* * *
Очнувшись, Егор попробовал шевельнуть правой ногой, затем левой и чуть не вскрикнул от острой, пронзившей все тело боли.
"Кость, должно быть, хватило", - подумал он, стискивая зубы, чтобы не застонать, и, открыв глаза, огляделся. Лежал он в переднем углу просторной избы на двух в ряд поставленных скамьях.
Вправо от себя, в кухонной половине избы, увидел большую русскую печь, розовую занавеску над нею, угловой шкаф с посудой, широкую скамью, где стояло ведро и покрытая белой тряпкой квашня, стол и сидящую за ним пожилую женщину. В ситцевом, полинявшем сарафане и белом платке, она, проворно работая иглой, чинила мужскую рубаху.
По солнечным полоскам на полу Егор определил, что время подходит к полудню. Оглядев себя, убедился, что раненая нога забинтована, значит, и тут нашелся добрый человек, перевязал. Затем перевел взгляд на заднюю половину избы и около двери, открытой в полутемные сени, увидел рыжебородого человека в гимнастерке с погонами, в казачьей фуражке с кокардой и с винтовкой.
"Забрали-таки живого", - тоскливо подумал Егор и при этом отчетливо вспомнил события минувшей ночи, сегодняшние бои, широкую долину, бегущих к нему на выручку партизан и размахивающего арканом харчена.
Томила жажда. Он снова взглянул на рыжебородого караульного, тот сидел на табуретке, дремал, зажав между колен винтовку.
- Слушай… станишник… - медленно, с расстановками заговорил Егор, - дай… воды.
Рыжебородый молча сонными глазами поглядел на пленника и, что-то буркнув себе под нос, отвернулся.
"Ах ты гад ползучий, - со злобой подумал про него Егор, - доброволец, наверно, дружинник… сволочь, жалко, что не попал ты мне сегодня под руку".
Закрыв глаза, попытался заснуть и снова открыл их, почувствовав прикосновение руки. Женщина в ситцевом сарафане стояла рядом и протягивала ему полный ковш квасу.
- Ишь разжалилась, - прохрипел рыжебородый. - Вот доложу есаулу, так он тебе…
Егор жадно припал губами к ковшу.
- Спасибо, мамаша, большое спасибо, - проговорил он и, откинувшись на изголовье, встретился с нею взглядом. Женщина быстро отвернулась, приложив конец платка к глазам.
Время перевалило за полдень, рыжебородого сменил молодой, безусый казак. По его детски наивному взгляду и по погонам, Пришитым прямо к домашней сатиновой рубахе, Егор определил, что парень этот совсем недавно от сохи, новичок. Вероятно, поэтому отнесся он к арестованному более человечно, позволил домохозяйке перебинтовать раненую ногу пленника и накормить его.
Гречневая каша с молоком и большая краюха ржаного хлеба показались Егору необыкновенно вкусными, и, наевшись, он не знал, как благодарить добросердечную женщину. После еды почувствовал себя лучше. Захотелось выяснить обстановку, поговорить с молодым, простодушным на вид охранником.
- Давно в дружине, станишник? - уже окрепшим голосом спросил он парня.
- Кто, я-то? Нет, недавно.
- Мобилизованный?
- Ага.
- Слушай, когда меня забрали, из наших убили кого или нет?
- Нет, ушли. Коня под одним свалили, а он на заводного вскочил и смылся.
- Та-ак, - повеселел Егор. - Ваших, должно быть, много тут.
- Порядочно! Сотня дружины Четырнадцатого полка, все больше нашей Красноярской станицы. Барановцев, кажись, сотня да еще две сотни этих, э-э, как их… - И, очевидно вспомнив, что разговаривать с арестованными не разрешается, переменил тон: - А ты, паря, тово, помалкивай лучше, мне разговаривать с тобой не полагается! Понятно?
- А ты, брат, герой, - невольно улыбнулся Егор. - Ну что ж, не разговаривай, а вот чем сердиться-то, дал бы закурить.
Парень хотел что-то сказать и уже сунул руку в карман за кисетом, но в это время, звякнув о порог шашкой, в избу вошел высокий черный есаул, и Егор признал в нем того самого офицера, в которого стрелял он из нагана.
- Ну как, ожил? - в упор глядя на пленника, спросил офицер.
Егор промолчал.
- Ты что, оглох?! Или отвечать не хочешь? - Офицер ногой придвинул к раненому табуретку, сел и, вынув из кармана кожаный портсигар, открыл его, протянул Егору: - Закуривай, не хочешь? Не надо. Так вот что… - Чиркнув спичкой, офицер закурил и после двух коротких затяжек продолжал: - Слушай внимательно. Это я забрал тебя в плен сегодня и запомни: кабы не я, капут бы тебе, мои ребята шутить не любят. А я, хоть и продался ты жидам и наших много поранил, не дал тебя убить.
- Зря-а, - искренне пожалел Егор. - Все равно ведь убьете, да ишо и намучаете.
- Нет, не убьем!
- Брось шутить, ваше благородие.
- А я тебе повторяю - не убьем! Если меня послушаешь.
- В том и дело, что не послушаю.
- Твоя откровенность мне нравится. Ты, видать, из казаков, большевик?
- Конешно.
- Фамилия?
- Ушаков.
- Так вот, Ушаков, слушай дальше. За твою откровенность, а главное, за храбрость, - защищался ты геройски - я решил пощадить тебя, если расскажешь мне все подробно.
- Ишь чего захотели.
- Слушай! Меня интересует, откуда здесь появились красные. Расскажи, где ваш отряд, кто у вас командиры, комиссары, ваши цели, задачи. Да слушай, ты! - повысил голос офицер.
- И слушать нечего. Ничего не расскажу.
- Не расскажешь, расстреляю!
- Это я и так знаю.
- Но выслушай же! - все более свирепея, офицер притопнул ногой. - Повторяю, если расскажешь все откровенно, можешь быть свободен, даю честное слово. Что же тебе, жизнь не дорога?
И тут у Егора возникла мысль: а что, если попытать счастья? Наврать ему с три короба, и кто знает, может, поверит, не убьет, может быть, даже и подлечит.
"А там видно будет, - с лихорадочной поспешностью думал он, загораясь надеждой. - Только бы на ноги подняться, сбежать-то уж как-нибудь сумею".
И, подавляя в себе чувство ненависти, желание плюнуть в лицо врагу, он проговорил с притворным раздумьем в голосе:
- Оно конешно, так, ваше благородие, да верно ли это?
- Честное слово офицера, на есаула Тюменцева можешь положиться. Сообщишь ценные сведения - освобожу и к награде представлю. А пожелаешь остаться у меня, пожалуйста, предоставлю тебе возможность искупить свою вину. Это твое счастье, Ушаков, что ты ко мне попал. Красным все равно скоро конец, а тут ты уцелеешь, домой придешь к родным, к невесте. Согласен?
- Подумать надо.
- Думай, через час зайду за ответом.
Когда офицер пришел вторично, Егор был готов к ответам. Он рассказал есаулу, что во вчерашнем налете действовал высланный красными в разведку эскадрон под командой Темникова. Этот эскадрон входит в состав кавалерийского полка красных, которым командует бывший есаул Метелица.
- Метелица! - удивленно воскликнул есаул. - Ну это ты врешь, его еще в прошлом году убили.
"Э-э, черт, засыпался", - теряясь, ругнул себя Егор, вслух же уверенно заявил:
- Нет, ваше благородие, его только ранили, за зиму он вылечился и опять полком заворачивает.
- Хм, - офицер недоверчиво покачал головой, - где же этот полк?
- В тайге, в сторону от Урульги, - не моргнув глазом, врал Егор. - Там их большой отряд из двух полков.
- Кто командир отряда, комиссар?
- Командиром Владимир Бородавкин, комиссаром Губельман.
- Жид. Куда они направляются?
- Тайгой пробираются по направлению к Чите. Я, конешно, ихних планов не знаю, но разговор слышал, что Читу они хотят обойти мимо и на Витим податься.
- Не врешь? - Офицер подался всем телом вперед, поймал глазами взгляд Егора.
- Чего же мне врать-то, ваше благородие, - без тени смущения ответил Егор, выдержав пристальный взгляд есаула, - жить-то мне хочется. Что же, я враг себе?
Офицер поднялся.
- Ну хорошо, проверим. Если правду сказал, сдержу слово, но если наврал, - офицер нахмурил брови, погрозил пальцем, - на себя пеняй. Я тебя не буду расстреливать, нет, прикажу сначала всыпать тебе сотенку шомполов, а потом повешу! Понял?
- Так точно, понял.
"А все-таки поверил! - злорадствовал Егор после ухода офицера. - А там, пока проверят, пройдет не один день, за это время, может быть, подправлюсь да и придумаю что-нибудь".
В тот же день карательный отряд Тюменцева и сотня барановцев выступили из села по направлению к станции Антоновка. Следом за отрядом двинулся обоз, на одну из телег которого каратели поместили Егора под охраной двух конвоиров.
Сердобольная хозяйка и тут помогла Егору: и соломы в телегу положила, и хлеба принесла ковригу, и завернутые в тряпку десяток вареных яиц.
Глава XIV
Ефим Козулин, сорокалетний русобородый крепыш, проснулся, когда на улице напротив его дома пронзительно взвыл пастуший рожок. Громко зевнув, Ефим потянулся. В горнице, где он спал, кроме него, никого не было, солнечные зайчики играли на полу, пахло мятой и сушеным укропом. Из-за плотно прикрытых филенчатых дверей доносился негромкий говор, звон посуды, покашливание старика отца.
Вставать Ефиму не хотелось, но и сон уже прошел, так и лежал он с открытыми глазами, уставившись в потолок, перебирая в памяти происшествия минувших дней. Вспомнился вчерашний день, проведенный в лесу, недалеко от станицы Онон-Борзинской. Здесь обе сотни курунзулаевцев и ононборзинцев остановились, чтобы накормить лошадей и еще, в последний раз, обсудить свой уход из отряда красных партизан.
В лесистой, окруженной горами падушке развели костры, вокруг выставили дозорных, расседланных, спутанных коней пустили пастись. Весело трескуче полыхали костры, в котлах кипело, варилось козье мясо, а невдалеке, на открытой поляне, где на пнях и валежниках расселись казаки обеих сотен, такие же жаркие кипели споры.