Михайловский не, успел сказать: "Смотри, смотри, новых везут", - как вдруг в ту же минуту раздался грохот, взметнулся смерч кирпича, снега, земли, дрогнуло под ногами, и стоявшая неподалеку церковь накренилась и начала медленно оседать. Толпившиеся вокруг нее люди разбегались в разные стороны. Доносились растерянные выкрики.
У Анатолия Яковлевича екнуло сердце. Все происшедшее казалось ему тяжелым сном. Кто-то легонько взял его за локоть. Он зло поворотил голову. Самойлов! Они постояли еще немного, вытягивая шеи, посмотрели, как медленно оседает грязное облако, и торопясь вышли навстречу ныряющим в сугробах санным возкам с фанерными кабинками. Михайловский остановился, еще раз поглядел в обе стороны, потом на холмик, где стояла церковь. Вытер платком очки, пожевал воздух и, захлебываясь, бросил:
- Сукины дети! Знали, что в церкви сегодня будет служба, притопает народ.
Одна и та же мысль вдруг пронзила его и Самойлова: "Неужели заминировано и здание госпиталя? Но там же размещен медсанбат!" Они знали, что гитлеровцы минируют даже собачьи будки. Земля еще раз дрогнула и снова застыла. Скрипнув зубами, Михайловский выругался. Невидимая, непредвиденная смерть стучалась к нему, к его товарищам, к раненым, чьи тела они с таким трудом возвращали к жизни, никогда не задумываясь над собственной безопасностью.
- Ну, ну, хватит! Нагляделся! - негромко проговорил Самойлов. - Пошли! Пошли!
Навстречу к ним подскочил с первых саней мешкотный, бородатый, с красным лицом ездовой и скороговоркой доложил, что привезли пятьдесят семь раненых, в том числе девятнадцать лежачих.
- Побыстрее разгружайтесь! - расклеил губы Самойлов, сунул палец в сторону главного входа госпиталя, видя, как из распахнутых дверей кабинок неторопливо вылезают один за другим раненые. - Да не мешкайте!
Ездовой насторожился, качнул головой, что-то пробубнил.
Анатолий Яковлевич шагнул к нему:
- Ступай и перестань болтать! Это не твоя забота.
Ездовой повиновался, махнул рукой и вначале медленно, а потом все быстрее побежал к первой упряжке лошадей, понуро опустивших головы. Поднявшаяся метель сбивала его с ног.
- О чем думаешь? - кивая на здание госпиталя, неожиданно заметил Самойлов Анатолию Яковлевичу, растерянно оглядывающемуся на расстилавшиеся перед ним руины домов, пустыри с печными трубами, землянки, в которых прятались жители. - Не отправимся ли и мы в скором времени к праотцам? Ну и холодище! - Леденящий ветер пронизывал до костей, несмотря на полушубки. - Градусов тридцать, никак не меньше! Бог не выдаст! - Он опытным, приценивающимся взглядом еще раз оглядел красное кирпичное здание, воздвигнутое прочно, еще в начале века.
- В этом нет ничего удивительного, - нетерпеливо пожал плечами Анатолий Яковлевич, потом, не долго думая, добавил: - Так или иначе, но я пока не вижу другого выхода. - Он озабоченно прислушался к, завывающей метели. Хотелось только одного: поскорее войти в здание, в котором предстояло жить и действовать.
- Война всегда полна альтернатив. - Он вдруг набрал горсть снега и прижал к ней растрескавшиеся губы…
- Давай заскочим на минутку в сарай, может, там уголь есть? - сказал Самойлов.
Свет, падавший из оконец сарая, слабо освещал осунувшееся, бледное лицо раненого немца, испуганные глаза, полуоткрытый рот.
Михайловский покачал головой.
- За каким хреном его здесь бросили? - пробормотал он.
- Я тоже думаю об этом. Мне кажется, не случайно.
- Что будем делать? - спросил Михайловский.
- Не оставлять же его помирать.
- Ну, разумеется. Плох он, - пробурчал Анатолий Яковлевич. - Пошли. Времени в обрез, скоро наши подъедут, а мы еще не осмотрели здание.
Сразу за распахнутой дверью перед ними открылась, большая комната с голыми стенами. Простреленное в позолоченном багете старинное зеркало со штампом детского санатория, на полу и на носилках несколько трупов немцев: вокруг - окурки, окровавленные бинты, пустые бутылки, консервные банки. Лавируя между ними, Михайловский и Самойлов стали подниматься по ступенькам. В пустых комнатах второго этажа ветру отзывалось гудящее эхо.
Наконец в одной из полутемных комнат они наткнулись на раненых: на кроватях лежали и сидели немцы. Воздух был насыщен спертым запахом нечистых тел и застоявшегося табачного дыма. Покоился вечным сном человек с ампутированной ногой. Михайловский пересек комнату и вошел в смежную с ней, там лежали двое.
- Кто вы такой? - спросил он по-немецки блондина с квадратным лицом.
- Капитан, врач Ганс Луггер. У меня касательное осколочное ранение правой стоны двухсуточной давности. По приказу оставлен с ранеными. Всего в лазарете сорок один человек. Двое скончались ночью, лежат за ширмами в конце коридора: мой сосед умер час тому назад - перитонит. Двое суток не отапливается лазарет. Сегодня в шесть часов шестнадцать минут взрывной волной во время вашей бомбежки выбило последние стекла. Холодище! Градусов сорок?
- Тридцать!
- Котельная уцелела? - спросил подошедший Самойлов.
- Не знаю. Вы приехали нам помочь? Наконец-то дождались! - уверенно воскликнул Луггер.
- Почему не эвакуировали своих раненых? - сказал Анатолий Яковлевич, мрачно глядя. Луггеру в лицо.
- А вы всегда успевали? - съязвил тот. - На войне всякое бывает. Вы же должны знать, почему такое происходит. Подумайте как следует - и вы поймете: и у вас и у нас в таких делах все идет хорошо, пока мы наступаем: во время отступления командованию нет дела до раненых. А тут еще эти морозы…
- Так могут рассуждать лишь варвары, - ответил Леонид Данилович.
Луггер с недоумением посмотрел на него: он понял, что это комиссар, а комиссаров фашисты расстреливали. Лицо его вдруг обмякло, и он повалился на подушку.
- Оставьте меня в покое, - глухо проговорил он. - Какое это имеет отношение ко мне?
- Обер-лейтенант инженерных войск, Генрих Штейнер, - гаркнул другой раненый, лишь только Михайловский и Самойлов поравнялись с его кроватью.
- Вы полагаете, это обстоятельство имеет особое значение? Не думаете ли вы, что мы офицера будем лечить лучше, чем рядовых? - язвительно спросил Михайловский.
Штейнер поймал взгляд Самойлова.
- Во избежание недоразумения, - примиряюще сказал Леонид Данилович, - очень советую и вам, и всем остальным не покидать эту комнату.
Улыбка Самойлова показалась. Штейнеру простодушной, он почувствовал к нему доверие.
- Осмелюсь спросить: когда меня перевяжут? - спросил он.
- Тогда, когда найдут возможным и необходимым, - сухо ответил Михайловский.
Смысл его слов не сразу дошел до Штейнера, но он был обижен высокомерным тоном хирурга.
- Но, может быть, вы будете настолько любезны сейчас хотя бы взглянуть на мою рану: я могу сам развязать повязку. - И он стал рвать бумажный бинт на стопе.
Михайловский искоса посмотрел на Штейнера.
- Я сейчас занят. Попозднее. Запаситесь терпением, - ответил он и вышел из палаты.
- Что с тобой происходит? - с беспокойством спросил Самойлов, пробираясь по сугробам к автомобилю. - Я сам, своими глазами видел твои сжатые кулаки. Первый-то - твой коллега.
- Кол-ле-га? - отчеканил сердито Михайловский. - Немец! Фриц!
- Ну, да! Какой смысл ему нам врать?
- В гробу я хочу видеть таких коллег! Наплевать мне на него. - Он энергично замотал головой. - Вот чертова погода!
Ветер хлестал им в лицо, колючий снег слепил глаза.
- Ты что нахохлился, старина? - снова спросил Самойлов, когда они уже сели в машину. - Обиделся? Я сам зол на немцев, но ты куда злее.
- Что посеяли, то и пожали. Они сами вырыли себе яму. Может, ты собираешься их жалеть? Все они одинаковы.
- Да нет. Умиляться не собираюсь.
- Еще бы! Меня больше волнует, как мы разместим своих раненых в этом здании. Да, я ненавижу фрицев и нисколько не скрываю это. Если я и устоял после всего пережитого, то лишь благодаря ненависти.
- Но нельзя на каждого немца валить вину.
- Опять за свое. Хватит!
- Ты не допускаешь, что многие из них совсем не негодяи?
- Да, да! Слышал…
- Все не так просто. Ненависть имеет оборотную сторону. Нельзя быть вечно в плену своих чувств. Ты перенес великое горе, но, если будешь подчиняться ему, оно перерастет в жестокость, бездушие.
Самойлов умолк. Ему было жаль Михайловского. Нелегко решить, кто из них прав. В глазах хирурга Самойлов видел отблеск воспоминаний о погибшей семье.
- Слушай, - сказал возбужденно Михайловский, - возможно, ты и прав, но я не могу так вдруг перестроиться. Не торопи меня…
В это время шофер затормозил: они подъехали к месту временной стоянки госпиталя. На опушке елового леса среди зелени деревьев прятались десятки крытых грузовиков. Раненые, медперсонал, оборудование, - все и вся готовилось к скромному переезду на новое место.
Навстречу остановившейся машине вышел высокий широкоплечий человек в полковничьих погонах. Это был начальник госпиталя, Нил Федорович Верба. Внимательно выслушав Михайловского и Самойлова, он дал приказ к отправлению. Грузовики тронулись в путь, возглавляемые "эмкой"; вскоре они подъехали к бывшей школе.