Часть вторая
Глава I
С унылым однообразием потянулись дни, первые дни военной службы Егора. Каждый день как две капли воды походил на предыдущий: утром побудка в шесть часов, уборка на конюшне, то есть водопой, чистка лошадей, затем завтрак, строевые занятия, обед, короткий отдых, занятия по устной словесности, уборка, ужин, поверка - и так каждый день.
Прошла всего одна неделя службы, а Егору она показалась за год, и он с ужасом думал, что впереди еще долгих четыре года. Больше всего его томила тоска по дому, по Насте. Вечерами после поверки, когда казарма погружалась в полумрак и по ней медленно прохаживался одинокий дежурный, Егор, лежа на койке, все думал и думал об одном и том же: как теперь там Настя, скоро ли придет от нее письмо? Вспоминались минувшее лето, встречи с Настей, а чаще всего сенокос, когда они дни и ночи находились вместе. Эх, какое же это было золотое времечко, и он только теперь оценил его по-настоящему.
Командиром четвертой сотни, в которой пришлось служить Егору, был есаул Токмаков. Казаки не любили Токмакова и за жестокость прозвали его Зубаткой.
Служба в сотне, да еще при таком командире, казалась Егору в десять раз хуже его батрачества. Единственной радостью его в первую неделю службы было то, что он повстречал в сотне Степана Швалова. Встретились они в конюшне, на утренней уборке лошадей. Егор чистил своего Гнедка, когда услыхал знакомый голос. Проворно работая скребницей, Швалов разговаривал с чернявым казаком из второго взвода.
- Степан, ты? - радостно воскликнул Егор.
Швалов обернулся, в полутемной конюшне сразу не угадал говорившего, и только когда молодой казак подошел ближе, узнал Егора.
- Ушаков! Здорово, браток!
- Здравствуй, Степан, здравствуй!
- Супротивник мой бывший заявился?
- Как же я тебя до сегодня не видел?
- Я только вчера с губы. Ладно, сейчас-то некогда, вечером поговорим.
После вечерней поверки Егор долго сидел на койке Степана. Казарма тускло освещена висячей лампой, в конце коридора маячит силуэт дневального. Умаявшиеся за день, спят казаки, только Степан тихонько разговаривает с Егором.
- Чего же ты схитрил тогда, помнишь? Сначала сказал мне про Настю, а отобрать ее не дал, убежал от нас.
- Эх, Степан! - Егор глубоко вздохнул и поведал Швалову, как он сам влюбился в Настю с первой встречи и как любит ее теперь.
С этой поры Егор подружился со Степаном, и вечерами подолгу разговаривали они, сидя на койке Степана. Многое узнал Егор от своего друга о порядках, существующих в сотне, о жестокости их командира.
- Это такая сволочь, что хуже уж и быть некуда, - рассказывал Степан про Токмакова. - Казаков он и за людей не считает, замучил всю сотню, на занятиях до того гоняет, что люди с ног валятся. В него уж и стреляли, и кирпичом его навернул в прошлом году Индчжугов, а ему неймется. Летось дневальным я был на конюшне, его черт пригнал ко мне. Вижу, злой, глаза так и горят, придраться не к чему было, а все же нашел причину. "Как фамилия?" - спрашивает. "Швалов, говорю, ваше благородие". - "Покажи своего коня". Я подвожу ему своего Ваську, он платочком провел по нему и, должно быть, запачкал платок. "Это што такое!" - заорал он да как ахнет меня по морде. Едва устоял я на ногах, а обозлился! Так меня и затрясло. Развернулся, хотел дать ему сдачи, да Митька Устюгов помешал, поймал меня за руку, удержал. А он, гад, понял, что дело неладно, сразу подался из конюшни и мне десять нарядов влепил вне очереди. Но я ему, подлюге, припомню эту оплеуху, не будь я Степка, Ванькин сын. Так вот мы и мучаемся с Зубаткой. У нас теперь в наряды очередные почти не ходят, все внеочередники отдуваются, какие проштрафились в чем-нибудь. Он, подлюга, к чему-нибудь да придерется: то честь ему отдал неправильно, то пояс затянул слабо, то ответил не так. Ты остерегайся его, при встрече с ним встань как положено, во фронт, не доходя четыре шага.
- А как их угадаешь? Ведь мерить не будешь.
- Приноровиться надо, а ежели станешь хоть на шаг меньше или больше, сразу наряд схватишь. То же самое честь отдавать, чтоб по всем правилам. Вот в третьей сотне командир - это действительно, не то што наш, собака. Есаул Метелица там, хороший командир, с казаками обходится по-человечески. И вот как оно получается: на занятиях он не гоняет людей, а сотня самая лучшая в полку, на смотрах, на маневрах все призы за третьей сотней остаются.
Еще будучи подростком, Егор знал о тягостях военной службы из рассказов старых казаков, но в действительности она оказалась гораздо тяжелей, чем он предполагал. Особенно трудно приходилось молодым казакам в первый год их службы. На учении, на строевых занятиях их гоняли больше, чем старых, - учить надо молодых, "серых", как их обычно называли старые казаки. В наряды, дневалить в конюшне, в казарме, в караулы опять-таки молодых назначали чаще, нежели старых, - молодые пусть привыкают. А отдавать честь молодые обязаны были не только офицерам, вахмистру и урядникам, но и рядовым старым казакам последнего года службы. Кроме того, среди старых казаков считалось развлечением одурачить молодых, посмеяться, сыграть с ними злую шутку, что испытал Егор на себе на третий же день после зачисления в сотню. Это было сразу же после обеда. Егор только что прилег на койку, когда дневальный начал выкрикивать по списку молодых.
- Живо, живо, серяки! - торопил дневальный. - Пойдете в вахмистерку ложки получать.
Егор вскочил с койки, одернул гимнастерку.
- Господин старый казак, дозвольте спросить.
- Ну!
- При шашке идтить?
- На черта тебе шашка, с кашей воевать? Так пойдете.
Молодых - в сотне их набралось восемнадцать человек - дневальный выстроил двумя шеренгами, у дверей казармы пояснил:
- Вахмистерку знаете? Как выйдете за ворота, тут и есть направо. Твоя как фамилия, ты, чернявый?
- Аргунов, Усть-Уровской станицы.
- Ну, так ты, Аргунов, будешь за старшего. Выйди из строя! Так. Взвод, нале-оп, правое плечо вперед, направление на вахмистерку, шаго-ом арш! Веди их, Аргунов!
Все дружно, с левой ноги топнули, пошли к воротам. Часовой, узнав от Аргунова, куда направлялись серяки, улыбнулся в рыжие усы и пропустил их беспрепятственно.
Приткнувшись одним боком к ограде казармы, вахмистерка представляла собой небольшую избу с трехступенчатым крыльцом в улицу.
Из нее навстречу молодым вышел черноусый казак в шинели, накинутой на плечи.
- Куда это, серяки, - ложки получать?
Аргунов приложил руку к папахе.
- Так точно, господин старый казак.
__ Идите получайте! Все-то не лезьте, по одному. Иди сначала ты, старшой, а вы садитесь пока вон на скамейку, там ить не скоро: надо расписаться, то да се.
В вахмистерке находились человек восемь казаков и урядник Чугуевский. На столе перед ним лежали какие-то бумаги и здоровенная деревянная ложка. Аргунов подошел ближе, козырнул.
- Разрешите получить ложки.
Чугуевский внимательно осмотрел молодого казака, карие глаза его сощурились в улыбке.
- Сколько ложек дать тебе?
Аргунов опешил - оказывается, ложек можно взять сколько захочешь - и, недолго думая, выпалил:
- Три, господин старший урядник.
Пряча улыбку, Чугуевский склонился над столом, тронул рукой черные усики.
- Куда же тебе столько?
- На запас, господин старший урядник, - бойко ответил Аргунов. - В случае, может, сломается али што…
Договорить он не успел. Дюжие руки схватили его сзади, и в ту же минуту он очутился на скамье. Сзади его, запрокидывая на себя, как клещами, крепко держал за руки выше локтей здоровенный казачина Молоков. Двое других прижали к скамье ноги, четвертый расстегнул ему ремень, полушубок, заворотил на грудь гимнастерку, нательную рубаху. Не будучи в силах вырваться, Аргунов, дико вращая глазами, хотел крикнуть, но рот ему зажали папахой. Удар по голому животу ложкой был так силен, что Аргунову показалось, будто ударили его поленом.
- P-раз, два, три.
Красный от обиды и боли, вскочил с лавки Аргунов, когда отпустили державшие его казаки.
- Вы што… сволочи!.. - прерывисто, задыхаясь от злобы, бормотал он, трясущимися руками оправляя гимнастерку. - Я чичас… к вахмистру…
- Но-но! Дура! - прикрикнул на него Молоков. - Подумаешь, беда какая стряслась, шишек ему насадили на брюхо.
- Вить больно!
- Нас ишо не так лупили, по серячеству, да не жаловались.
- Не жаловались.
- На, выпей водочки, эх ты, маменькин сынок!
- Да, маменькин.
- Ладно, иди. Да не сказывай тем, какие не получили ишо, а то тебе же обидно будет.
Аргунов махнул рукой - "черт с вами", вышел.
Ожидавшие его молодые казаки чинно сидели возле ограды, курили.
Егор, бросив в снег недокуренную цигарку, спросил Аргунова:
- Чего так долго?
- Да тут… - буркнул Аргунов, глядя куда-то в сторону, - станишника встретил, ну и заговорился с ним.
Следующим в вахмистерку зашел Феофан Ерзиков, добродушного вида синеглазый старовер. Несмотря на молодость, у него над верхней губой уже пробивались усики, а румяное, пылающее здоровьем лицо обрамлял золотистый пушок бородки.
Чугуевский ответил на приветствие Ерзикова, удивленно поднял на него брови:
- Ого-о, какой ты важнецкий с виду-то!
Ерзиков смущенно переступил с ноги на ногу.