работать будет. Бери ее. Вспоминай Конную армию. - Он привычным движением поправил новый пышный бант на груди, сказал: - Прощайте пока!
И вместе с заробевшим дедом, который не знал, что и сказать от привалившего вдруг счастья, большими шагами вышел из хаты.
От открытого окна отделилась фигура, и знакомый голос Ильвачева позвал:
- Товарищ Харламов, поди-ка сюда!
Харламов подошел.
- Ты вот что, - сказал Ильвачев: - пиши, брат, заявление. Мы тебя из кандидатов в члены партии переводим.
- Ой, товарищ военком! - обрадовался Харламов, весь подвинувшись к Ильвачеву и чувствуя, как кровь жаркой волной кинулась ему в лицо. - Стал быть, достойным считаете?
- Считаю. Ну, иди. Да скажи там командиру эскадрона, что насчет этой кобылки, которую ты деду обещал, я тоже поддерживаю…
Но Харламов не шел, а, переступая с ноги на ногу, жался, видимо не решаясь что-то сказать.
- Ты что, или не рад? - спросил Ильвачев.
- Как же не рад! Нет, тут… как бы сказать… дело такое, - сбивчиво и заметно волнуясь, заговорил Харламов. - У меня дружок есть…
- Лопатин?
- А вы откель знаете?
- Я все знаю. Ну, дальше что? Говори.
- Мы вместе с им в кандидаты вступали.
- Знаю. А теперь вместе вас и переведем. Оба заслуживаете.
- Ну, раз дело такое, то это конечно, - весело сказал Харламов. - А то ведь он подюжей меня в политике разбирается.
- Эх, товарищ Харламов, хороший ты человек, во всех отношениях хороший! - улыбаясь и дружески кладя руку на плечо бойцу, сказал Ильвачев. - Ну, ладно, ступай. А мне тоже надо по делу…
Харламов, улыбаясь и покачивая головой, пошел к сельской площади, откуда, несмотря на поздний час, доносились веселые звуки гармоники.
При ярком свете месяца конармейцы и девушки танцовали краковяк.
Сачков церемонно держа Дуськину руку, прищелкивая каблуками и бойко выделывая ногами, шел впереди. За ними лихо притопывало несколько пар.
Харламов подошел к толпе, окружавшей танцующих, и остановился позади Гуро, который, склонив голову с забинтованным подбородком и поглядывая на проходившие мимо пары, говорил что-то доктору Косому.
- Ткач! Давай "барыню", сестра Саша идет! - крикнул Митька Лопатин гармонисту.
Он вышел в круг и в ожидании Сашеньки сделал затейливое коленце.
- "Барыню"! "Барыню"! - закричали вокруг.
Ткач отер пот на широком безусом лице и, быстро перебрав по ладам, заиграл плясовую.
Сашенька не заставила себя просить, хорошо зная, что "барыню" заиграли для нее. Улыбаясь, она вошла в круг.
Митька хлопнул в ладоши, ударил по голенищам и, отбивая задористый ритм, сделал коленце. Сашенька взмахнула платочком и, легко перебирая ногами, пустилась по кругу.
- Не нравится мне, товарищ врач, эта сестра, - недоброжелательно глядя на Сашеньку, сказал Гуро. - Ну, прямо всем нутром чувствую, что она не наша.
Косой с изумлением взглянул на него.
- Очень уж вы подозрительный человек, товарищ Гобаренко, - сказал он с усмешкой. - Вы, очевидно, и мать свою готовы подозревать в чем-либо.
- Нет, товарищ врач, я не щучу. Я вам по-дружески советую откомандировать ее, пока не поздно. Поверьте, я редко ошибаюсь в людях.
- А что, собственно, вам не нравится в Веретенниковой?
Гуро нагнулся к Косому и тихо сказал:
- Я твердо уверен, что она шпионка… Ну, скажите, зачем ей понадобилось в такое время ехать с Урала в Запорожье?
Харламов подвинулся ближе, прислушиваясь к разговору, и со скрытой враждебностью искоса взглянул на Гуро.
- Ну, полноте, - отмахнулся Косой, - по-моему, ваши подозрения совершенно неосновательны. Веретенникова замечательной души человек. Посмотрите, с какой любовью она ухаживает за ранеными. Все свое свободное время уделяет бойцам и, поверьте, оказывает на них самое благотворное влияние… Нет, нет, товарищ Гобаренко, не говорите мне этого. Я тоже умею разбираться в людях.
- А вы ее проверяли?
- Считаю это совершенно излишним, - холодно сказал Косой. - Она сама вся как на ладони…
- Это еще ничего не доказывает, товарищ врач.
- Ну, как, доктор, дела? - раздался за спиной Косого голос Панкеева.
Косой оглянулся. Позади него стояли Панкеев и Бочкарев.
- А я только собирался итти вам докладывать, товарищ комполка, - сказал Косой. - Прошу вашего разрешения на эвакуацию товарища Гобаренко.
- Это зачем? - удивился Панкеев.
- С ранением товарища Гобаренко сильное осложнение.
- Чего ж плохо лечите?
- Дело не в лечении. Ему необходимо срочно сделать рентгеновский снимок нижней челюсти. Я подозреваю трещину. Третий месяц рана не заживает.
- Ну что ж, раз дело такое, я не возражаю, - согласился Панкеев. - Ты-то сам хочешь ехать? - спросил он Гуро.
- Если нужно - поеду, - быстро сообразив что-то, сказал Гуро.
- Ну, в таком случае, давайте оформляйте, пока на месте стоим.
Панкеев продвинулся вперед и подошел поближе к танцующим.
- Павел Степаныч, ты посмотри, что разделывает, - сказал он, показывая на Сашеньку.