Цепочка идет прямо на нас. Можно уже без бинокля разобрать отдельные фигуры. Автоматы у всех за плечами, - немцы ничего не ожидают. Впереди высокий, худой, в очках, - должно быть, командир. У него нет автомата и на левом боку пистолет; у немцев он всегда на левом боку. Слегка переваливается при ходьбе, - видно, устал. Рядом - маленький, с большим ранцем за спиной. Засунув руки за лямки, он курит коротенькую трубку и в такт походке кивает головой, точно клюет. Двое отстали. Наклонившись, что-то рассматривают.
Игорь толкает меня в бок.
- Смотри… видишь?
В том месте, где появилась первая партия немцев, опять что-то движется. Пока трудно разобрать что - мешает дождь.
И вдруг над самым ухом:
- Огонь!
Передний, в очках, тяжело опускается на землю. Его спутник тоже. И еще несколько человек. Остальные бегут, падают, спотыкаются, опять поднимаются, сталкиваются друг с другом.
- Прекратить!
Ширяев опускает автомат; щелкают затворы. Один немец пытается переползти. Его укладывают. Он так и застывает на четвереньках, потом медленно валится на бок. Больше ничего не видно и не слышно. Так длится несколько минут.
Ширяев поправляет сползшую на затылок пилотку.
- Дай закурить.
Игорь ищет в кармане табак.
- Сейчас опять полезут.
Он вытягивает рыжую круглую коробку с табаком. Немцы в таких носят масло и повидло.
- Ничего, перекурить успеем. С цигаркой все-таки веселее. - Ширяев скручивает толстенную, как палец, цигарку. - Интересуюсь, есть ли у них минометы? Если есть, тогда…
Разорвавшаяся в двух шагах от сарая мина не дает ему окончить фразу. Вторая разрывается где-то за стеной, третья прямо в сарае.
Обстрел длится минут пять. Ширяев сидит на корточках, прислонившись спиной к стенке. Игоря мне не видно. Мины летят сериями по пять-шесть штук. Потом перерыв в несколько секунд, и снова пять-шесть штук. Рядом кто-то стонет, высоким, почти женским голосом. Потом вдруг сразу тишина.
Я приподнимаюсь на руках и выглядываю в окно. Немцы бегут по полю прямо на нас.
- Слушай мою команду!..
Ширяев вскакивает и одним прыжком оказывается у пулемета.
Три короткие очереди. Потом одна подлиннее.
Немцы исчезают в овраге. Мы выводим бойцов из сараев, они окапываются по ту сторону задней стенки. В сараях оставляем только два пулемета, - этого пока достаточно. У нас уже четверо раненых и шестеро убитых.
Опять начинается обстрел. Под прикрытием минометов немцы вылезают из оврага. Они успевают пробежать метров двадцать, не больше. Местность совершенно ровная, укрыться им негде. Поодиночке убегают в овраг. Большинство так и остается на месте. На глинистой, поросшей бурьяном земле одиноко зеленеют бугорки тел.
После третьего раза немцы прекращают атаки. Ширяев вытирает рукавом мокрый от дождя и пота лоб.
- Сейчас окружать начнут… Я их уже знаю.
В окно влезает Саврасов. Он страшно бледен. Мне даже кажется, что у него трясутся колени.
- В том сарае почти всех перебило… - Он с трудом переводит дыхание. Осколком повредило пулемет… По-моему… - Он растерянно переводит глаза с комбата на меня и опять на комбата.
- Что - "по-моему"? - резко спрашивает Ширяев.
- Надо что-то… этого самого… решать…
- Решать! Решать! И без тебя знаю, что решать… Сколько человек вышло из строя?
- Я еще… не… не считал.
- Не считал…
Ширяев встает, подходит к задней стене сарая. Сквозь разрушенное окно видно ровное, однообразное поле без единого кустика.
- Ну что ж? Двигаться будем, а? Здесь не даст житья…
Поворачивается. Он несколько бледнее обычного.
- Который час? У меня часы стали. Игорь смотрит на часы.
- Двадцать минут двенадцатого.
- Давайте тогда… - Ширяев жует губами. - Только пулеметом одним придется пожертвовать. Прикрывать нас надо.
Оказывается, из пулеметчиков один Филатов остался. Кругликов убит, Севастьянов ранен. Ширяев обводит глазами сарай.
- А Седых. Где Седых?
- Вон на стропилах сидит.
- Давай сюда!
Парень в майке, ловко повиснув на руках, легко спрыгивает на землю.
- Пулемет знаешь?
- Знаю, - тихо отвечает парень, почти не шевеля губами.
Он смотрит прямо на Ширяева не мигая.
Лицо у него совсем розовое, с золотистым пушком на щеках. И глаза совсем детские - веселые, голубые, чуть-чуть раскосые, с длинными, как у девушки, ресницами. С таким лицом голубей еще гонять и с соседскими мальчишками драться. И совсем не вяжутся с ним - точно спутал кто-то крепкая шея, широкие плечи, тугие, вздрагивающие от каждого движения бицепсы. Он без гимнастерки. Ветхая, вылинявшая майка трещит под напором молодых мускулов.
- А где гимнастерка? - Ширяев сдерживает улыбку, но спрашивает все-таки по-комбатски грозно.
- Вшей бил, товарищ комбат… А тут как раз эти… фрицы… Вон она, за пулеметом… - И он смущенно ковыряет мозоль на широкой загрубелой ладони.
- Ладно, а немецкий знаешь?
- Что? Пулемет?
- Конечно, пулемет. О пулеметах сейчас говорим.
- Немецкий хуже… но думаю, как-нибудь… - и запинается.
- Ничего, я знаю, - говорит Игорь. - Все равно надо кому-нибудь из командиров остаться.
Он стоит, засунув руки в карманы, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.
- А я думал, Саврасова. Впрочем, ладно… - Ширяев не договаривает и поворачивается к Седых: - Ясно, орел? Останешься здесь со старшим лейтенантом. Лазаренко тоже останется, - ребята боевые, положиться можно. Сам видишь, один Филатов остался. Будете прикрывать. Понятно?
- Понятно, - тихо отвечает Седых.
- Что понятно?
- Прикрывать останусь со старшим лейтенантом.
- Тогда по местам. - Ширяев застегивает воротник гимнастерки становится совсем холодно. - Вот на тот садись, только перетащи его. Тут, где "максим", лучше. Готовь людей, Саврасов.
Саврасов отходит. Я не могу оторваться от его колен. Они все время дрожат мелкой противной дрожью.
- Долго не засиживайтесь, - говорит Ширяев Игорю. - Час - не больше. И за нами топайте. Строго на восток. На Кантемировку.
Игорь молча кивает головой, раскачиваясь с ноги на ногу.
- Пулемет бросайте. Затвор выкиньте. Ленты, если останутся, забирайте.
Через пять минут сарай пустеет. Я с Валегой тоже остаюсь, Ширяев уходит с четырнадцатью человеками. Из них четверо раненых, один тяжело. Его тащат на палатке.
Дождь перестал. Немцы молчат. Воняет раскисшим куриным пометом. Мы лежим с Игорем около левого пулемета. Валега попыхивает трубочкой. Седых, установив пулемет, поглядывает в окно. Потом Валега вытаскивает сухари и фляжку с водкой. Пьем по очереди из алюминиевой кружки. Опять начинается дождь.
- Товарищ лейтенант, а правда, что у Гитлера одного глаза нет? - спрашивает Седых и смотрит на меня ясными, детскими глазами.
- Не знаю, Седых, думаю, что оба глаза есть.
- А Филатов, пулеметчик, говорил, что у него одного глаза нет. И что он даже детей не может иметь…
Я улыбаюсь. Чувствуется, что Седых очень хочется, чтоб действительно было так. Лазаренко снисходительно подмигивает одним глазом.
- Його газами ще в ту вiйну отруiли. I взагалi, вiн не нiмець, вiн австрiяк, i фамiлiя в нього не Гiтлер, а складна якась - на букву "ш". Правильно, товарищ лейтенант?
- Правильно. Шикльгрубер - его фамилия. Он тиролец…
- Тиролец… - задумчиво повторяет Седых, натягивая на себя гимнастерку. - А его немцы любят?
Я рассказываю, как и почему Гитлер пришел к власти. Седых слушает внимательно, чуть приоткрыв рот, не мигая. Лазаренко - с видом человека, который давно все это знает. Валега курит.
- А правда, что Гитлер только ефрейтор? Нам политрук говорил.
- Правда.
- Как же это так?.. Самый главный - и ефрейтор. - Он смущается и принимается за мозоль. Мне нравится, как он смущается.
- Ты давно уже воюешь, Седых?
- Давно-о… С сорок первого… с сентября…
- А сколько же тебе лет?
Он задумывается и морщит лоб.
- Мне? Девятнадцать, что ли. С двадцать третьего года я.
Оказывается, он еще под Смоленском был ранен в лопатку осколком. Три месяца пролежал, потом направили на Юго-Западный. Звание сержанта он уже здесь получил, в нашем полку.
- Ну и что же, нравится тебе воевать?
Он смущенно улыбается, пожимает плечами.
- Пока ничего… Драпать вот только неинтересно.
Даже Валега и тот улыбается.
- А домой не хочешь? Не соскучился?
- Чего? Хочу… Только не сейчас.
- А когда ж?
- А чего ж так приезжать? Надо уже с кубарем, как вы.
Валега вдруг приподнимается и смотрит в окно.
- Что такое?
- Фрицы, по-моему… Во-он, за бугорком…
Левее нас, в обход, движутся немцы. Перебежками, по одному. Игорь наклоняется к пулемету. Короткая очередь. Спина и локти у него трясутся. Немцы скрываются.
- Сейчас из минометов начнет шпарить, - вполголоса говорит Лазаренко и отползает к своему пулемету.
Минуты через две начинается обстрел. Мины ложатся вокруг сарая, внутрь не попадают. Немцы опять пытаются перебежать. Видно, как они выскакивают, пробегают несколько шагов и ложатся, потом бегут обратно. Пулемет подымает только небольшую полоску пыли, и дальше этой полоски немцы не идут. Так повторяется три или четыре раза.
Лента приходит к концу. Мы выпускаем последние патроны и поочередно вылезаем в заднее окно - Седых, Игорь, Валега, потом я, за мной Лазаренко.