Итак, до войны, еврей Ефим Сегал чувствовал себя в Советской России равным среди равных. Он поверил, что сбылось пророчество комсомольца Опанаса, его пионервожатого - "антисемитизм перемелется на муку", - и что этот помол подхватила очистительная буря, унесла в безграничное пространство, рассеяла и уничтожила навсегда, безвозвратно,..
Навсегда?.. Безвозвратно?., Началась Вторая мировая война. И возродился антисемитизм на советской Руси - под черным гитлеровским знаменем, вооруженный, беспощадный, поклявшийся огнем и мечом истребить иудеев до последнего, от дряхлых стариков до грудных младенцев. И снова пошел на евреев мор: днями и ночами на захваченных землях их резали, пытали, тысячами сжигали в адских печах концлагерей. Вандалью работу с упоением вершили цивилизованные арийцы из фашистских группировок СС, СД, СА, Гестапо - оккупанты, чужеземцы, националисты. А в роли их подручных выступали... советские люди, воспитанные в интернациональном духе, как считалось, насквозь им пропитанные. Среди пособников убийц были и русские, и украинцы, и белорусы. Правда, большей частью подонки да выродки, но смущало число их...
Еще хуже было другое: поход немецких фашистов на евреев не ограничивался их физическим истреблением на оккупированных территориях. Задача виделась масштабнее: посеять антисемитизм на территории СССР повсеместно. Миллионы листовок, разбрасываемых над страной с вражеских самолетов, призывали: "Уничтожайте жидов и комиссаров! Жиды виновники всех ваших бед, они вас обманывают"... Сильные, зловещие всходы дали фашистские посевы... Знать, упали они не на мертвую почву... "Интернационального духа" - как не бывало! Ефим не забыл: солдаты, его товарищи по взводу, узнав, что он еврей, недоверчиво восклицали: "Быть того не может, Сегал, какой же ты еврей? Ты парень смелый, пулеметчик, в разведку ходил. Не-ет! Евреи не такие. Они сейчас все по тылам попрятались. И фамилия у тебя не какой-нибудь там Хаймович, Рабинович, Абрамович! Волосы кудрявые? Ну, и что - у нас, у русских, тоже кудряшей полно. Брось клепать на себя, ты не еврей!"
Ефима настораживал их тон, с каким они произносили "Хаймович, Рабинович, Абрамович" - насмешливый, пренебрежительный, брезгливый... Стало быть, бактерия антисемитизма попала в цель, И ежели она прочно укоренится в людских душах, рассуждал он, что будет после нашей победы?! (Ефим ни на секунду, в самую тяжелую пору отступлений и поражений, не сомневался в нашей победе). Неужто - антисемитизм в социалистическом государстве?
Он пошел со своей тревогой к замполиту дивизии. Тот дружески похлопал его по плечу, уверенно заявил: "Не беспокойся! Не будет такого! Партия не допустит!"
Мысли эти пронеслись в голове Ефима после того, как замолкли последние звуки "Плача Израиля".
- Вы что-нибудь слышали о Бабьем Яре? - нарушил молчание Наум Израилевич, обращаясь к Ефиму. - И знаете об Освенциме, Майданеке, Бухенвальде?.. Сколько же Гитлер за войну уничтожил наших братьев и сестер!.. Когда я беру в руки скрипку и начинаю играть "Плач Израиля", я оплакиваю безвинные жертвы, их предсмертные страдания, мученическую смерть... Не надо прятать слезы, молодой человек! Они текут из сердца, схваченного болью сердца. Не стыдитесь этих слез... И хватит печалиться, -совсем другим, бодрым голосом воскликнул он, - давай, Риточка, в честь нашей победы сыграем "Фрейлэхс"!.. Нет, сначала, пожалуй, выпьем по рюмочке вишневки! Ривочка, ставь бутылочку на стол... Беда - бедой, а праздник - праздником! Лэ-хаим, идн! Лэ-хаим!
Глава двадцать третья
После ухода Гориной с завода Сегала, к его удивлению, из редакции выдворить не спешили. Дубова о себе знать не давала. Гапченко своего отношения к Сегалу не изменил, только однажды сказал многозначительно:
- Трудно нам будет без Зои Александровны... - Ефим понял: говоря "нам", редактор имел в виду только его. - Держись, брат!
Итак, не очень-то уверенный в завтрашнем дне, Сегал продолжал работать в редакции. Критических материалов он не писал, пока... Последний его очерк - "Солдаты тыла" - пришелся по душе всем. Гапченко по этому поводу не без гордости заметил:
- Знаешь, и Марфа Степановна тебя похвалила.
- Да ну-у?.. - насмешливо удивился Ефим. - Скажите,
Веселая плясовая За жизнь пожалуйста!.. А как же насчет партийного долга солдат тыла? - съехидничал он.
Редактор поджал тонкие губы, сощурил за стеклами очков глаза, хмыкнул, промолчал.
Ефим притворялся. Он сразу обнаружил "ход конем", сделанный Гапченко. В передовой статье, написанной для номера, посвященного Победе, говоря о лучших рабочих, инженерах, техниках, редактор подчеркнул, что передовики производства, партийные и беспартийные, на протяжении всех военных лет самоотверженно выполняли свой патриотический, а стало быть, и партийный долг. "Ловко, - подумал Ефим. - Надо полагать, руководящее партсамолюбие Дубовой удовлетворено".
В августе сорок пятого года Ефиму предоставили отпуск, первый после войны. Как и чем заполнить выдавшиеся вдруг свободные дни, он сразу и сообразить не мог. И когда завком предложил ему путевку в дом отдыха, в тот самый цех здоровья, где несколько месяцев назад праздновали юбилей стенгазеты, он не отказался. "Место отличное - кругом леса, наконец-то нагуляюсь вдоволь".
Где и кем работает отдыхающий, в путевке не проставлено. По приезде Ефим отрекомендовался сменным мастером - так спокойнее: ни администрация, ни отдыхающие не проявят к нему особого интереса. Поселили его в комнате вместе с пожилыми рабочими - кузнецом и токарем. В первый же вечер, перед ужином, каждый из них достал из чемодана по бутылке разливной водки, пригласили выпить и Ефима: давай, сосед, с приездом и для знакомства. Ты из какого цеха?.. Из литейки? Сменный мастер?.. Стало быть, начальство, учтем... В следующий раз нас угостите, не откажемся...
Вечер выдался пасмурный, не переставая лил дождь. В такую погоду, как говорится, ни в лес, ни в поле. Уже знакомый Ефиму веселый массовик пригласил всех желающих в зал на танцы. Соседи Ефима после водочного знакомства отправились спать. Ефим со скуки пошел было в зал. Он сначала осмотрелся, нет ли знакомых: инкогнито -так инкогнито. Прошелся мимо танцующих, постоял - скука! И... ушел на боковую.
В последующие дни погода наладилась: в меру тепло, сухо, воздух - фимиам, наслаждайся, отдыхай, отрешись от всего... Но, Бог мой, какое же скверное здесь питание! Значительно хуже, чем он предполагал. Со стола не сходила квашеная капуста - обстоятельство, озадачившее Ефима: теперь август, обилие свежей зелени и овощей. Откуда взялась квашеная капуста?! Не иначе как прошлогодняя, догадался он. Видать, пищеблок здесь руководствовался пословицей: "Человек не скотина, все съест..." Капустноквашеное нашествие донимало отдыхающих: за завтраком капуста сдабривалась прозрачным ломтиком чайной колбасы, в обед - ложкой мясных волоконец. Если прибавить компот из сухофруктов и винегрет на ужин, то сим и исчерпывалось дневное меню.
Ни умником особым, ни прозорливцем быть не требовалось, чтобы увидеть и оценить размах здешних воров. Ефим это сразу понял, но бучу поднимать не захотел. "Ну их к лешему, - подумал он, - весь отдых пойдет прахом".
Но однажды соседи по комнате спросили его, какого он мнения о здешних харчах.
- А вы как считаете? - уклонился он от прямого ответа.
- Ни к черту не годится, - ругнулся кузнец, - к концу срока, глядишь, штаны с зада сваляться...
- Что поделаешь? - притворно посетовал Ефим. - Война только кончилась, продуктов мало, где их взять?
Кузнец посмотрел на него с возмущением:
- Чудак вы, право слово, чудак! Или прикидываетесь? Продуктов мало!.. Заметили отдельный вход сбоку нашей столовой?
- Не обратил внимания, - схитрил Ефим. Он и дверь видел, и кто входил и выходил, приметил.
- Слепой вы, что ли?.. Я тут кой что разведал, - продолжал кузнец, - питают в той боковушке, отдельно от нас, отдыхающих-начальников. И такой вкусный дух оттуда прет, аж стенку прошибает, за полверсты дразнит... Персонал тоже, глянь какой раскормленный. А для нас остается прошлогодняя капуста, бурда на постном масле, тьфу! Прости, Господи!.. Не запомнил я фамилию корреспондента из нашей газеты, он на фабрике-кухне жуликов малость распугал... Его бы сюда! И здесь такую продувку не мешало бы сделать!
"Да, - с досадой подумал Ефим, - видать, конец моему спокойному отдыху, хочешь, не хочешь, - придется разматывать очередной грязный клубок".
- Вы твердо уверены, - спросил он кузнеца не без определенного умысла, что дело обстоит именно так, как вы только что рассказали?
- Вот те крест, правда, отсохни у меня язык, коли вру!
- А вы тоже так думаете?
- Точно так, безобразие, другого слова не скажешь, - согласился токарь.
- Другого и говорить не к чему, - с деланным простодушием сказал Ефим, - люди вы грамотные, изложите свои наблюдения на бумаге, пошлите жалобу куда следует.
Токарь и кузнец переглянулись, оба выразительно посмотрели на Ефима: мол, соображаешь, что советуешь, парень?!
- Как же это так, Ефим, взять да и написать жалобу, - возразил без прежней запальчивости кузнец, - не простая штука!
- Куда как не простая, - подтвердил токарь, - надо хорошенько покумекать.
- Чего кумекать? - наседал Ефим. - Ведь вы только что возмущались, клялись и крестились, что говорите чистую правду.
- Точно, - в один голос подтвердили оба.
- Так напишите, отправьте эту правду по назначению, приедет комиссия, наведут порядок... Понятно?
- Оно понятно, - замялся кузнец, - а жалобу писать не буду. На словах - другой коленкор. А ты, - обратился он к токарю, - как хочешь, дело хозяйское.