"Девочка моя!" - слезы навернулись сами, но я гнала их прочь - нельзя показывать слабость. Нужно казаться крепкой, здоровой, чтоб и тени сомнения не возникло. Он не может знать, не должен догадаться.
- У Ляли третья группа крови, третья! - неуверенно шагнула я к мужчине. Тот кивнул, разглядывая остатки жидкости на дне стакана.
- Сколько ей лет?
- Восемнадцать. Она совсем ребенок. У вас же есть сердце!.. Пожалуйста, не трогайте ее, умоляю! Хотите, на колени встану? Я буду делать все, что вы скажете, я слова никому не скажу… Умоляю, пожалуйста… - Ноги все-таки не сдержали, и я осела в снег.
Мужчина выплеснул остатки кофе, закрыл стаканчиком термос и глянул на меня сверху:
- Я заказал тебе плов.
- Что?!
Плов?.. Слов не было, как не было сердца у садиста.
- Надеюсь, ты поняла…
- Я поняла, - заверила. - Никто ни о чем не догадается. Я буду вести себя хорошо. Сделаю, что скажете. Плов, значит, плов.
Силос так силос. Мне все равно. Я понятия не имею, как смогу проглотить хоть крошку. Но ради моей доченьки, смогу. Ради нее я смогу все, что угодно, как угодно, когда угодно!
Господи!..
- Пошли.
В кафе было на удивление чисто, уютно, тепло и тихо. Обычно в таких забегаловках стоит гвалт из сонма звуков: чавканья, бряканья ложек, разговоров, стуков. В воздухе витает смесь самых разнообразных запахов, ни один из которых нельзя назвать приятным. А еще запущенность и грязь: крошки на столе, непромытые ложки, покореженные стулья и надписи на столешницах "здесь был Вася (Федя)", "любовь до гроба", и "все в путь". Во всяком случае, именно так выглядело придорожное кафе пять лет назад, когда мы познакомились с ним. Нет, не с этим - с другим. Ехали со Славкой и ее приятелем на лыжную базу. Ехали далеко и долго, Лялька проголодалась, и мы решили перекусить. Ляля долго таращилась на чавкающие физиономии водителей, на окружающее "великолепие", свою порцию и вздрагивала от криков, доносящихся с кухни, и все крепче сжимала в кулачке ложку, видимо, не зная, в кого ее запустить. Есть моя девочка ничего не стала - полученный стресс начисто лишил ее аппетита на пару суток.
Впоследствии нам с ней больше не приходило в голову посетить сии экзотические места, о чем мы ни капли не жалели.
Наверное, я отстала от жизни.
Это кафе было именно кафе. Чистые столики с салфетками, солонкой и перечницей, мягкие стулья, цветы в горшках по углам, огромные, опять же чистые, окна. Аппетитный аромат свежей пищи, тихая, нейтральная музыка.
Я села за столик, на который указал мой сопровождающий, и задумчиво огляделась - до чего дошел прогресс!
За столиком на противоположном конце сидел толстяк и аккуратно расправлялся с шашлыком. Женщина кормила мальчугана лет пяти пончиками. За стойкой стоял улыбчивый парнишка в белом переднике. Все. Никого больше.
Интересно, а в этом заведении есть еще одно заведение?
Киллер поставил передо мной тарелку с дымящимся пловом. Запах и вид были отменными. Рядом на салфетку легли одноразовые ложка, вилка, нож. Надо же! Следом появилась порция шашлыка (естественно, не мне) и две порции салата. Кстати, о шашлыке - терпеть его не могу, а плов натуральный, уважаю, но ведь киллер не мог о том знать! Или мог? Может, его фамилия Нострадамус?
- Ешь, - кивнул мне мужчина.
- Мне бы руки помыть.
Он пристально посмотрел на меня и усмехнулся:
- И все остальное?..
- Как это ни странно.
- Хорошо. Дверь за стойкой справа. Предупреждать надо?
- Нет. Мы же договорились.
- Иди, - кивнул с ленцой.
И я пошла.
Санкомната была выложена голубоватым кафелем и просто поражала сверкающей чистотой. Я сделала свои дела и, открыв воду в кране, уставилась на свое отражение в огромном зеркале: плохо, очень плохо. Губы белые, лицо серое, под глазами круги. Здоровой и полной сил меня можно назвать лишь сослепу. Я тщательно умылась и принялась кусать губы, чтоб хоть им вернуть естественный цвет. На карте жизнь моей дочери, и я не могу, не имею права рисковать. Если он только узнает, если только догадается…
А как он может не знать?
Значит, не Полонская? Кто-то из медперсонала? Как его там - Терентьев?
Ничего не понимаю, а надо бы…
Если они узнают, а узнают, то не только мне конец - Ляле. Но опять же, смотря, что им надо - сердце у меня действительно здоровое, и печень, и… Черт, о чем я думаю?!
Я посмотрела на кафель: рискнуть или не рисковать? Если на его поверхности написать номер машины и призыв о помощи - наверняка сработает, пусть не сейчас, так через час. Чем написать? Хоть мылом.
Но что дальше? Где гарантия, что после меня не зайдет служащий или та же мамочка, чтоб вымыть руки малышу? И что тогда? Киллер всех перестреляет - беретта в наплечной кобуре под его курткой. Взять его не возьмут - и думать нечего. Кто? Мамаша? Толстяк? Субтильный паренек-буфетчик? Ни один из них не похож на героя-одиночку. Итог будет не в мою пользу: киллер благополучно или нет - это уже частности - уйдет. Не факт, что не со мной и не положив всех присутствующих. Ситуация еще больше ухудшится - Лялька в таком случае однозначно попадет под удар. Убить его мне? А где гарантия, что он действует один? Наоборот, наверняка с ним в паре минимум двое. А если он обычный курьер? Взял, привез, передал?
Действовать наобум, рискуя жизнью своей - нет проблем, но Лялечкиной - ни за что!
Я принялась вытирать руки одноразовым полотенцем, глядя на свое отражение в зеркале, и поняла, что буду делать: выясню, сколько человек в группе, как куда, для кого, что… А потом сама убью садиста. И пусть умру от вида крови - ерунда!
В этот момент дверь в комнату распахнулась и на пороге появился он. Оглядел стены, пол, шагнул внутрь и проверил кабинки.
- Мы же договорились, - напомнила я в который раз, понимая, что он ищет. И поблагодарила свой инстинкт, что не засыпал, как его не убаюкивали последние шестнадцать лет тоскливо-обыденной жизни. Вот бы сейчас киллер надпись увидел…
- С тобой?
Да, не дурак. И имя у него, наверное, Фома. Неверующий.
Он оглядел меня и кивнул в сторону выхода:
- Плов стынет.
Ели молча. Я завидовала хорошему аппетиту и свежему виду своего соглядатая. Ничего таких не берет. Сколько он по трассе прогнал? Ночь не спал - а посмотришь и не догадаешься. Даже щетины нет - побриться успел, гад. Но больше всего меня нервировали его глаза. Глаза, что я не смогла забыть за долгие годы, они были точь-в-точь. И словно насмешка, плюха - смотрели на меня, принадлежа другому лицу. Осанка, манеры - я могла спутать, забыть. Голос был более хриплым, глухим. Но глаза…
Издевается природа над людьми, как может.
"Хватит ерундой заниматься", - одернула себя.
Вздохнула, через силу запихивая в рот рис. Все правильно, я должна есть, чтоб остаться привлекательной для своих палачей. Гусей перед Рождеством и то откармливают, а я ценнее, я контейнер с органами.
Нет, что за чушь пришла мне в голову? Как я могла сравнить его и этого? Робот-автомат, аппарат по штамповке купюр, и неважно, каким способом. Тот бы на такое не пошел.
Клинит меня. Вижу, чего нет, не вижу, что есть.
Передо мной появилась чашка с чаем и белая баночка с синей надписью.
- Выпей, - приказал киллер.
Яд? Скорей витамины.
Я молча открутила крышку. Внутри были сине-красные капсулы. Что ж, теперь заботясь о моем организме, торговцу живыми органами по логике нужно еще и "орбит" мне выдать.
Я демонстративно закинула капсулу в рот, запила чаем и, качнувшись к мужчине, открыла рот, продемонстрировав отсутствие лекарства за щекой и зубами.
Он одарил меня задумчивым взглядом, выдал пластинку жвачки и забрал банку с капсулами.
Завтрак закончился.
Мы сели в машину, и я для собственного успокоения задала вопрос, чтоб больше никогда не возвращаться мыслями к раритетам, не травмировать себя ненужными воспоминаниями, не выкапывать из глубин памяти боль. Мне ее хватает сейчас и без прошлого.
- Вы убедились в моей лояльности. Может, ответите тогда на один вопрос: как вас зовут?
Он оглядел меня и сухо выдал:
- Павел.
Я вздрогнула и прикрыла веки, чтоб не видеть того, кто смел носить столь дорогое для меня имя, и попыталась утихомирить вмиг расшалившееся сердце. Я понимала: большей боли мне уже не получить и сердце не унять.
Я надолго потеряла дар речи.
У меня, как и у любого, кто дожил до зрелого возраста, был за спиной мешок грехов, воз долгов и мимолетные призраки счастья. Пара тайников в душе, пара могилок несбывшихся надежд. Но маячок же упования на безоблачную старость, не зря прожитую жизнь уже еле тлел, он почти потух еще до встречи с киллером.
Тридцать восемь. Если разобраться, это не возраст и тем более не финиш. Почти середина дистанции, отмеренной нам судьбой, Богом или кем-то иным, кто заведует вопросом жизни и смерти. Самый расцвет, самый пик для осуществления своих чаяний, покорения вершин, на которых обитает надежда, благо, счастье и прочая лирика. Наконец - обретение долгожданных целей… Для меня этот возраст стал рубежом, подведением итогов.