- Уходи, - прохрипел Туз, увидев меня. Я молча схватила его за тельняшку и потащила в кювет. Он помогал, отталкиваясь больше от меня, чем от земли, и я даже не поняла - тяжелый он или нет. Мы кубарем покатились вниз.
- Дура, - прохрипел парень. И попытался удержать, когда я вновь начала карабкаться вверх. Но куда там… У него было прострелено легкое.
- Рану зажми! - бросила через плечо и рванула к БТР, возле которого царапал пальцами коричневую землю Чиж. Его не спасти, поняла я, как только увидела, как, пульсируя, вытекает кровь из шейной артерии. Попытка зажать ее ни к чему не привела. Парень посмотрел на меня и, прошептав "мама", умер. Мне хотелось завыть, закричать… но я лишь сморщилась, заплакав, поцеловала милого Чижа в лоб - никогда ему больше не попробовать маминых кулебяк.
Перебежками я направилась к другому бойцу - еще живому.
Я не помню, что там было, не знаю, как смогла перетащить в кювет раненых, сколько?
Я лишь помнила о цели и видела ее - ребята, я с вами, слышите, я с вами, ребята! Сквозь слезы, которых уже не чувствовала, не стеснялась, сквозь крики и назло свисту и грохоту. Я не думала о смерти - мне было некогда. Я лишь проклинала ее, натыкаясь на остекленевший взгляд бойца, и откладывала его имя в память, спеша к следующему в слепой надежде успеть, хоть его отобрать у душманской пули, у злой бабки смерти.
Витька, Шут, Мороз…
А этот жив! Значит, будет жить! И в кювет его, к остальным.
Меня пытались удержать, не пуская обратно под пули, но я не чувствовала силы рук братьев, потому что была сильнее. И вновь возвращалась, хватала первого попавшегося и тащила к товарищам.
Меня пытались перехватить у БТР, прижимали к земле, прикрывая собой. Я отпихивала, не соображая, что делаю. Я видела, что рядом истекает кровью мальчишка, тот, кто вчера приносил мне цветы, а позавчера сидел за одной партой. И мне было страшно, что я не успею вытащить его из-под огня и увижу мертвые глаза. И я ненавидела тех, кто меня удерживал, отбирая жизнь у товарища, а значит, и у меня. Кажется, я ругалась на зависть погибшему Ришату. Это срабатывало, а может, что другое? Не знаю…
Сколько шел бой?
Мне казалось, век и миг. Как провал во времени, в который ушли и навеки остались в нем мои дорогие мальчики, милые мои братья. Провал закончился, высосав нужную ему дозу жизней, и наступила оглушающая тишина. Я не верила в нее и ни черта не понимала. Полулежала на насыпи в кювете и смотрела в глаза Ягоды.
- Все, сестренка, - выдавил он улыбку, а рука зажимала рану в боку. И тут я увидела кровь под его ладонью, словно не заметила ее во время боя. Меня затошнило. Я села и попыталась сдержать рвоту, зажав рот ладонью, но мои руки были тоже в крови.
- Ты как? - прошелестело над ухом. Я вскинула взгляд: Павлик. По щеке красная полоса крови…
Я, оттолкнув его, рванула в сторону, к камням. Меня стошнило. Господи, как мне было плохо! Я не знала, куда деться от стыда, что меня видят такой отвратительной, слабой, готовой упасть в обморок, как кисейная барышня! И видят все! Ребята… Павлик! И эта мерзкая тошнота, звон в ушах от головокружения, слюни, что не утрешь, потому что руки в крови.
- Возьми, - подал мне бинт Шлыков.
- Не смотри, уйди! - заплакала я, представляя, как же он презирает меня сейчас. А он словно специально, чтоб поиздеваться, не только не ушел, но еще и поднял меня, прижал к груди, заставляя посмотреть ему в глаза:
- В небо смотри и дыши глубоко. Ну, Леся? Давай, девочка, давай!
И я разревелась: он со мной как с маленькой! Как с дурой!
- Старлей, нашатырь, на.
- Что с ней?..
- Да шок у девчонки…
- Ну, чего уставились?
- Отгоняй БТР!!..
- Связь, вашу маму!!..
- "Вертушки" на подходе!..
- Собирай раненых, быстро!!
- Уходим!!
- Товарищ старший лейтенант, дайте ей пить…
- У меня спирт есть…
Икая, всхлипывая и вздрагивая, я слушала разговоры и жалела, что не могу провалиться сквозь землю от стыда, и ненавидела себя за то, что так глупо устроена, за то, что реву, как последняя истеричка, и никак не могу остановиться. Я боялась смотреть по сторонам, чтобы не упасть в обморок от вида крови, не порадовать бойцов повтором рвоты.
Опять что-то жахнуло - "вертушки" пускали дымовые ракеты. Как хорошо, что нас не зажали в ущелье, а обстреляли почти на равнине…
Что-то сломалось во мне в том бою.
Внутренний мир надломился, треснул, как зеркало. И в этом изломе больше не было целостной картины, лишь два фрагмента - я вчерашняя и я сегодняшняя.
Я мылась, не соображая, что делаю, а сама видела погибших ребят, кровь и подлость смерти. Вика сидела на табурете и смотрела на меня с сочувствием, а я боялась смотреть на нее - ее любимого ранили, и сейчас он лежал в палате, под присмотром Рапсодии, а Виктория бросила его и побежала ко мне.
- Иди к нему.
Она мотнула головой.
- Иди, я все равно спать лягу.
- Тебе к нам надо.
- Зачем, я не ранена.
- Ты контужена. Посмотри на себя, ты лет на пять постарела…
Я б и на десять постарела, если б тем самым смогла вернуть погибших ребят.
- Как твой?..
- Нормально. Буянит, что зря упекли в постель. Тяжелых уже в полевой госпиталь отправили.
И вздохнула:
- Чего тебя понесло с колонной?
- Приказ.
- Головянкин?..
- Почему? Свиридов.
- Ясно. Из Кабула начальство приезжало, утром только улетели. Ох, погуляли - Галке прибыль.
- А что ты про Головянкина вдруг спросила? - Я села на постель, закончив наконец полоскаться. Надо бы воду вылить, да сил нет…
- Да Ягода-то у нас. Сашка твой прибегал, ну и парой фраз насторожил.
- Откуда Саше знать?
- А он слепой? Или я? Да все видят, что этот старый пень залезть на тебя мечтает. Идея фикс ты у него.
Я легла на постель, обняла подушку, еле сдерживая слезы, - мне не было дела до глупых чаяний какого-то Головянкина. Он казался далеким и невсамделишным.
- Ты поплачь, Олеся, легче станет.
- Нет, знаешь, как мне стыдно?
- Вот тебе раз! Это чего ж тебе стыдно?
- Меня стошнило, представляешь, при всех! Я вела себя как последняя идиотка! Ревела…
- Ага, поэтому Соловушкин рапорт на представление тебя к награде подал, да?
Я зарылась лицом в подушку: какой рапорт, какая награда?! Она что, не слышала, о чем я?
А ребята? Она что, не понимает, что они погибли?! Что Чижа больше нет!! Нет Темраза, Ришата, Дао. Нет! Их не-е-ет!!.
Господи, Господи, Господи!!
Куда ты смотришь и видишь ли вообще?!
Мне дали два дня выходных.
Богатство.
Приз.
Но что с ним делать?
Я лежала и глядела в потолок, а за стенкой слышалось изрядно надоевшее мне за два месяца службы монотонное скрипение кровати. Галка зарабатывала себе на жизнь в Союзе, без выходных. Еще бы, через месяц ее контракт закончится, а в месяце всего тридцать дней. Нет, на счастье Галки, в августе тридцать один день.
У каждого свое счастье.
Я отвернулась к стене и с головой укрылась простынею.
В комнату постучали, скрипнула дверь. Я хотела сказать посетителю все, что думаю, не стесняясь в выражениях, но увидела Пашу. Он в нерешительности застыл у входа, обнимая какие-то банки, фляжку.
- Ты?
- Я, - заверил. Сгрузил провиант на стол и подошел ко мне. - Гостинцы принес.
- Вижу, спасибо.
- Мелочь, - поморщился он и присел напротив меня, пододвинув табурет. Минута, десять - а он молчит и только смотрит. Потом взял мою руку и давай ладонь изучать, пальцем водить. Я не отдернула. Павел осмелел и поцеловал ее нежно, чуть касаясь, потом каждый пальчик и улыбнулся мне смущенно, как мальчишка. У меня слезы на глаза навернулись.
- Не плачь, Олеся, - отер слезу и вздохнул. - Олеся… У тебя даже имя теплое, как солнышко.
- Кандагара?
Павел опустил взгляд:
- Война, Олеся. Она всех перемалывает, мужчин, женщин, детей, стариков. Мы на ней звереем, вы…
- Опускаемся?
Он мотнул головой:
- Ломаетесь.
- Я не сломалась.
- Не ты. Но если о тебе говорить, то… лучше б ты уехала, Олеся.
- За этим и пришел?
- Нет, конечно, нет, - мотнул головой. - Наши братьев поминать собрались. Тебя приглашают. Пойдем?
Я зажмурилась:
- Нет. Не могу, извини.
- Плохо?
Я прислонилась лбом к его груди и вздохнула:
- Не то слово. Реву и реву.
Ему мне было не страшно признаться, я отчего-то верила - он правильно поймет. И он понял. Погладил по голове, еле касаясь, и прошептал:
- Ты женщина. Хорошо, что еще можешь плакать, а мы… Душа высыхает, Леся, вот что страшно.
- Это пройдет?
Он долго молчал, видно подбирал слова или лояльные фразы, а выдал:
- Не знаю.
Я закрыла глаза, найдя покой у его груди, и слушала, как бьется сердце Павлика. Мне было спокойно от его чуть учащенных, но мирных тактов. Теплые губы накрыли мои. Жаркий и в то же время нежный поцелуй был мимолетен в своей бесконечности. Впрочем, я понимала, что нельзя прожить жизнь в объятиях Павла, паря в невесомости его поцелуя. Но именно это и вызывало сожаление.
Возможно, если б он пожелал большего, я бы не воспротивилась, но так же возможно, что потом о том пожалела. Но Павел, видимо, почувствовал это и ушел, оставив в памяти лишь вкус его поцелуя.
На войне все становятся провидцами.