Я резко обернулся и чуть не пропорол штыком деда с окладистой бородой, в армяке, подпоясанном шарфом. На его плече болталась берданка, в руке была суковатая палка.
- Не бойсь! - сказал дед. - Я сторож тутошний, Жуков моё фамилиё. Пойду обогреюсь чуток, а ты покарауль покуда - балуют.
- Кто балует? - хрипло спросил я.
- Известно кто - жулье, - охотно объяснил дед и пошел, опираясь на палку, к той двери, над которой раскачивалась синяя лампочка.
Я совсем пал духом. "Лучше бы он не говорил про это". Хотел ринуться следом, но взял себя в руки. "Последним мерзавцем будешь, если с поста уйдешь!" - сказал сам себе и прислонился к столбу, от которого тянулся к лампочке провод.
За каждым углом мерещились бандиты. Страх унижал меня. Решил избавиться от него, начал описывать круги вокруг столба, время от времени кричал в темноту:
- Стой! Кто идет?
Мне никто не отвечал, и это пугало меня еще больше.
То и дело поглядывал на дверь, ожидая деда, который, по моим подсчетам, не только обогрелся, но мог и вздремнуть.
Ветер то ослабевал, то усиливался. Сугробы двигались: чуть-чуть в одну сторону, чуть-чуть в другую. Мне казалось, за ними кто-то притаился. Я направлял на сугроб штык, щелкал затвором и кричал осипшим от волнения голосом:
- А ну выходи! Выходи, сукин сын, а то стрелять буду!
Дед не появлялся. Когда появился, лясы точить не стал, сказал:
- Ежели согреться желаешь, то чайник на плитке.
- Не положено, - ответил я, борясь с искушением юркнуть в дверь - туда, где светло, уютно и - главное - не страшно.
Дед ушел. Ругаясь вслух, негодуя на себя, я снова стал описывать вокруг столба круги, с каждым разом увеличивая их. Так я очутился на берегу Волги. Оглянулся - столба нет. "Ну и пусть!" - подумал я и шагнул в темноту. Подкашивались ноги, но я шел и шел, обретая с каждым шагом уверенность, торжествуя от того, что я преодолеваю страх.
Заскрипел снег. Появились два размытых мглой силуэта.
- Стой! Кто идет? - нервно воскликнул я.
Разводящий назвал пароль. Я рассмеялся про себя, сообразил, что теперь мне заступать в полдень, когда стоять на берегу Волги - одно удовольствие, и стал предвкушать это удовольствие: днем я мог думать не о бандитах и мертвецах, а о Зое, о матери, - обо всем понятном и близком мне.
10
Занимались мы по ускоренной программе - с утра до вечера. Уставали. Да и кормили неважно - каждый день одно и то же: щи или жиденький суп, каша, кусок селедки с выступившей на хребте солью.
А сегодня - "С чего бы это?" - на обед давали колбасу. Я догадался об этом сразу, как только спустился в столовую. Она находилась в полуподвале с массивными, черными от копоти сводами, нависающими над головой, с маленькими, покрытыми морозными узорами окнами, едва пропускающими дневной свет. И днем и ночью в полуподвале горело электричество; лампочки были слабыми, освещали они только отдельные предметы; столбом стоял синеватый воздух - смесь кухонного чада, пара и дыхания, полы прогибались, и когда наш взвод вступал в столовую, мне казалось: мы идем по шаткой палубе корабля. По стенам, столам, скамейкам разгуливали рыжие нахальные тараканы. Мы сбивали их на пол щелчками и давили бутсами. После нашего ухода на полу оставались тараканьи трупы.
Раз в месяц в столовой устраивалась генеральная уборка, и тогда все щели, в которых гнездились тараканы, ошпаривались кипятком. Насекомые исчезали, но ненадолго: через день-другой они появлялись снова. Тараканы вели себя, как фрицы в сорок первом: мы их били, а они лезли и лезли.
Вечером старшина позвал меня в каптерку - небольшую комнату, уставленную стеллажами, сунул зачерствелую краюху хлеба и проговорил медленно, словно деньги отсчитывал:
- Как у тебя с приемом на слух? Непорядок, слышал. Лично я в морзянке ни черта не смыслил, а теперь 60 знаков принимаю. Специально, как вы, не учился. С Журбой посидел маленько и освоил. Это ж простое дело - морзянка. Намного проще строевой! Раз ты строевую осилил, то морзянку и подавно должон. Поня́л?
- Так точно, товарищ старшина, по́нял!
- Не по́нял, а поня́л. Поня́л?
- Никак нет, товарищ старшина! По грамматике "по́нял" будет.
Казанцев скривился, словно ему на мозоль наступили:
- То по грамматике. А по-солдатски "поня́л". Поня́л?
- Теперь поня́л, товарищ старшина!
- Вот-вот… А прием на слух освой. Надо, чтоб у тебя и в этом деле порядок был.
"По́нял-поня́л" - запутаешься, - подумал я, выходя из каптерки. - "Учителя одно говорили, старшина другое гнет".
Повариха Тоська - разбитная бабенка лет тридцати с темными полукружьями около глаз, лицом, опаленным кухонным жаром и не лишенным привлекательности, - говорила мне:
- Со мной, солдат, не пропадешь! Слушайся только.
Я слушался: надраивал до блеска котлы, мыл миски, чистил овощи.
- Молодец, солдат! - хвалила Тоська. Когда мы оставались вдвоем, спрашивала: - Надежный ты парень, солдат?
- А то как же? - отвечал я, не понимая, куда она клонит. Посоветовался с ребятами.
- Лопух! - сказал Фомин. - Она же втюрилась в тебя.
- Точно, - поддакнул Паркин и ухмыльнулся.
"А почему бы и нет? - решил я. - Женщины любят высоких". Так накрутил себя, что решил действовать без промедления. Когда мы с Тоськой остались вдвоем, я, не мешкая, обнял ее.
- Сдурел? - Тоська схватила половник.
- Ладно тебе!
- Я те дам ладно!
"Вот сволочи - подвели под монастырь", - подумал я про Фомина и Паркина. А тут новая беда - появился Коркин. Покосившись на меня, он спросил:
- Что тут происходит?
Я похолодел, а Тоська сыпанула мелким, сухим смешком, словно горох на пол бросила:
- Да ничего, товарищ лейтенант! Все в порядке, товарищ лейтенант! Разговоры разговариваем, товарищ лейтенант!
- Анекдоты небось?
Тоська похлопала глазами, на всякий случай одарила лейтенанта улыбкой.
Коркин засопел. Потоптался и ушел.
- Забавный мужик, - сказал Тоська, проводив его взглядом. И больше ничего не добавила. Я так и не понял, как она относится к Коркину.
Сконфуженный, я старался не глядеть на нее. Тоська неожиданно рассмеялась:
- Порученьице выполнишь, кавалер?
- Какое?
- Пустячок. - Тоська отсчитала десять селедок, завернула их в газету. Сунув сверток мне, сказала свистящим шепотом: - Тут базарчик есть. За углом! Продай Штука - пятнадцать рублей. За такую цену с руками вырвут.
Портить отношения с Тоськой не хотелось. Продавать - тоже. "Это - воровство, - стал я взвинчивать себя. - И кого обкрадывает? Не пойду продавать!"
Так и заявил Тоське.
- Дурак! - спокойно сказала она. Развернула селедки, бросила их в металлический чан. - Ступай дрова колоть. И благодари бога, что я Коркину не пожалилась…
После обеда я рассказал об этом ребятам.
- М-да, - бормотнул Ярчук.
- Каждый живет, как умеет, - сказал Паркин.
- Как ты? - Петров усмехнулся.
- Меня не трожь! - вспылил Паркин. - Меня Коркин уважает.
- Что будем делать, мужики? - Ярчук поскреб затылок.
- Надо ротному доложить, - сказал я.
- Бесполезно! Старухину сейчас не до нас. Он даже петь перестал.
Действительно, старший лейтенант уже давно не предлагал нам спеть. Стал он другим: улыбался реже, часто морщил лоб, словно думал о чем-то. Поговаривали, что под него копает Коркин.
- Я сам слышал, - вспомнил Ярчук, - как Коркин советовал ротному нажимать на нас, чтобы сок тек.
- Ну, а Старухин? - спросил я.
- Старший лейтенант жалел нас, говорил, что мы еще не сформировались, что нам по семнадцать только.
- А Коркин?
- Рявкнул: "Они - солдаты!" Старухин тут же вопросик кинул: "А разве солдаты не люди?" Коркин брови сдвинул: "Солдаты - это солдаты".
- А я видел, - сказал Колька, - как Коркин нашему старшине какую-то бумажку подсовывал, требовал подписать ее.
- Ну?
- Старшина сказал: "Тут про командира роты неправильного много", - и поставить свою подпись отказался.
Мы посудачили минут пять, потом Ярчук предложил сходить к старшине.
- Правильно! - одобрил Колька. - Он мужик хоть и взрывной, но справедливый.
Подойдя к каптерке, осторожно постучали в дверь.
- Чего, как мыши скребетесь? - раздался голос старшины. - Входите!
Старшина сидел на табуретке, подперев рукой щеку.
Не изменив положения, посмотрел на нас затуманенным взглядом. "Нездоровится ему", - догадался я.
- Докладывай, Саблин, - сказал Ярчук.
Я доложил.
Старшина фыркнул:
- Тоже мне - Дон-Жуан.
Ребята рассмеялись. Старшина почесал плечо:
- Придется к Коркину идти: он у нас начпрод по совместительству.
Коркин выслушал старшину. Покосившись на меня, сказал:
- Тося - хороший повар. И человек неплохой. Раньше на нее жалоб не было. Может быть, Саблин ошибся?
- Никак нет, товарищ лейтенант! - ответил я.
Коркин сдвинул брови:
- Разберусь!