…Лампа под бумажным абажуром (он сам разрисовал его) освещала чертеж на столе. Женька играла Грига. Потом позвонил телефон. Минуту спустя по сдержанным ее ответам и смущенному смеху он понял, что этого звонка она ждала… Женька работает сейчас на военном заводе. "Знаешь, я и не думала, что стану такой. Помнишь ведь мою вражду с математикой? А сейчас вытачиваю весьма точные вещицы, и с успехом. В прошлом месяце выполнила на 180 процентов и без малейшего брака, вот что главное. Теперь стахановка, надо оправдывать. Значит, и я тоже немного воюю, помогаю вам на фронте". Ее последнее письмо лежало в его бумажнике вместе с письмом от Наташи… В одиннадцать позвонил Костя Кедров. За окном апрель, московская ночь. "Не хочешь пройтись? Голова заболела. Как у тебя с проектом?" Холодок поздней весны приятно лег на плечи под весенним пальто… "В лицо мне веет тихая истома ночных прогулок. Пальто накинув, выхожу из дома. Спит переулок". Откуда эти стихи? Сколько стихов в памяти, сколько отрывков из прочитанного!.. Стук каблуков по асфальту приятен. Кедров ждет у светящегося глобуса на здании телеграфа. Неторопливая прогулка до памятника Пушкину, обратно - до кремлевской стены. Куранты вызванивают четверти. "Москва моя родина… там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив". Чьи это строки? Кажется, Лермонтова…
Другой мир, - может быть, другая жизнь. Он вернул себя к прерванному письму:
"Мы увидели кровь, разрушенья, страданья, и до тех пор, пока не сделаем всего, чтобы уничтожить это нечеловеческое зло, нельзя вернуться к прежнему… Пора кончать, завтра с шести утра занятия. Завтра же надеюсь дописать это растянувшееся послание. От Вас вот уже третий месяц ни строчки. Правда, мы кочуем, и полевая почта не поспевает за нами".
Рабочий поселок, который полк занял с боем, был при руднике, опустошенном и наполовину уничтоженном немцами. Весь поселок был сейчас забит несколькими отведенными в резерв полками. В больших каменных зданиях бывшей рудничной администрации размещались штабы полков и комендатура.
Утро началось с боевого учения в поле. Первый батальон проходил установку противотанковых мин. Еще на рассвете, до вывода батальона в поле, из зенитных пулеметов была открыта ожесточенная стрельба по разведчику: ненавистная "рама" , повисшая было над поселком, быстро стала набирать высоту и ушла в облака. Поле, выбранное для учения, находилось по другую сторону железнодорожного полотна, близ рудничных сооружений с обгоревшими копрами. К двум часам дня, проверяя вместе с командиром батальона, как установлены мины, Соковнин услышал крик: "Воздух!" Люди стали разбегаться по овражкам и балочкам. Из-за леса на большой высоте шли тремя тройками немецкие бомбардировщики.
- Навел все-таки, стерва, - сказал командир батальона, помянув крепким словцом утреннего разведчика. - Давайте сюда, товарищ капитан…
Они побежали в сторону бетонированной водосточной трубы, проходившей под полотном железной дороги. Но один из самолетов, шедший во второй тройке, вдруг резко оторвался, точно его подбили, и Соковнин понял, что самолет пикирует именно в их сторону. К пронзительному визгу мотора присоединился прижимающий к земле звук сброшенной бомбы… Соковнин упал лицом на землю, и почти в то же мгновение страшная сила подняла его в воздух, и желтое мертвое пламя, полное песка и земли, хлестнуло по глазам. Минуту он лежал оглушенный; потом, ощупав дрожащими пальцами свое засыпанное землей лицо, он понял, что ничего не видит…
VIII
Партизанские силы, частично подтянувшиеся в сторону Киевщины, действовали теперь в районе важнейших для немцев коммуникаций, соединявших Киев через Фастов и Белую Церковь с Черкассами. Проиграв в июле гигантскую битву под Курском, потеряв затем Харьков, не удержав правый берег Днепра под Кременчугом, немцы цеплялись теперь за Черкассы - этот важнейший для них плацдарм на Днепре.
Пути сообщения в этом районе были сейчас особенно важны и удары, наносимые партизанскими группами, необычайно чувствительны. В течение августа и сентября партизанам удалось подорвать около десятка составов, следовавших с экстренными грузами - танками и боеприпасами. Немцы, введшие было строгий график движения, теперь изменили весь порядок, и Суровцев разослал часть людей на узловые станции для наблюдения за продвижением составов.
Два последних месяца Макеев провел на территории сахарного завода в большом поселке близ Смелы. Он жил у работника завода Чуйко, сумевшего показной полезностью обмануть бдительность немцев: из сахара можно было гнать водку. Немцам водка понравилась. Он расширял производство, приписывая к предприятию то одного, то другого, хотя для нехитрого этого дела ему хватило бы и двух человек. Только по вечерам иногда, плотно закрыв окна ставнями, большеносый, рябоватый Чуйко с довольным видом потирал гладко обритую голову: немцы в погоне за водкой были равнодушны к его персоналу… они искали партизан в хуторах, а партизаны служили у него на заводе в качестве слесарей и счетоводов.
- Ох… - он со вздохом потирал свою обритую голову, - узнают немцы про нас с тобой - в такую перегонку нас пустят…
- Ну, из меня горькая водка получится, - сказал Макеев, - пожалуй, потравятся.
- Да и из меня не слаще…
Но последние недели Чуйко был настроен тревожно: может быть, кто-нибудь донес на него, может быть, немцы стали догадываться. Они затребовали список работающих на заводе.
- Может, уходить мне пора? - спросил Макеев невесело.
- Не так-то это просто. Уйдешь теперь, - значит, за тобой что-то есть. Нет, надо выждать.
- Пока не возьмут?
- А так вернее возьмут… я уж повадку немцев знаю. У них гестапо хитро действует: все будто до поры без внимания, а потом в одну ночь пойдет. Может, на Христиновку тебе придется уйти, тогда к семействам братов моих по дороге заглянешь. - Чуйко задумался. Его большое, тронутое рябинками лицо стало грустным. - А живы-ли они, браты? - сказал он самому себе. - Поразбросало кого куда… про Петро я слыхал - он в отряде Герасименко давно… они между Христиновкой и Шполой немецких эшелонов свалили под откос - дай бог. А Григорий в Красной Армии… с самого начала войны ничего не знаю о нем.
Но два дня спустя Макееву передали приказание Суровцева направиться в сторону Умани, откуда наносились удары по важнейшим для немцев железнодорожным путям - на Казатин и на Вапнярку. Почти неделю боковыми путями пробирался к Макееву Рябов. На территорию сахарного завода решился он, однако, пройти только к вечеру. Рябова Макеев не видел с того самого дня, когда вместе подобрались они к зданию, где было у немцев кино. Рябов последнее время был в группе, действовавшей ближе к Христиновке.
- Ну, как ты здесь? - спросил Рябов.
- Да работаю. - Макеев усмехнулся. - Вроде диспетчера. Поезда отправляю.
- Ну и как - доходят?
- Стараюсь, чтобы не все.
- Немцы сейчас пути берегут… севернее-то Киева у них дорога отрезана. - Рябов был тот же - неторопливый, спокойный, густо заросший курчавой бородой. Он передал Макееву приказ Суровцева. - Только по железной дороге - не думай: немцы сейчас даже тендера проверяют. Я тебя научу, как идти…
- Подожди, достану карту.
- Не надо. По карте меня только запутаешь. - Рябов начал диктовать ему названия сел. Потом, проверив дверь: заперта ли она, он стал стягивать с себя сапог. - На, возьми на разживу, - сказал он, подавая Макееву пакет.
- Это что?
- Марки. Немецкие деньги.
- А чего они сто́ят? - усомнился Макеев.
- Для дураков сто́ят. Может, смазать кое-кого или еще для чего.
Макеев все же, не доверяя своей памяти, записал условными буквами путь следования.
- Да, вот еще что… чуть было не забыл, - сказал Рябов, оживившись. - Брат у тебя есть?
- Был, а что… или что-нибудь слыхал о нем? - спросил Макеев, бледнея: а вдруг Степан - жив?
- Жинку его видел… просила тебе сказать.
- Варю? - Макеев схватил Рябова за руку.
- Вот имени-то не спросил. Кажется, что Варя. Пойдешь на Елисаветовку - она там у старушки… хорошая бабка одна. Мария Стодоля - запомни.
- Ну, спасибо, Рябов… порадовал, - сказал Макеев не сразу. - Камень с моей души отвалил… Я уж и не надеялся, что жива она - Варя.
Он задумался, и Рябов не стал его расспрашивать.
Несколько дней спустя Чуйко проводил Макеева в путь. Перед уходом он сунул ему в вещевой мешок две бутылочки.
- Пригодятся… и подвезут за них в случае чего, а может, и с братом моим разопьешь.
На всякий случай он дал ему адрес брата - Григория. Была поздняя осень, и по ночам затягивало лужи на дорогах ледком.
Давно уже схоронила Варя где-то в степи своего первенца. Давно уже выплаканы были все слезы, и теперь не узнал бы Макеев жены брата, походившей в пору, когда он впервые увидел ее, на тонкую яблоньку. Жесткие складки горя лежали на ее почерневшем лице и на обтянутом коричневой кожей высоком лбу. Дважды угоняли немцы и ее, и дважды убегала она из эшелонов, двигавшихся в ненавистную неметчину. Ей некого было больше терять, - мужа и первенца она утратила. Она шла от села к селу, находя то там, то тут временное пристанище, помогая хозяйке обложить на зиму хату сухим очеретом или наломать в поле на топливо стебли подсолнухов. В холодной воде прудов, посиневших под северным ветром, плавали уцелевшие утки. Звенели залубеневшие стебли кукурузы. Но уже прошла весть, что переправилась Красная Армия на правый берег Днепра и идет сейчас большое сражение…