Искра промолчала, поскольку стихи ей очень понравились и спорить она не могла. И не хотела. Она точно знала, что стихи упадочнические, потому что слышала это от мамы, но не понимала, как могут быть упадочническими такие стихи. Между знанием и пониманием возникал разлад, и Искра честно пыталась разобраться в себе самой.
- Тебе понравились стихи? - шепнула она Сашке.
- Ничего я в этом не смыслю, но стихи мировецкие. Знаешь, там такие строчки… Жалко, не запомнил.
- "Шаганэ, ты моя, Шаганэ…" - задумчиво повторила Искра.
"Шаганэ, ты моя, Шаганэ…" - вздохнул Сашка.
Вика слышала разговор. Подошла, спросила вдруг:
- Ты умная, Искра?
- Не знаю, - опешила Искра. - Во всяком случае, не дура.
- Да, ты не дура, - улыбнулась Вика. - Я никому не даю эту книжку, потому что она папина, но тебе дам. Только читай не торопясь.
- Спасибо, Вика. - Искра тоже улыбнулась ей, кажется, впервые в жизни. - Верну в собственные руки.
На улице два раза рявкнул автомобильный сигнал, и Вика стала прощаться. А Искра бережно прижимала к груди зачитанный сборник стихов упадочнического поэта Сергея Есенина.
Глава третья
Школу построили недавно, и об открытии ее писали в газетах. Окна были широкими, парты еще не успели изрезать, в коридорах стояли кадки с фикусами, а на первом этаже располагался спортзал - редчайшая вещь по тем временам.
- Прекрасный подарок нашей детворе, - сказал представитель гороно. - Значит, так. На первом этаже - первые и вторые классы; на втором, соответственно, третьи и четвертые и так далее по возрастающей. Чем старше учащийся, тем более высокий этаж он занимает.
- Это удивительно точно, - подтвердила Валентина Андроновна. - Даже символично в прекрасном, нашем смысле этого слова.
Валентина Андроновна преподавала литературу и временно замещала директора. Ее массивная фигура источала строгость и целеустремленную готовность следовать самым новейшим распоряжениям и циркулярам.
Сделали согласно приказу, добавив по своей инициативе дежурных на лестничных площадках со строгим уговором: никого из учеников не пускать ни вниз, ни вверх. Школа была прослоена, как пирог, десятиклассники никогда не видели пятиклашек, а первогодки вообще никого не видели. Каждый этаж жил жизнью своего возраста, но зато, правда, никто не катался на перилах. Кроме дежурных.
Валентина Андроновна полгода исполняла обязанности, а потом прислали нового директора. Он носил широченные галифе, мягкие шевровые сапоги "шимми" и суконную гимнастерку с огромными накладными карманами, был по-кавалерийски шумлив, любил громко хохотать и чихать на всю школу.
- Кадетский корпус, - заявил он, ознакомившись с символической школьной структурой.
- Распоряжение гороно, - со значением сказала Валентина Андроновна.
- Жить надо не распоряжениями, а идеями. А какая наша основная идея? Наша основная идея - воспитать гражданина новой, социалистической Родины. Поэтому всякие распоряжения похерим и сделаем таким макаром.
Он немного подумал и написал первый приказ:
1-й этаж. Первый и шестой классы.
2-й этаж. Второй, седьмой и восьмой.
3-й этаж. Третий и девятый.
4-й этаж. Четвертый, пятый и десятый.
- Вот, - сказал он, полюбовавшись на раскладку. - Все перемешаются, и начнется дружба. Где главные бузотеры? В четвертом и пятом: теперь на глазах у старших, значит, те будут приглядывать. И никаких дежурных, пусть шуруют по всем этажам. Ребенок - существо стихийно-вольное, и нечего зря решетки устанавливать. Это во-первых. Во-вторых, у нас девочки растут, а зеркало - одно на всю школу, да и то в учительской. Завтра же во всех девчоночьих уборных повесить хорошие зеркала. Слышишь, Михеич? Купить и повесить.
- Кокоток растить будем? - ядовито улыбнулась Валентина Андроновна.
- Не кокоток, а женщин. Впрочем, вы не знаете, что это такое.
Валентина Андроновна проглотила обиду, но письмо все же написала. Куда следует. Но там на это письмо не обратили никакого внимания, то ли приглядывались к новому директору, то ли у этого директора были защитники посильнее. Классы перемешали, дежурных ликвидировали, зеркала повесили, чем и привели девочек в состояние постоянно действующего ажиотажа. Появились новые бантики и новые челки, на переменах школа победно ревела сотнями глоток, и директор был очень доволен.
- Жизнь бушует!
- Страсти преждевременно будим, - поджимала губы Валентина Андроновна.
- Страсти - это прекрасно. Хуже нет бесстрастного человека. И поэтому надо петь!
Специальных уроков пения в школе не было из-за отсутствия педагогов, и директор решил вопрос волюнтаристски: отдал приказ об обязательном совместном пении три раза в неделю. Старшеклассников звали в спортзал, директор брал в руки личный баян и отстукивал ритм ногой.
Мы красные кавалеристы,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ…
Эти спевки Искра очень любила. У нее не было ни голоса, ни слуха, но она старалась громко и четко произносить слова, от которых по спине пробегали мурашки:
Мы беззаветные герои все…
А вообще-то директор преподавал географию, но своеобразно, как и все, что делал. Он не любил установок, а тем паче - указаний и учил не столько по программе, сколько по совести большевика и бывшего конармейца.
- Что ты мне все по Гангу указкой лазаешь? Плавать придется, как-нибудь разберешься в притоках, а не придется, так и не надо. Ты нам, голуба, лучше расскажи, как там народ бедствует, как английский империализм измывается над трудящимся людом. Вот о чем надо помнить всю жизнь!
Это когда дело касалось стран чужих. А когда своей, директор рассказывал совсем уж вещи непривычные.
- Берем Сальские степи. - Он аккуратно обрисовывал степи на карте. - Что характерно? А то характерно, что воды мало, и если случится вам летом там быть, то поите коня с утра обильно, чтоб аж до вечера ему хватило. И наш конь тут не годится, надо на местную породу пересаживаться, они привычнее.
Может, за эти рассказы, может, за демократизм и простоту, может, за шумную человеческую откровенность, а может, и за все разом любила директора школа. Любила, уважала, но и побаивалась, ибо директор не терпел наушничанья и, если ловил лично, действовал сурово. Впрочем, озорство он прощал: не прощал лишь озорства злонамеренного, а тем более хулиганства.
В восьмом классе парень ударил девочку. Не случайно, и даже не в ярости, а сознательно, обдуманно и зло. Директор сам вышел на ее крики, но парень убежал. Передав плачущую жертву учительницам, директор вызвал из восьмого класса всех ребят и отдал приказ:
- Найти и доставить. Немедленно. Все. Идите.
К концу занятий парня приволокли в школу. Директор выстроил в спортзале все старшие классы, поставил в центр доставленного и сказал:
- Я не знаю, кто стоит перед вами. Может, это будущий преступник, а может, отец семейства и примерный человек. Но знаю одно: сейчас перед вами стоит не мужчина. Парни и девчата, запомните это и будьте с ним поосторожнее. С ним нельзя дружить, потому что он предаст, его нельзя любить, потому что он подлец, ему нельзя верить, потому что он изменит. И так будет, пока он не докажет нам, что понял, какую совершил мерзость, пока не станет настоящим мужчиной. А чтоб ему было понятно, что такое настоящий мужчина, я ему напомню. Настоящий мужчина тот, кто любит только двух женщин. Да, двух, что за смешки! Свою мать и мать своих детей. Настоящий мужчина тот, кто любит ту страну, в которой он родился. Настоящий мужчина тот, кто отдаст другу последнюю пайку хлеба, даже если ему самому суждено умереть от голода. Настоящий мужчина тот, кто любит и уважает всех людей и ненавидит врагов этих людей. И надо учиться любить и учиться ненавидеть, и это самые главные предметы в жизни!
Искра зааплодировала первой. Зааплодировала, потому что впервые видела и слышала комиссара. И весь зал зааплодировал за нею.
- Тише, хлопцы, тише! - Директор заулыбался. - Между прочим, в строю нельзя в ладоши бить. - Он повернулся к парню, усердно изучавшему пол, и в мертвой тишине сказал негромко и презрительно: - Иди учись. Средний род.
Да, они очень любили своего директора Николая Григорьевича Ромахина. А вот свою новую классную руководительницу Валентину Андроновну не просто не любили, а презирали столь дружно и глубоко, что не затрачивались уже ни на какие иные эмоции. Разговоров с нею не искали: терпеливо выслушивали, стараясь не отвечать, а если отвечать все же приходилось, то пользовались ответами наипростейшими: "да" и "нет". Но Валентина Андроновна была далеко не глупа, прекрасно знала, как к ней относятся, и, не найдя путей к умам и душам, начала чуть-чуть, самую малость заискивать. И это "чуть-чуть" было тотчас же отмечено классом.
- Что-то наша Валендра заюлила? - громко удивился Пашка Остапчук.
- Льет масло в будущие волны страстей человеческих, - с пафосом изрекла Лена Бокова.
- Ворвань она льет, а не масло, - проворчал просвещенный филателист Жорка Ландыс. - Откуда у такой задрыги масло?
- Прекрати, - строго сказала Искра. - О старших так не говорят, и я не люблю слово "задрыга".
- А зачем же произносишь, если не любишь?
- Для примера. - Искра покосилась на Вику, отметила, что она улыбается, и расстроилась. - Нехорошо это, ребята. Получается, что мы злословим всем классом.
- Ясно, ясно, Искра! - торопливо согласился Валька Эдисон. - Действительно, в классе не надо. Лучше дома.