Владимир проводил Машу до квартиры генерала Михаила Андреевича и условился с ней встретиться на другой день у скульптора.
Маша плохо чувствовала себя у генерала. Ей не нравился праздный образ жизни Ирены, ее двусмысленные шуточки с адъютантом и то, что Ирена курила, наполняя пепельницу окурками, красными от губной помады. На другой день она перебралась к Егору Андреевичу Дегтяреву. С женой его Маша близко сошлась еще в Спас-Подмошье, куда Дарья Ивановна приезжала каждое лето с детьми.
Дарья Ивановна встретила Машу, как самую близкую родственницу. Маленькая, кругленькая, быстрая, говорливая, она сновала из комнаты в комнату, что-то делала и в то же время успевала рассказать Маше, какие у нее славные ребятишки: Васенька, Ванечка и Катенька; она показывала их тетрадки и дневники с отличными отметками, их рисунки, а через минуту голос ее раздавался уже из ванной комнаты, где Дарья Ивановна стирала белье, потом из кухни, где на плите что-то бурлило и шипело, распространяя по комнатам вкусный запах.
- Мой Егор Андреич и ребятишки не могут без мясного. Давай им и давай мяса, чисто тигрята какие. У Егора Андреича работа тяжелая - все возле горячего железа, ему питание надо хорошее. Так у меня и уходит весь день на заботы: то на базар, то по дому, к вечеру без ног остаюсь, - говорила Дарья Ивановна, а сама улыбалась, и видно было, что ей приятно бегать, хлопотать, "оставаться без ног", - в этом она видела великий смысл своей жизни. - Детей своих вырастить, в люди произвести - самое превеликое дело. Есть такие матери: детей нарожают, а сами с портфелишкой на службу - и вся их забота, а ребятишки на улице шляются, то под трамвай попадают, то безобразничают… Я бы таких матерей со службы выгоняла. Иной раз и книжку прочитать не управишься. Ну, верно, возле детей трудно: зато радостно мне, что все детишки учатся, вся одежа вымыта, все заштопано, зашито аккуратненько. И про меня даже в школе говорят: пример, мол, вы, Дарья Ивановна, для матерей. Старшенький мой, Никитушка, при университете оставлен, по научной линии пошел, - все профессора удивляются. Никитушка планету на небе открыл какую-то, а ему с Петрова дня нынче только двадцать пятый пойдет… Широко разросся дегтяревский корень. Вот и Володенька Николая Андреича далеко пойдет, - сказала Дарья Ивановна.
Она знала, что Маше приятны ее слова, и Маша, растроганная лаской, сказала, что летом она выйдет замуж за Владимира.
- И я приеду, Машенька, погостить. Попляшу на твоей свадьбе… Люблю я деревню, Машенька! По грибы ходить, сено ворошить…
К вечеру собрались дети - все здоровые, скромные, чисто одетые; потом, уже совсем поздно, пришел Егор Андреевич.
- Трудно вам, Егор Андреевич? - спросила участливо Маша.
- Он и называется - труд. А без труда как же? И пословица говорит: "Поработаешь до поту - поешь в охоту", - с улыбкой ответил Егор Андреевич. - Наша работа у прокатного стана горячая, быстрая, надо, как говорится, ковать железо, пока горячо. Вот у нас всегда спор с Николаем. Он говорит: на поле трудней, там в часы не уложишься, а в летнюю пору хватай и хватай от зари до зари да под пекотой солнечной. А у вас, мол, на заводе, все по часам, под крышей, ни солнце, ни дождь не мешают…
Крепкий, сухой, с темными руками и строгим лицом, он напоминал мореный дуб, пролежавший на дне реки несколько веков. Во всей фигуре его чувствовалась уверенность в себе и убеждение в том, что то дело, которое он творит всю жизнь, самое важное.
- Николай Андреевич просит вас помочь нам достать проволоку для колхоза, - сказала Маша, передавая ему письмо. - Мы хотим протянуть электрические провода в Шемякино.
Прочитав письмо, Егор Андреевич снял очки, усмехнулся.
- Как провода у нас взять, то это Николай с удовольствием. А как людей нам дать, то "самим мало"… Мужик!
- Каких людей? - удивленно спросила Маша.
- Набирали мы учеников в прокатный. Дело, сама видишь, тяжелое, тут нужен крепкий народ. Ну, написали от завода в "Искру", как вы наши подшефные, чтоб отпустили к нам молодых парней человек двадцать. А Николай ответил: "У самих мало народу…"
Маша знала, что Дегтярев удерживал всех, кто хотел уехать из колхоза в город, и считала, что он поступает правильно, заботясь об интересах колхоза. Но теперь ей стало стыдно, что она просит помощи у завода, которому отказали в людях.
- Завтра пойдешь со мной, Маша, к директору завода. Может, и даст, - сказал Егор Андреевич. - Он любит, когда его просят. Поломается-поломается, а все-таки даст. Ты ему только завод похвали. Он это любит.
Директор завода Туманов, грузный, с одышкой, краснолицый, выслушав Машу, решительно сказал:
- Не дам.
- Почему? Металл у нас есть, - сказал Егор Андреевич.
- Он, Николай Андреевич-то, знает, чья кошка съела сало. Мне не пишет, а тебе, Егор Андреевич: думает, брата, мол, уважают на заводе, дадут. Тебя, Егор Андреевич, сам знаешь, все мы уважаем и ценим, а металла братцу твоему не дам. Пусть припомнит нашу просьбу…
Маше хотелось защитить Дегтярева, и ей было досадно, что Дегтярев скрыл от нее просьбу завода.
- Конечно, нехорошо получилось, - сказала Маша. - Но ваш завод такой могучий, что вам ничего не стоит дать несколько тонн металла…
- Завод-то наш на всю страну! - с гордостью сказал директор. - И мне эти сто тонн - плюнуть… Не в том дело, а проучить надо вашего Николая Андреевича, чтобы понимал, что без нас, без завода, ему нет жизни… - он помолчал и уже умиротворенно сказал: - Металл дам, ежели достанете резолюцию у Белозерова. Он ведает распределением металла в стране. Без него нельзя.
"Это тот член правительства, что приезжал к нам на медвежью охоту", - с облегчением подумала Маша. Ей вспомнился веселый, заразительный смех Белозерова.
- А ты, Егор Андреевич, покажи гостье завод. Пусть полюбуется, - сказал на прощанье директор. - Пусть там расскажет, в деревне, зачем нам много людей нужно.
Маша впервые была на большом металлургическом заводе. Оглушенная криками паровозов, кранов, звоном железа, она шла за Егором Андреевичем, робко оглядываясь по сторонам, а он смеялся.
- Вот и я так двадцать лет назад шел по этому двору и шарахался. Да разве сравнить с тем, что тут было в двадцатом! Завод и тогда славился на всю Россию, а вспомнишь - смешно: просто сказать, большая деревенская кузница. И все, что видишь, выстроено за эти двадцать лет… И я строил. Горжусь.
Они вошли в прокатный цех, и Егор Андреевич бесстрашно переступил через огненную полосу раскаленного железа, изогнувшуюся, покрытую чешуйками окалины, похожую на змею. Маша растерянно остановилась.
- Иди, не бойся, - сказал ей рабочий в темных очках, откинутых на лоб, с потным худощавым лицом и шрамом над бровью. - Страшно только первый раз.
Маша шагнула, и ее обдало нестерпимым жаром. Ей даже показалось, что загорелось пальто, и она испуганно осмотрела полу.
Егор Андреевич стоял возле пышущей огнем печи и что-то говорил вихрастому пареньку, который широко открытыми глазами смотрел на слитки металла, лежавшие розовыми пирогами в бушующем пламени.
- Где очки? Сколько раз вам доказывать, что без очков нельзя работать? - сердито говорил Егор Андреевич. - Если еще раз, Жаворонков, замечу, наложу взыскание. Или напишу твоей матери, что хочешь ослепнуть. Ты же у нее единственный сын, голова!
Паренек достал из кармана очки и нехотя напялил их на глаза.
- Егор Андреевич, а сколько людей под вашим началом? - спросила Маша.
- В трех сменах двести двенадцать.
- И вы всех знаете?! - воскликнула Маша.
- А иначе нельзя. Спичка - и та загорается по-своему каждая. А человека зажечь потрудней… Вон стоит со шрамом на лбу - крючочник Турлычкин. Скажи ему грубо - нарочно станет тише работать. А от ласкового слова в огонь полезет.
Кран положил к ногам Турлычкина на железные валики огнедышащую болванку, валики завертелись, потащили болванку в клеть стана, но она, словно уклоняясь от своей судьбы, вдруг пошла боком, косо. Турлычкин ухватил ее клещами и перевернул с такой легкостью, будто это было сосновое полено, а не слиток металла в пятнадцать пудов. Болванка нырнула в пасть клети. Расплющенная тяжелыми валами стана, она выскочила на другой стороне, похожая уже на длинное бревно, стесанное с двух сторон, и рабочие вернули ее в клеть, заставив снова проползти в узкую щель между валами. После этого болванка вытянулась, похудела и, извиваясь, как змея, поползла к машине, стоявшей вдали. Машина завыла, втягивая в себя эту змею, и рассекла ее на куски кровавого цвета, разбрызгивая вокруг искры.
Егор Андреевич отвел Машу в сторону, где было не так шумно и прохладней, и, указывая рукой на людей, хлопотавших возле прокатного стана, сказал:
- Вот он, рабочий народ. Он дает всему жизнь и движение… А Николай думает, что вся сила в земле. Земля мертва без железа, без этой могучей силы…
Маша смотрела на людей, обожженных дыханием раскаленного железа, и думала о том, что вязать снопы даже под палящим солнцем или отбирать вручную миллионы зерен легче, чем делать железо, и что все сделанное ею в колхозе ничтожно по сравнению с работой Турлычкина.
Теперь, на расстоянии, она еще яснее увидела, что Николай Дегтярев - вовсе не такой идеальный человек, как ей казалось.
Маша поделилась этими мыслями с Владимиром.
- Да, отец успокоился… Он думает, что раз в деревне выстроены баня, электростанция и коров поят из автопоилки, то дальше итти некуда… А нам надо тащить за собой весь мир. Тащить из ямы, из тьмы, из крови. Если не сделаем этого мы, советские люди, никто не сделает, и человечество утонет в крови, - взволнованно сказал Владимир.