- Опять на вы? Дистанция? Чтоб не запачкаться? - Мужчина откинулся на спинку сиденья и, повернув ко мне голову, хмуро уставился на меня. - Да, я убивал, и убивал намеренно, и убил бы снова. Мне не стыдно, потому что я убивал подонков. А ты? Чего стыдишься ты? Разве ты не убила бы, случись повернуть время вспять? Уверен - нажала бы на курок вновь.
На что он намекает? Что может знать?
Как больно, как горько на душе…
- Я никогда, никого не убивала! Я спросила вас о дочери! - отчеканила.
- Ты жила, значит, не могла не убивать - мысленно, словами, делом…
- Я не жила.
Он думал с минуту, щуря глаз:
- И давно умерла?
Откуда столько боли и понимания в голосе? Откуда тоска просочилась во взгляд?
- Вместе с ним.
Наверное, я сошла с ума, раз откровенничаю с ним. Но разве можно ответить ложью на искренность? И как солгать, глядя в глаза, которые помнят каждый уголок моей души. И так хочется прижаться к груди и прошептать хоть раз еще в своей жизни: Павлик…
Слезы, невольные гости, навернулись на глаза, и мужчина протянул руки, чтоб смахнуть их со щеки. Боже, сколько нежности в простейшем жесте:
- "Ты стоишь на распутье, а Христос на распятье, он за нас принял наши грехи и проклятья. Выбирая войну, ты умножишь потери: никого ты не любишь, никому ты не веришь…" - пропел хриплым шепотом, вглядываясь в мое лицо, словно пытаясь запомнить его, и влезть в душу, на самое донышко, туда, где ничего нет, кроме жаркого солнца Кандагара. И Павлика, живого, живущего, любимого до дрожи, до потери себя самой в его глазах, руках, любви, такой же чистой, как он сам. И нет грязи, нет боли и подлости, и еще жива вера и надежда рядом, с тобой, и есть друзья, есть будущее. С ним, только с ним и для него…
Что он делает со мной? Что дуло у виска по сравнению с его пониманием, нежностью, непонятной мне и волнующей. Она, его нежность, словно бур в открытой ране.
Кто сказал, что старые раны не болят и не ноют, что время лечит и все проходит?
Неправда: то, что было живо, живет, пока жив ты.
- Вы иезуит! - качнула я головой, рванув ворот кофты, и открыла дверцу машины.
- Куда?
- На свежий воздух, прочь от вас!
- Сядь на место.
- Оставьте меня! - Мне нужно было бежать от него, я не могла оставаться рядом и была близка к истерике, когда выскажу все, не думая, не таясь. И буду трясти его за ворот куртки и кричать, как полоумная: "Где ты был все эти годы? Где ты был, Павел?!"
- Сядь и успокойся!
Это был жесткий приказ. Сталь в его голосе отрезвила меня, напомнив, кто передо мной. Я осела, присмирев, а мужчина нажал кнопку автоматической блокировки дверей и включил магнитолу. Чертов меломан! Нет, не классику и не рэп, а бардов, моих любимых Гейнца и Данилова, словно в насмешку, изощренно издеваясь. Ему явно хотелось залезть мне в душу, и он преуспел, расцарапав ее сердечным дуэтом замечательных музыкантов и собственным откровением:
- Человек, который прошел войну, чахнет в мирное время. Его психика дает трещину и меняет угол зрения на привычные для обывателя вещи. Нехватка адреналина рождает тоску и депрессию, и каждый борется с этим по-разному. Кто спивается, кто умирает, не найдя себе место. Я вернулся в строй, ты - ушла в себя, отдалась рутине, начала чахнуть и мечтать о смерти. С ней тебе привычнее, чем с жизнью. Ты настолько труслива?
Я?! Сказала бы я тебе…
- Понятия не имею, о чем вы.
- Конечно. А то я не встречал таких, не знаю, как они кончали. Пацаны возвращались из Афгана, и кто спивался, не в силах сжиться с новым статусом, с другой, абсолютно непонятной им жизнью, кто возвращался на войну, в привычное им состояние ежеминутного риска, устраивая схватки с любым - не своим. Они звали смерть, что не досталась им в свою пору… Я пил. Пил почти год, но водка не брала, а душе становилось все хуже. Я не видел смысла жить, не понимал, зачем дышу.
- Зачем вы мне это говорите?
- А тебе не интересно? - покосился на меня.
- Что вы - очень, - заверила, поглядывая на темную кромку леса у дороги. Он кивнул, не скрывая скепсиса, и все же продолжил:
- Потом я пошел искать забывшую меня смерть и понял: искать ее не надо, она сама тебя найдет. Нужно искать смысл, чтоб жить.
- Намекаете? На что?
- Подумай, голова у тебя работает.
- Не настолько хорошо. Вы значительно подкосили мой умственный потенциал.
- Наоборот, вернул его в привычное состояние.
Загадка за загадкой. Надоело уже голову ломать.
- Скажите прямо, что вам надо?
Он молчал с минуту и сказал:
- Давай спать.
- Что?!
- Спать. Ты устала, я тоже. Отдохнем пару часов, и в путь.
Меня невольно передернуло от намека. Доигралась в раскрепощенную женщину…
- Отдыхайте, я посижу. Разбужу вас, когда скажете.
Он молча откинул свое сиденье и мое.
Что делать? Возмутиться? Забиться в угол, устроить истерику, как девственница? Закричать: "насилуют"? Фыр-р-р!
Был бы повод и было бы кому кричать. Мужчина с невозмутимой физиономией лег, сунув руки в карманы куртки, и прикрыл веки. Типа - сплю. Гамлет! А мне Офелию изобразить? Ничего роль, но не для меня.
Я раздраженная и обеспокоенная села, нахохлившись, вытянула ноги, в задумчивости косясь на мужчину: правда, будет спать? И мне верить? Угу: ресницы-то дрогнули, глаза приоткрылись. Следит, гад!
Только я устроилась удобнее, как пожалела о том.
- Ты какой секс предпочитаешь? - спросил мужчина.
- Бесконтактный! - буркнула я.
- А я наоборот, - бросил киллер, как будто речь шла о чем-то незначительном, и подтянул меня к себе, обнял, прижимая к груди. Ну почему бы и нет? В верхней одежде, отчего б рядом не полежать? Тем более, что моя рука оказалась близка к наплечной кобуре киллера. Одно движение и…
Он только пошевелился, пытаясь погладить мои волосы рукой, как я резко выхватила его беретту и, сев, наставила на него, целясь прямо в лоб. Киллер не пошевелился, лежал и смотрел на меня совсем не так, как должен был. Ни беспокойства, ни злости - печаль и нежность уживались в его глазах с вниманием и немым вопросом - что дальше?
Как тут выстрелишь…
И вдруг полилось из динамиков, пронзая болью, лишая последних сил для финального выстрела. И пошли мурашки по телу, забила дрожь, скручивая душу в жгут, наполнились глаза невольными слезами:
Черная трава выжженного поля,
Стынет на губах медный привкус крови.
В небе вместо звезд догорают всполохи ракеты
Где-то посреди прохлады лета.
Дождь… Шел четвертый час затяжного боя.
Мало было нас, да осталось двое
Бывших пацанов, в молодой беспечности когда-то
Избегавших райвоенкомата…
В личные дела вложены повестки.
Каждого ждала не жена - невеста.
Страх отогнала и считала дни до возвращенья,
Только не похож был на ученье бой…
Бросили со скал, с дальнего уступа.
Драться здесь тоска, а не драться глупо.
Мы в горах - десант, а они - не первую неделю,
Каждый камень тщательно прицелен…
"Павлик!" - взвыла душа. Пистолет дрогнул, ушел вниз. Я обессилено сникла, скрючилась от невыносимой боли, по сравнению с которой любая физическая - ласка. И со слезами на глазах слушала песню о том, кого я любила и люблю. О гибели его и меня в один миг, в один день. Вот только он там, а я здесь, и рядом его двойник, который дан мне во искушение, чтобы я предала вновь. Нет, любимый, я не предам тебя…
Киллер сел, но не для того, чтоб отобрать пистолет, а чтобы успокоить. Прижал к себе, обнял. Так мы и сидели в обнимку, словно брат с сестрой, чуть покачиваясь в горьких тактах и словах песни, в горечи мыслей теряя себя, сегодняшний день - вспоминая прошлое: каждый - свое.
"Двое нас, и две чеки гранаты, кольца обручальные солдата"…
- Мой муж погиб вот так же. Бросили на камни… Если ты был там, если это хоть что-то значит для тебя, ты не тронешь меня, - прошептала я, надеясь, что он правильно поймет.
- А как же "рота любовников"? - спросил тихо.
- Солгала. Я любила его, понимаешь? Люблю…
Что я делаю, кому признаюсь в сокровенном? Есть ли сердце у этого человека?
Конечно, есть, не может не быть… брат?
- Ты некрофилка? - улыбнулся он, и мне стало противно самой себя - наивная дурочка, ничему меня жизнь не научила… Я презрительно скривилась, глядя в лицо того, кто может смеяться в ответ на признание, попрать святое для любого нормального человека, осквернить память погибшего. Нет, он не был своим, он не ведал братства обожженных войной, тех, кто гнил и погибал в Афгане, делился одной папиросой на двоих, пятерых, а заодно патронами и мечтами. И смертью. И жизнью.
Я направила оружие в живот насмешника, но рука мужчины успела зажать мое запястье, отстраняя оружие:
- Предохранитель, - прошептал, глядя мне в глаза с каким-то жутким, больным и выжидательным прищуром. Испугал? Нет, дурочку нашел - а то я не посмотрела, снят предохранитель или нет.
- Угу, - бросила, отворачиваясь и делая вид, что сдаюсь. Но как только он немного ослабил хватку и внимание, дернула его на себя, направляя пистолет ему в бок.
Увы, силы неравны. Мужчина оказался сильней и, зажав мою руку, развернул ее ко мне, направляя ствол в мою грудь, и замер, чем сильно меня разозлил. Я ждала, что он наконец спустит курок и все закончится, но он лишь смотрел мне в глаза, словно тоже чего-то ожидал, и была в них такая лютая тоска, что впору было пожалеть его, погладить по голове.
Но я не стану.