- Нет… Я могла бы поехать, никто меня не задержал бы, - ответила Маша, впервые отвечая и себе на этот трудный вопрос. - Но я не могу ехать… сама не хочу… Ну, как тебе объяснить?.. Мне, конечно, очень-очень хочется туда… к нему… Но если я приеду, то он подумает: "Какая же она слабенькая… думает только о себе, а не думает, что нужно помочь шемякинцам…" Значит, если я приеду туда, то буду еще дальше от него… А если я буду далеко от него… вот здесь… то буду ближе к нему… Ну, я совсем запуталась, - смущенно прошептала Маша.
- Нет, я понимаю… Ты его так сильно любишь, что уж не помнишь и о себе… А он тебя любит?
- Не знаю, Таня… Не знаю, - с грустью повторила Маша.
- А я и не думала, что бывает такая любовь, - тихо проговорила Таня. - Трудная и желанная… Вот ты какая! - изумленно воскликнула она и вдруг порывисто обняла Машу и поцеловала.
На собрание пришли люди не только из бригады Маши, но и из прочих бригад, и все с любопытством смотрели на пшеничное зерно, которое Маша положила на стол.
- Вот это и есть зерно счастья, - сказала она и пригласила всех подойти поближе и получше рассмотреть зерно.
Все по очереди подходили к столу, смотрели на зерно, ощупывали его, и всем казалось, что это зерно какое-то необыкновенное - очень тяжелое, налитое, золотистое. Прохор посмотрел, пощупал, покачал головой:
- Таких зерен в нашем амбаре не найдешь. Первый раз вижу. Пузатое и вроде поцарапанное.
Тут Маша дала ему увеличительное стекло, и Прохор увидел буквы, а из букв сложились слова, написанные на зерне:
"Желаем советскому народу счастья, и пусть оно светит людям, живущим во всем мире".
Маша сказала, что это пшеничное зерно подарили Владимиру Дегтяреву в Индии. Но такие же зерна, полновесные, крупные, красивые, плодородные, можно найти и в амбарах "Искры", если хорошенько поискать.
И если такими зернами засеять гектар, то можно получить полтораста пудов пшеницы. Можно попросить взаймы у "Искры" семян и отобрать из них вручную вот точно такие, как это зерно.
Бригада решила засеять семенами, отобранными вручную, десять гектаров.
- Нам нужно отобрать руками восемьдесят миллионов зерен, - сказала Маша: она еще накануне подсчитала, сколько потребуется времени и людей, чтобы выполнить эту работу. - И нужно затратить четыре с половиной тысячи человекодней. Другими словами, вся наша бригада в сорок человек, работая ежедневно по десять часов, закончит работу через четыре месяца, как раз к севу.
- Стало быть, всю зиму сидеть, не разгибая спины? - угрюмо сказал Яшка. - И поплясать некогда будет?
- Кто хочет плясать, пусть пляшет, но таких мы исключим из бригады, - сказала Маша.
Привезли из "Искры" семена, и шемякинцы начали перебирать их, ощупывая каждое зерно руками, отбрасывая щуплые, легковесные, стараясь найти точно такие же, какое лежало на столе, - полновесное, золотое зерно счастья.
- Кто хочет показать свою ловкость? - спросила Маша.
К столу подошла Татьяна Барсукова.
- Вот выбирай из этой кучки самые крупные, самые хорошие зерна. А я по часам буду следить, сколько ты отберешь семян за минуту.
Татьяна быстрыми движениями указательного пальца стала отодвигать в сторону крупные зерна. Все с напряжением следили за ее руками.
И вот во всех домах зажглись огоньки. За столами сидели шемякинцы и отбирали вручную семена. Люди соревновались между собой: кто отберет больше в минуту? Татьяна Барсукова побила всех: она успевала отобрать в минуту шестьдесят зерен.
За этой работой пели песни, рассказывали сказки. Из учеников старших классов назначили чтецов газет и книг. Шапкин ходил из дома в дом и читал свои стихи.
Яшка не явился на работу. А ночью он подстерег Машу на улице и остановил ее:
- Постой… Мне слово тебе сказать нужно…
- Нам говорить не о чем. Ты уж сказал мне свое слово, - ответила Маша и, отстранив его рукой, пошла дальше.
- Постой, говорю… - Яшка догнал ее и удержал за руку. - Ты мое то слово забудь… Пьян был… Пронзила ты меня. Маша. Гордостью своей покорила. Я вот с того дня все хожу и думаю, голова развалилась… Жить я без тебя не могу. Все ночи под твоим окном хожу, хоть бы глазом на тебя взглянуть… - Яшка умолк, тяжело дыша.
- Ну вот как скоро ты полюбил, - с улыбкой сказала Маша. - У других это бывает годами, и то молчат…
- А я такой. Я отчаянный, - горячо заговорил Яшка, сжимая руку Маши. - И что задумал, от того уж не отступлюсь! Люба ты мне!..
Яшка обнял Машу, но она оттолкнула его с такой силой, что Яшка не устоял на ногах и опрокинулся на спину.
Он медленно поднялся и хрипло проговорил:
- Все равно от меня не уйдешь. Не таких ломал!..
С тех пор Маша слышала каждую ночь шорох под окнами и долго не могла уснуть.
Яшка, привыкший к легким победам, приходил в ярость. Он просиживал ночи напролет под окнами Маши и ломал палки из тына, чтобы дать выход своим чувствам. На сортировку семян он не являлся, и Маша поставила вопрос об исключении его из полевой бригады. Никто не стал защищать Яшку, и его исключили.
Это была первая победа Маши в борьбе с сорокинщиной. Но эта победа не принесла ей радости. Часто просыпалась она среди ночи и, прильнув к окну, видела черную фигуру у тына. И предчувствие какой-то беды наполняло ее сердце тоской. Маша не знала, что же делать. Она не рассказала о своем столкновении с Яшкой ни Шапкину, ни Неутолимову. Ей было стыдно признаться, что она боится Яшки. Ничего не написала она и Владимиру, лишь вскользь упомянула, что друзей у нее больше, чем врагов.
На имя Маши пришло письмо из Москвы от известного скульптора Муравьева. Скульптор писал:
"Я видел ваш портрет в журнале, и мне захотелось из куска мрамора изваять ваш чудесный образ. Ради бога, не откажите, приезжайте! Муравьев".
Маша медлила с ответом и никому не показывала письма. Она старалась не думать о нем, потому что это письмо опять вызвало у нее мысли о Москве, о возможности каждый день видеть Владимира, а надо было заниматься делами шемякинцев.
Теперь, работая по ночам, сами шемякинцы заговорили о том, что хорошо было бы провести электричество из Спас-Подмошья, и Маша обрадовалась, что у людей возникла потребность в ярком свете.
Она отправилась в Спас-Подмошье и рассказала Дегтяреву, что шемякинцы готовы поставить столбы, если "Искра" поделится своей электроэнергией. Дегтярев задумался.
Электростанция в "Искре" была малосильная, работала на торфе, который возили издалека на лошадях. Электроэнергии хватало только в обрез на нужды колхоза.
"Дать энергию шемякинцам - значит урезать самих себя. Придется выключить уличное освещение, кое-какие моторы в хозяйстве… Народ будет роптать", - думал Николай Андреевич.
- Делиться-то нечем. Самим еле-еле хватает, - в раздумье сказал он. - Надо расширять электростанцию. Тогда можно и вам дать свет…
- "И вам", - повторила Маша с горькой улыбкой. - Я для вас, Николай Андреевич, стала уже чужой… Ну, что ж. Извините за беспокойство. Скажу шемякинцам, что Николаю Андреевичу Дегтяреву своя рубашка ближе к телу. А помните, зимой вы проводили беседу? Тогда вы говорили другое, Николай Андреевич…
- Разумом-то я все понимаю, как оно должно быть… А вот сердце-то трудно оторвать от своего, Маша…
- А вы думаете, мне легко было оторваться сердцем своим от всего, что я имела здесь, в "Искре"? - дрогнувшим голосом проговорила Маша и, чувствуя, что к глазам подступают слезы, торопливо вышла из комнаты.
Дегтярев думал с досадой: "Как началось тогда, осенью, так и пошло… Одно цепляется за другое. С сыном поссорился… Теперь вот и в Маше нажил врага себе".
Анна Кузьминична, молчавшая во время разговора, потому что никогда не вмешивалась при других в дела мужа, сказала после ухода Маши:
- Ты вот упрекал меня, что я все надежды возлагаю на сознание людей, и даже идеалисткой прозвал меня… А теперь ты сам заставляешь Машу переделывать жизнь в Шемякине с помощью одних голых слов. А ей нужна материальная база…
- База, - раздраженно пробурчал Николай Андреевич. - Все научились выражаться…
- Да, да, база… Ты же материалист. А я идеалистка, - обиженно проговорила Анна Кузьминична.
Николай Андреевич предложил шемякинцам совместно хлопотать о расширении электростанции в "Искре" и командировать Машу в Москву. Он рассчитывал, что брат Егор поможет достать необходимые материалы и оборудование.
Машу нагрузили всякими поручениями: кому нужно было купить книгу, кому часы, а отец, вручая письмо, адресованное академику Куличкову, сказал:
- Хочу купить дальновидную трубу.
- К чему тебе телескоп? - с улыбкой спросила Маша.
- Желаю увидеть то, чего и ты еще не видала.
Обрадованная предстоящей поездкой в Москву, Маша вспомнила о письме скульптора и показала это письмо отцу.
- Мраморные статуи, чай, только на памятниках ставят великим людям да писателям, - поучительно сказал Александр Степанович. - А чтобы бабам ставили, не видывал нигде…
Маша расхохоталась.
- Это же не для памятника.
- А для чего же?
- Для искусства… Он не меня хочет увековечить, а то общее хорошее, красивое… великое… - Маша задумалась и убежденно повторила: - Да, да, великое, что есть во многих наших людях… И в тебе, отец.
Александр Степанович удивленно уставился на дочь.
- Стало быть, оно и во мне?
- Да, отец, и в тебе… Красота человека, который смотрит не в корыто, а на звезды, и уже понимает, для чего он живет на земле…