Где же штабс-капитановы люди? Вот уже солнце стало вздыматься повыше над хребтами; под снежными шапками на крышах повисли искрящиеся ломкие ледяные сосульки; лед на окнах сполз к самому низу и сквозь тусклые стекла день ясный глядится. Предвесенней лаской дышут захребтовые ветры. На Лене, от вешки до вешки, - темнеет узкая дорога.
Сумрачен Канабеевский. А тут еще запропастились куда-то тунгусы, не везут ясак, пахучую, пушистую рухлядь. И Селифан смущенно разводит руками, недоумевающе ругается:
- Чего это они, гады?!. Обязательно должны были выйти еще в позапрошлую неделю, а их нету! Не иначе - стряслось что в лесу...
Поручик сердито молчал и переглядывал свои записи: огорченно отмечал застывший, не возрастающий счет богатств своих - и натыкался на последнюю запись в "Настроениях" - о жизни, которая станет ненужной и страшной, если господь не отвратит от него этого.
Тогда мрачно посматривал он в угол, за изголовьем постели, где под висевшим платьем стояла винтовка. Смотрел и вздыхал.
В последнее время Канабеевский, несмотря на солнечные дни, реже стал выходить из избы. Не тянуло его к людям, гадки они ему были, мутило его при виде их. К нему, на его половину, тоже никто не заходил, кроме Селифана и косоглазой девчонки, носившей ему самовары и обед вместо Устиньи Николаевны.
Бывало, что целый день Канабеевский валялся на постели и не видал живого человеческого лица.
И поэтому очень изумлен был он, когда однажды после обеда вошел к нему хозяин, Макар Иннокентьевич.
- К вашей милости я, Ачеслав Петрович!..
- Ну, в чем дело? Зачем? - брезгливо спросил Канабеевский.
- Вот какая штуковина, - немного помялся хозяин. - Заминка у меня тут вышла. Припас у нас ружейный вышел. Да. Так не уступите ли ружьишка вашего с патронами, значит?..
Канабеевский скривил губы и качнул головой.
- Только за этим? - спросил он ехидно. - Ну, так можешь убираться к себе по-добру, по-здорову!..
Макар Иннокентьевич потеребил бороду и медленно, не волнуясь сказал:
- Я думал, вы человек образованный, можете обращенье вежливое понимать, а вы вот как! Не хорошо. Очень не хорошо!..
- Без разговоров! - вскипел поручик. - Разговаривать будешь у себя, там, на твоей половине!..
- Да я и так у себя, - не повышая голоса, попрежнему спокойно возразил Макар Иннокентьевич. - Я в своем доме... Вы вот по милости всякое продовольствие у меня имеете - и никакой благодарности в вас нет...
Поручик сорвался с места, подбежал к хозяину, замахнулся, но, встретив тяжелый, упорный взгляд, опустил руку и, задыхаясь, проговорил:
- Я с тобой рассчитаюсь!.. Я тебе покажу - из милости!.. Хам!..
Но Макар Иннокентьевич молча повернулся и вышел.
Канабеевский быстро оделся, сердито расшвырял по постели одежду, вытащил из-под подушки наган, оглядел его, вздел на себя и ушел в деревню.
Он разыскал Селифана, строго накричал на него за то, что у него люди распущены, хамы, грубы.
Напоследок приказал объявить Макару Иннокентьевичу Черных письменно, под расписку, что вменяется ему в обязанность предоставлять квартиру и полный паек со всеми домашними услугами квартирующему в Варнацке по делам службы адъютанту штаба сводного карательного отряда поручику Канабеевскому.
- И объяви ему еще, - мрачно прибавил поручик, - что если он посмеет в другой раз побеспокоить меня, то будет арестован!..
- Слушаюсь! - покорно ответил Селифан и вздохнул.
28.
В ясное утро, когда Канабеевский только что встал с постели и, оглядев себя, успокоившись, сладко потягивался посреди комнаты, быстро вошел Селифан. Он был чем-то встревожен и, не здороваясь с поручиком, запыхавшись сказал:
- Неладное что-то у нас, вашблагородье, в Варнацке деется!..
- Говори! Рассказывай! - сдержанно приказал Канабеевский.
- Из Бело-Ключинского мужик тамошний приехал утресь, у Ерохиных остановился. Собрались туда мужики, стали калякать о чем-то, ну, пошли кои из моих-то, а их оттуда взашей! "Нечего, говорят им, нюхать здесь, да вынюхивать! Пошли!"... А о чем толковали - неведомо!..
- Пустяки! - решил Канабеевский. - О чем-нибудь своем, деревенском, толковали да и посмеялись над твоими лодырями!
- Нет! - мотнул головой Селифан. - Тут дело почище будет. Тут, вашблагородье, касаемо вас...
- Меня?
- Да. Не иначе - вас... Я, когда намедни Макару приказ ваш передавал, от него тоже загадку получил. "Ты, говорит, со своим офицером шибко не шиперься!.. Время-то ему отходит!".
- Так и сказал? - сдвинул брови поручик.
- Так вот, как я сказываю... А это, вашблагородье, не спроста. Макар-то мужик степенный, средственный, он языком трепать не любит...
- Та-ак!..
Поручик прошелся по комнате, схватил с измятой постели рубашку, накинул ее на себя. Порылся под подушкой, достал наган, выложил его на стол. Повернулся к Селифану.
- Так... - повторил он. - Ну, что же ты смекаешь по этому делу?..
- Да я, вашблагородье... - засмеялся Селифан. - Моя какая же к этому смекалка?.. Не иначе, красные где-нибудь объявились...
- Что-о?!..
Канабеевский широко раскрыл глаза, уставился на Селифана:
- Что ты болтаешь? Откуда ты эта выдумал?..
Селифан воровато забегал глазами, заюлил:
- Я это, вашблагородье, догадку свою такую имею, а чтоб основательно, так ничего покуль не известно...
- Нет, ты скажи, как тебе это могло в голову придти? - насел на него поручик. - Раньше у тебя таких догадок не было, как же ты додумался до этого теперь?..
- От усердия это, вашблагородье! - оправдывался Селифан. - Как вы приказали, чтоб я свою смекалку высказал, ну вот...
Глядя на него в упор, тяжело и неотрывно, Канабеевский жестоко сказал:
- В красных я не верю. Неоткуда им здесь быть. Но имей в виду, что если они откуда-нибудь появятся - черти их принесут, что-ли! - тебе первому будет от них трепка!.. Запомни!.. И чтобы я сегодня же знал, о чем там были таинственные беседы у твоего чалдонья!..
Встревоженный, угрюмый ушел Потапов от поручика. Встревоженным остался Канабеевский.
Впервые за все время в этот день поручик почувствовал тревогу одиночества, был опален неуловимыми пугающими предчувствиями, почувствовал скрытую, таящуюся враждебность окружающего.
И в этот же день он приказал Селифану, которому так и не удалось узнать, о чем толковали мужики, нарядить постоянное дежурство при своей квартире.
- Пусть один из твоих людей всегда находится здесь, на хозяйской половине. Чтоб всегда мог я распорядиться в случае чего.
Селифан выполнил приказ. И когда выполнял его, долго смачно и многоэтажно матерился...
29.
- Вот что, Алешка, - сказал Макар Иннокентьевич дня через три селифановскому стражу, уныло растянувшемуся на лавке в кухне. - Ты сиди здесь, не отлучайся...
- Ладно! - равнодушно ответил Алешка.
Макар Иннокентьевич прошел на чистую половину.
Макар Иннокентьевич еще раньше выглядел, что поручик ушел на деревню. Он смело прошел к постели поручика, порылся в углу, нащупывая винтовку, подсумок. Ощупал постель, поискал и не нашел нагана. Потом осторожно переглядел, перещупал все вещи Канабеевского и вернулся к себе.
- Пошто так скоро? - лениво спросил Алешка.
Макар Иннокентьевич не ответил.
После обеда к Макару Иннокентьевичу пришли мужики. Они долго молчали. Они задымили всю горницу. Потом Макар Иннокентьевич взглянул на Алешку и хмуро усмехнулся:
- Ты, антилерист, ступай-ка, погуляй покамест. Без тебя обойдемся!
- Не доверяете? - оскалился Алешка.
- Там понимай, как знаешь, а, между прочим, языком не трепли. Ступай!..
Алешка ушел. Мужики опять молча покурили. Потом Макар Иннокентьевич, словно продолжая известный всем разговор, сказал:
- Трехлинейка у его наготове. Патронов дивно, не менее ста. Револьверт с собой таскает.
- Утром всего ловчей!.. - заметил один из мужиков. - Утром он еще со сна не оклемается - тут его и взясть.
- Как бы пулей кого не попортил?
- А мы с хитростью! Рази мы так напрямки и попрем супротив его?!
- Чего и говорить!.. Брать надо с опаской, полегше!
Замолчали. Трубки захрипели; задымились сильнее.
- Селифашку с его оравой в ту же пору скрутить следовает!..
- Селифашка - што!.. Селифашку скрутить пустяк!
- Конешно!..
Еще покурили. Еще помолчали. Ушли.
А утром сквозь сладкий, последний сон услыхал Канабеевский движение над своей головой, раскрыл глаза, дернулся, хотел вскочить, но почувствовал крепкие руки, охватившие его за локти, за спину. Увидел мужиков и среди них Макара Иннокентьевича.
- Вы что? вы что? - крикнул он и рванулся. Но руки держали крепко. И кто-то успокаивающе сказал:
- Не крутись, паря, кабы кости тебе не помять!..
- Вязать мы тебя пришли - вот што! - прибавил другой.
Канабеевский тяжело дышал. Он задыхался. Переводя с трудом дух, он оглядел всех и сквозь зубы, сдерживая ярость, сказал:
- Гады!.. Сволочи! Попомню я это вам!..
- Не ругайся! - благодушно успокаивали его. - Ругаться будешь, не посмотрим, что ты благородье!..
- Дайте одеться! - угрюмо попросил поручик. - Голого разве вяжут?..
- Ну, ладно! Одевайся! отпустите, ребята.
Канабеевского освободили, он быстро сунул руку под подушку. Нагана гам не было.
Макар Иннокентьевич коротко засмеялся:
- За дурачков нас считаешь? Рази мы револьверт в этаком месте оставим?.. Он у нас прибран.
Поручик зло сверкнул на него глазами и стал быстро одеваться.