Он уже сделал два-три шага по глубокому снегу, но в это время вдали прогремел выстрел, закричали, заулюлюкали крикуны, и Борис снова отступил под тоненькую сосенку, испугавшись, что не успеет дойти до толстой сосны и останется вовсе на открытом месте. Ему стало жарко, хотелось распахнуть полушубок. Он напряженно вглядывался в промежутки между деревьями, стараясь уловить малейший шорох, но голоса крикунов заглушили все звуки. Отчетливо было слышно, как кто-то кричал озорным голосом:
- Поше-ол! Поше-о-ол!
Это кричал Владимир, шагая по глубокому сухому снегу, кричал громко, весело, озорно: его переполняла радость оттого, что рядом с ним идет Маша, что он молод, здоров, счастлив, что хорошо вот так шагать по целине, стряхивать на Машу снег с ветвей и смотреть, как сверкает он на ее платке, на бровях, на прядке светлых волос, выбившейся на лоб. Он кричал, пел, стучал палкой по деревьям, по кустам орешника, согнувшимся под тяжестью снега.
Маша смотрела на него с улыбкой, как бы говорила: "Я знаю, почему тебе весело… И мне хорошо…"
Они сошлись, и Владимир взял ее за руку, помогая выбраться из сугроба. Лицо Маши было такое близкое и такое прекрасное, что Владимир не мог оторвать от него своих глаз и все смотрел, смотрел, и Маша не отвела своего взгляда, но взгляд ее был строгий и даже печальный. Владимир притянул ее к себе за руки, чувствуя, что вот сейчас он скажет то слово, без которого уже нельзя больше жить, и вдруг раздался чей-то кашель, прозвучавший как гром. Владимир отпрянул от Маши и увидел за елью улыбающееся лицо генерала.
- Где же медведь, Володя? - спросил он, стараясь погасить улыбку.
- Медведь? - переспросил Владимир, краснея, не соображая; о чем его спрашивает дядя, думая лишь о том, что дядя заметил все. - Я не видел…
- Где уж тебе было видеть! - проговорил генерал, подмигивая адъютанту, шагнувшему из-за другой ели. - Ужасно курить хочется.
Андрей Тихонович, поровнявшись с берлогой, напал на медвежий след и пошел по нему. След вел в сторону охотников, и старик ждал, что вот-вот грянет выстрел Михаила, стоявшего "на пяте". Но выстрела все не было. Уже смолкли голоса крикунов, вышедших на линию охотников, и Андрей Тихонович остановился, потому что след зверя вел в непролазную чащу орешника, засыпанного снегом. Андрей Тихонович стал обходить орешник слева и увидел генерала, Владимира и Машу.
- Что же ты не стрелял, Михаил? - спросил старик, снимая шапку, чтобы освежить голову. - Медведь-то на тебя пошел.
- Не видал, отец. И пропустить не мог, странно, - сказал Михаил Андреевич, жадно затягиваясь папиросой.
"Куда же он подевался? - растерянно подумал Андрей Тихонович, разглядывая снег, лежавший пушистыми шапками на зарослях орешника. - Что за история?"
- Я слышал только какой-то странный звук, словно пищал котенок или проскрипела ореховка, - сказал генерал.
- И я слышал, - подтвердил адъютант, с улыбкой глядя на Владимира и Машу.
- Нет, мы ничего не слышали, - торопливо проговорила Маша, подумав, что он намекает на то, что видел, как близко стояли они друг к другу.
- Котенок! - сказал адъютант и, подмигнув генералу, вдруг захохотал так громко, что с дерева вспорхнул дятел и, ныряя в воздухе, полетел, цвиркая, как бы удивленно спрашивая: "Странно, куда же пропал медведь?"
- Тиша-а-а! - зашипел Андрей Тихонович, махая рукой адъютанту. Ему тоже послышалось вдруг, что где-то совсем близко пропищал котенок, может быть, вот в этих зарослях орешника, заваленных снегом.
Старик низко нагнулся, чтобы пролезть под нависшими дугообразно орешинами, и вдруг увидел медведицу. Она лежала в снегу и глядела на охотника злыми и робкими глазами.
… Медведица еще накануне почувствовала, что скоро у нее появятся медвежата. Она уже не спала и, подняв голову, осматривалась, раздумывая: тепло ли им будет в берлоге? Лапой она придвинула к себе мох, листья и прошлогоднюю длинную траву, которую принесла сюда еще осенью, зная, что все это пригодится зимой. На рассвете она услышала крик человека, скрип саней и фырканье лошади. Медведица встревоженно поднялась и, чувствуя опасность, вылезла из берлоги.
Она прошла метров сто и от сильной боли остановилась в кустах орешника, завеянных снегом. Здесь было тихо и скрытно. Медведица разрыла лапами снег до самой земли и легла. А когда в лесу закричали и застучали люди, она уже облизывала трех медвежат, копошившихся на мерзлой земле. Медвежата чуть слышно попискивали, отыскивая соски в густой черно-бурой шерсти, и медведица постаралась запихнуть их поглубже в эту теплую шерсть, а сверху накрыла мохнатой лапой. Она лежала, настороженно оглядываясь, чувствуя запах людей, которые были кругом. Она даже видела, как генерал, стоявший в двадцати шагах, почесал нос, прихваченный морозцем. Видела она и то, как Владимир, приблизившись к Маше, взял ее за руку, собираясь сказать самое трудное и самое великое слово.
Медведица лежала, думая, что ей удалось обмануть людей, что они не полезут в орешник, завеянный снегом, - постоят и уйдут, а тогда она перетащит медвежат в теплую берлогу, беря их за шиворот по одному в свою горячую пасть, согревая их своим материнским дыханием.
И вот она увидела, что в заросли орешника идет человек. Она продолжала лежать, не спуская с него глаз, еще не зная, что предпринять, чувствуя лишь одно: она не может уйти, покинуть медвежат.
И старик все понял. "Вот оно что", - подумал он и попятился…
Андрей Тихонович, согнувшись, вылез из кустов, распрямился, и вдруг его так кольнуло в сердце, что потемнело в глазах, и, чтобы не упасть, он обнял толстую сосну. Долго стоял он, пока не утихла боль, стоял и прислушивался к писку медвежат, думал, что это его последняя охота, что он уже не придет сюда, в эту чащу, весной: будет лежать в земле, а медвежата подрастут и, смешные, косматые шарики с торчащими ушками, покатятся по земле в веселой игре, потом, наигравшись, станут на задние лапы и будут расхаживать, переваливаясь, как ребятишки, когда они учатся ходить… И эта картина жизни так умилила старика, что он усмехнулся и, махнув рукой, сказал про себя: "Нехай живут".
Он подошел к генералу и тихо, утомленно сказал:
- Пойдем домой, Миша… - и, глядя в глубину леса, добавил: - Спугнул кто-то зверя… Стало быть, не судьба.
И, взглянув на подошедшего Тимофея, увидев его тупое и довольное лицо, заросшее шерстью, подумал: "Он это сделал… он".
- А, по-моему, медведя не было вовсе, - сказал Егор генералу, который шел рядом, отдуваясь, не в силах побороть одышку.
- Как так… "не было"? - спросил Михаил Андреевич сердито, потому что был недоволен своим здоровьем, охотой и еще тем, что потерял из-за облавы время, предназначенное для других дел, очень важных, неотложных служебных дел, которые обязывали его быть не на охоте, а возле Бреста, куда он ехал по шоссе на машине, решив по пути завернуть в Спас-Подмошье.
- А так, не было медведя, - убежденно сказал Егор. - Это отец выдумал, чтобы повидаться с нами.
- Нет, отец не станет обманывать, - решительно сказал Михаил Андреевич. - Вот Тимоша мог бы это сделать… Какой он дикий! На лешего похож.
Братья умолкли, думая о том, что и они могли бы остаться такими же "лешими", не случись революции. Но почему же она не коснулась Тимофея своей целительной рукой? Значит, есть и безнадежные?
- Когда я смотрю на него, мне становится страшно, - сказал Егор и, оглянувшись вокруг, убежденно проговорил: - Лес виноват, что Тимоша такой.
- Я не понимаю тебя, - удивленно взглянув на брата, сказал генерал. - Природа делает человека мягче, поэтичней.
- Во время финской войны случилось мне раз побывать на артиллерийском наблюдательном пункте, - заговорил Егор о чем-то своем, казалось, далеком от охоты, от этого леса и Тимофеева кордона, который уже мелькнул между соснами. - Взобрался я на высоченную ель по лестнице, под самую макушку. А ель стояла на горке, и видно с нее километров на пятнадцать… Глянул я - кругом черный лес без конца, без краю. Одни ели, угрюмые, злые какие-то. И нигде ни одной деревни. Артиллерист дал мне бинокль, смотрю: домик один-единственный во всем этом лесу. Артиллеристы и говорят: "Это хутор финский, Хилики. Вчера мы там своих разведчиков нашли. Пять человек. У всех финками глаза выколоты, языки отрезаны, уши, все прочее тоже отрезано… Живых резали…" Вот он, лес-то как "смягчил" душу финского хуторянина, - сказал Егор, с неприязнью поглядывая на сосны, застывшие в морозной тишине.
- Лес тут ни при чем, - решительно сказал Николай Андреевич, - зверство это не от леса, а от одиночества. Собери этих хуторян финских в колхоз, и они людьми станут…
- Кажется, и молодой Протасов тоже из хуторян душевных? - заметил генерал, оглядываясь. - Один позади всех идет. Молчит. Сердитый…
Борис пришел на кордон последним. Он сказал, что у него страшно болит голова и он полежит у Тимофея.
Анна Кузьминична все уже приготовила для встречи Нового года: посредине самой большой комнаты был накрыт стол. Гости шумно выражали свой восторг, разглядывая гигантский пирог, целого поросенка, лежавшего на блюде, соленые рыжики, от которых шел такой запах, что генерал не выдержал и, не ожидая, пока все сядут за стол, поймал на вилку ароматный гриб.
- А я уж двадцать лет, как не пробовал рыжиков.. Где собирали, Анна Кузьминична?
- На Кудеяровых полянах, Михаил Андреевич, как и прежде бывало - все туда ходим.