- Вот это не пойдет, - серьезно сказал Петр. - Это просто никак не годится: первая получка - и вранье? Получается, с вранья жизнь начинаешь, братишка. Так получается? Это во-первых. А во-вторых, мать с отцом зачем обижать? Они тоже порадоваться должны на твое рождение. Так или не так?
- Вроде так. Только, это, а ты с Розой?
- Мы тебя отдельно поздравим, - улыбнулся Петр. - А сейчас крой к маме и скажи, что меняешь костюм на день рождения.
Мама согласилась сразу, отец, поворчав, тоже, и Артем вместо магазинов, которые очень не любил, помчался к закадычному другу Жорке - советоваться, кого приглашать на первый в жизни званый вечер.
У Жорки Ландыса было два дела, которыми он занимался с удовольствием: коньки и марки, причем коньки были увлечением, а марки - страстью. Он разыскивал их в бабушкиных сундуках, до унижения клянчил у знакомых, выменивал, покупал, а порой и крал, не в силах устоять перед соблазном. Он первым в классе вступил в МОПР, лично писал письма в Германию, потом в Испанию, а затем в Китай, хищно отклеивал марки и тут же сочинял новые послания. Эта активность закрепила за ним славу человека делового и оборотистого, и Артем шел к нему советоваться.
- Нужен список, - сказал Жорка. - Не весь же класс звать.
Артем был согласен и на весь, лишь бы пришла она. Жорка достал бумагу и приступил к обсуждению.
- Ты, я, Валька Александров, Пашка Остапчук…
С мужской половиной они покончили быстро. Затем Жорка отложил ручку и выбрался из-за стола:
- Девчонок пиши сам.
- Нет, нет, зачем это? - Артем испугался. - У тебя почерк лучше.
- Это точно, - с удовольствием отметил Ландыс. - Знаешь, куда я письмо накатал? В Лигу Наций насчет детского вопроса. Может, ответят? Представляешь, марочка придет!
- Вот и давай, - сказал Артем. - С кого начнем?
- Задача! - рассмеялся Жорка. - Лучше скажи, кого записывать, кроме Зинки Коваленко.
- Искру. - Артем сосредоточенно хмурился. - Ну, кого еще? Еще Лену Бокову, она с Пашкой дружит. Еще…
- Еще Сашку Стамескина, - перебил Жорка. - Из-за него Искра надуется, а без Искры…
- Без Искры нельзя, - вздохнул Артем.
Оба не любили Сашку: он был из другой компании, с которой не раз случались серьезные столкновения. Но без Сашки могла не пойти Искра, а это почти наверняка исключало присутствие Зиночки.
- Пиши Стамескина, - махнул рукой Артем. - Он теперь рабочий класс, может, не так задается.
- И Вику Люберецкую, - твердо сказал Жорка.
Артем улыбнулся. Вика давно уже была Жоркиной мечтой. Голубой, как ответ из Лиги Наций.
День рождения решено было отмечать в третье воскресенье сентября. Они еще не совсем привыкли к слову "воскресенье" и написали "в третий общевыходной", но почта сработала быстрее, чем рассчитывал Артем: в среду к нему подошла Искра и строго спросила:
- Эта открытка не розыгрыш?
- Ну, зачем? - Артем недовольно засопел. - Я, это… Шестнадцать лет.
- А почему не твой почерк? - допытывалась дотошная Искра.
- Жорка писал. Я - как курица лапой, сама знаешь.
- У нашей Искры недоверчивость прокурора сочетается с прозорливостью Шерлока Холмса, - громко сказала Вика. - Спасибо, Артем, я обязательно приду.
Артема немного беспокоило, как поведут себя братья в их школьной компании, но оказалось, что как раз в этот день и у Якова и у Матвея возникли неотложные дела. Они утром поздравили младшего и отбыли за час до прихода гостей, предварительно перетащив в одну комнату все столы, стулья и скамейки.
- К одиннадцати вернемся. Счастливо гулять, Шпендик!
Братья ушли, а мать и отец остались. Они сидели во главе стола: мама наливала девочкам ситро и угощала их пирогами. Мальчики пили мамину наливку, а отец водку. Он выпил две рюмки и ушел, и осталась одна мама, но осталась так, что всем казалось, будто она тоже ушла.
- Мировые у тебя старики, - сказал Валька Александров, на редкость общительный парень, очень не любивший ссор и быстро наловчившийся улаживать конфликты. - У меня только и слышишь: "Валька, ты что там делаешь?"
- За тобой, Эдисон, глаз нужен, - улыбнулся лучший спортсмен школы Пашка Остапчук. - А то ты такое изобретешь…
Вальку прозвали Эдисоном за тихую страсть к усовершенствованию. Он изобретал вечные перья, велосипеды на четырех колесах и примус, который можно было бы накачивать ногой. Последнее открытие вызвало небольшой домашний пожар, и Валин отец пришел в школу просить, чтобы дирекция пресекла изобретательскую деятельность сына.
- Эдисон кого-нибудь спалит!
- А я считаю, что человеку нельзя связывать крылья, - ораторствовала Искра. - Если человек хочет изобрести полезную для страны вещь, ему необходимо помочь. А смеяться над ним просто глупо!
- Глупо по всякому поводу выступать с трибуны, - сказала Вика, и опять ее услышали, несмотря на смех, разговоры и шум.
- Нет, это не глупо! - звонко объявила Искра. - Глупо считать себя выше всех только потому, что…
- Девочки, девочки, я фокус знаю! - закричал миролюбивый изобретатель.
- Ну, договаривай, - улыбалась Вика. - Так почему же?
Искра хотела выложить все про духи, белье, шубки и служебную машину, которая сегодня в десять должна была заехать за Викой. Хотела, но не решилась, потому что дело касалось некоторых девичьих тайн. И проклинала себя за слабость.
- Потому что у меня папа крупнейший руководитель? Ну и что же здесь плохого? Мне нечего стыдиться своего папы…
- Артемон! - вдруг отчаянно крикнула Зиночка: ей до боли стало жалко безотцовщину Искру. - Налей мне ситро, Артемон…
Все хохотали долго и весело, как можно хохотать только в детстве. И Зиночка хохотала громче всех, неожиданно назвав Артема именем верного пуделя, а Сашка Стамескин даже хрюкнул от восторга, и это дало новый повод для смеха. А когда отсмеялись, разговор изменился. Жорка Ландыс начал рассказывать про письмо в Лигу Наций и при этом так смотрел на Вику, что все стали улыбаться. А потом Искра, пошептавшись с Леной Боковой, предложила играть в шарады, и они долго играли в шарады, и это тоже было весело. А потом громко пели песни про Каховку, про Орленка и про своего сверстника, которого шлепнули в Иркутске. И когда пели, Зина пробралась к Артему и виновато сказала:
- Ты прости, пожалуйста, что я назвала тебя Артемоном. Я вдруг назвала, понимаешь? Я не придумывала, а - вдруг. Как выскочило.
- Ничего, - Артем боялся на нее смотреть, потому что она была очень близко, а смотреть хотелось, и он все время вертел глазами.
- Ты правда не обижаешься?
- Правда. Даже, это… Хорошо, словом.
- Что хорошо?
- Ну, это. Артемон этот.
- А… А почему хорошо?
- Не знаю. - Артем скопил все мужество, отчаянно заглянул в Зиночкины блестящие глазки, почувствовал вдруг жар во всем теле и выложил: - Потому что ты, понимаешь? Тебе можно.
- Спасибо, - медленно сказала Зина, и глаза ее заулыбались Артему особой, незнакомой ему улыбкой. - Я иногда буду называть тебя Артемоном. Только редко, чтобы ты не скоро привык.
И отошла как ни в чем не бывало. И ничего ни в ней, ни в других не изменилось, но на Артема вдруг обрушился приступ небывалой энергии. Он пел громче и старательнее всех, он заводил старенький патефон, что принес Пашка Остапчук, он даже порывался танцевать - но не с Зиной, нет! - с Искрой, оттопал ей ноги и оставил это занятие. Мама следила за ним и улыбалась так, как улыбаются все мамы, открывая в своих детях что-то новое: неожиданное и немного взрослое. А когда все разошлись и Артем помогал ей убирать со стола, сказала:
- У тебя очень хорошие друзья, мальчик мой. У тебя замечательные друзья, но знаешь, кто мне понравился больше всех? Мне больше всех понравилась Зиночка Коваленко. Мне кажется, она очень хорошая девочка.
- Правда, мам? - расцвел Артем.
И это был самый лучший подарок, который Артем получил ко дню своего рождения. Мама знала, что ему подарить.
Но это было уже поздно вечером, когда черная "эмка" увезла Вику, а остальные весело пошли на трамвай. И громко пели в пустом вагоне, а когда кому-нибудь надо было сходить, то вместо "до свидания" уходящий почему-то кричал:
- Физкультпривет!
И все хором отвечали:
- Привет! Привет! Привет!
Но и это было потом, а тогда танцевали. Собственно танцевали только Лена с Пашкой да Зиночка с Искрой. Остальные танцевать стеснялись, а Вика сказала:
- Я танцую или вальс, или вальс-бостон.
Чего-то не хватало - то ли танцующих, то ли пластинок, - от танцев вскоре отказались и стали читать стихи. Искра читала своего любимого Багрицкого, Лена - Пушкина, Зиночка - Светлова, и даже Артем с напряжением припомнил какие-то четыре строчки из хрестоматии. А Вика от своей очереди отказалась, но, когда все закончили, достала из сумочки - у нее была настоящая дамская сумочка из Парижа - тонкий потрепанный томик.
- Я прочитаю три моих любимых стихотворения одного почти забытого поэта.
- Забытое - значит, ненужное, - попытался сострить Жорка.
- Ты дурак, - сказала Вика. - Он забыт совсем по другой причине.
Она прошла на середину комнаты, раскрыла книжку, строго посмотрела вокруг и негромко начала:
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду…
- Это Есенин, - сказала Искра, когда Вика замолчала. - Это упадочнический поэт. Он воспевает кабаки, тоску и уныние.
Вика молча усмехнулась, а Зиночка всплеснула руками: это изумительные стихи, вот и все. И-зу-ми-тель-ны-е!