- Понятно. - Вологдин кулаком разгладил усы, вздохнул. - Куда нам пристроиться-то?
- Пока что в третью сотню к Косяковичу, у него тоже забузили ребята, вправьте им мозги, а потом посмотрим, куда вас определить.
- Холера его знает, - разводя руками, досадовал Вологдин, когда вышли они от Киргизова в ограду. - Послушаешь его, на карту ихнюю посмотришь, вроде бы все верно…
- Ни черта не верно, - неожиданно возразил Васильев, - агитация наша нужна, слов нет, но нападать на беляков нужно беспрерывно. Как собаки на медведя: рванул его за ляжку - и в сторону, а там другая, третья таким же манером, и до тех пор, пока он кровью не изойдет.
- Чего же ты молчал-то? Вот так бы и обсказал Киргизову.
- Послушал бы он меня, как же.
* * *
В первый день пребывания в Богдати Егор убедился, что и здесь среди партизан царит недовольство, ропот на бездействие командиров. Это недовольство усилилось, когда услышали здесь об уходе из их рядов курунзулаевцев и ононборзинцев, а вскоре стало известно, что вслед за первыми двумя ушла и 10-я сотня клинских партизан. Засобирались уходить в 9-й и 7-й сотнях, даже в самых надежных 4-й и 5-й сотнях, сплошь состоящих из рабочих и крестьян Александровского Завода, начали раздаваться голоса: "Рано вздумали восставать", "Поторопились". Масло в огонь подливали шемелинские воззвания.
На второй день из командировки с Урова вернулся Иван Козлов. Побывав в штабе, он пришел к себе на квартиру, пообедал и теперь сидел на крыльце, пил крепко подсоленный, забеленный сметаной карымский чай. День выдался не по-весеннему жаркий, Козлов вспотел, поминутно вытирал мокрое лицо полотенцем. Он устал с дороги и уже подумывал о том, чтобы пойти соснуть часика два, но в это время в ограде неожиданно появился посельщик его Тюкавкин.
- Здравствуй, Иван Николаевич, - приветствовал он Козлова, поднимаясь на крыльцо.
- Здравствуй, проходи, хвастай.
- Да хвастать-то нечем, про ононборзинцев слышал?
- Слышал, ну и что?
- Так вот и наши алекзаводцы зашебутились, вроде то же самое задумали, собрались сейчас у дядьки одного тут, полнехонька ограда. А я услыхал, что ты приехал, да и сюда. Иди, - может, ты на них подействуешь.
Козлов, не расспрашивая больше, поднялся из-за стола, пристегнув к поясу наган, коротко кинул:
- Идем.
В улице пустынно, лишь в одном месте ребятишки играют в бабки да две старухи сидят на завалинке, разговаривают, вяжут чулки и нащелкивают - жуют серу.
Тюкавкин отстал, а Козлов не успел пройти и сотни сажен, как услышал позади себя цокот копыт, стук колес по каменистому грунту; оглянувшись, посторонился, уступая проезжим дорогу. В телеге, запряженной парой лошадей, сидели четверо: рядом с кучером - грузный пожилой человек в черной рубашке и городской кепке, позади них женщина в сиреневом платье и соломенной шляпе и молодой военный в темно-зеленой гимнастерке и такой же фуражке без кокарды.
- Павел Николаевич! - изумленно-радостно воскликнул Козлов, узнав в военном своего земляка-однокашника Журавлева.
- Ванюшка. - Журавлев на ходу выпрыгнул из тарантаса и - бегом к земляку. Начались объятия, хлопанье по плечам, расспросы:
- К нам? Насовсем?
- К вам, куда же больше-то! Как тут у вас дела-делишки?
- Дела идут. Давай-ка насчет постою сначала. Ты нигде еще не определился?.. Тогда давай на мою квартиру, хозяин у меня золотой человек, комнату отведет тебе, любо. Дед, заворачивай обратно. - И тут Козлов вспомнил о спутниках земляка. - Слушай, а что это за люди с тобой, женщина вон?
- Тот, что с кучером сидит, - из Читы к нам, большевик, рабочий, товарищ Плясов Александр Васильевич, а женщина - это связная от читинских большевиков, что приезжала зимой к вам в коммуну, помнишь?
- Катерина Николаевна?
- Она самая, а теперь моя жена.
- Жена, та-ак, вот уж… не думал…
- Что ж в этом удивительного, пойдем познакомлю.
Козлов хорошо помнил ту миловидную девушку в черном полушубке и беличьей шапке, что дважды привозила к ним в Шахтаминскую коммуну директивы Читинского подпольного комитета большевиков. Но теперь, когда подошли они к телеге и Козлов рассмотрел ее по-настоящему, она показалась ему такой раскрасавицей, каких мало встречал он в своей жизни: пышнотелая, кровь с молоком, голубоглазая, с ямочками на розовых щеках, из-под короткополой соломенной шляпки выбиваются кудрявые завитки светло-русых волос. Козлова и радовало, что у его земляка такая славная жена, и в то же время где-то в глубине души зародилось неприятное чувство досады на своего командира. По простоте душевной он считал, что у таких людей, как Журавлев, все помыслы должны быть только о партии, о революции, о борьбе с ее врагами, а всякая там любовь - потом, после войны, до женихания ли тут, когда революция в опасности.
- Здравствуйте, Иван Николаевич, - приятным грудным голосом прервала она размышления Ивана, протягивая ему руку, - я вас хорошо помню, да и муж много про вас рассказывал.
Журавлев познакомил его с Плясовым, легко запрыгнул в тарантас и пригласил Козлова:
- Садись, Ваня, показывай, куда ехать.
Козлов вспомнил о собрании, но решил не говорить о нем Журавлеву: "Что мы, сами не справимся с какими-то паникерами!"
- Езжай прямо.
А в это время собрание перекипало в жарких спорах. Людей набралось до трехсот человек - обе алек-заводские сотни, 4-я и 5-я. Все сбились кучей посреди просторной, обнесенной высоким забором ограды. Потные, с раскрасневшимися лицами, одни спорили, доказывая друг другу, что надо последовать примеру ононборзинцев; другие им так же рьяно возражали, корили за отступничество. Среди последних были Егор со своими друзьями, и еще десятка два алек-заводских большевиков, а также командиры Косякович и Сорокин, на левых рукавах которых алели повязки с нашитыми на них белыми буквами "Командир такой-то сотни". Сорокин до того охрип от споров, что и говорить не мог; багровый от возмущения, ухватил он за рукав бородатого партизана.
- Ты-то куда… твою мать! - хрипел Сорокин, задыхаясь от злости. - Забыл, как за восстание-то ратовал, за большевиков?
- Отцепись! - отмахивался бородач. - Я и теперь за большевиков, а тут разве это по-большевицки делают? Не видишь, што измена кругом?
- Врешь, гад!
Шум, гам, матерная брань висит в воздухе. И тут в ограду бомбой влетел запыхавшийся Тюкавкин.
- Товарищи, тихо! Да тише вы, черти не нашего бога, кончайте базар! - кричал он, размахивая сорванной с головы шапкой. - Журавлев к нам прибыл, слышите? Журавлев Павел Николаевич!
Как только услыхали про Журавлева, гомон толпы пошел на убыль, Тюкавкина сразу же окружили, затормошили, многие еще не верили ему:
- Врешь, холера!
- Пушку заливаешь!
- Его же расстреляли белые в Хабаровске вместе с Лазо!
- Верно-о, Малютин-то давно ли рассказывал.
- Своими глазами видел только что, ей-богу, - потрясая руками, Тюкавкин обводил сельчан сияющим взглядом. - Даже поручкался с ним, жену его видел, красавица писаная. На фатеру поехали они к Ивану Козлову. Скажи на милость, не верите, сходите сами, посмотрите.
- Выходит, дождались командира?
- Дождались. А уж ежели Журавлев возьмется за это дело, он по-другому повернет.
- А может, сходить к нему, удостовериться?
- Идемте.
- Чего же всем-то идти, неудобно, попросим вон командиров, они сходят, а мы подождем тут, делать-то нам все равно нечего…
- И то верно, давайте, товарищи командиры, кройте к Павлу Николаевичу, повидаете его и нам расскажете.
Командиры согласились охотно, ушли, и повеселевшие партизаны разбрелись по всей ограде, разбившись на группы, сидели на куче жердей, на предамбарьях, на телегах, над головами их сизыми хлопьями вставали табачные дымки, и совсем по-другому гудел неумолчный говор: при одном лишь известии о прибытии к ним Журавлева вмиг забылись недавние разногласия и споры, все воспрянули духом и уже были уверены, что главным над ними будет теперь он, Журавлев. Еще в прошлом году они уверовали в него как в боевого командира, в пехотном полку которого одержали столько замечательных побед над белыми, и теперь радовались его прибытию.
- В ключевском-то в бою как мы их раскатали, а ведь их было вчетверо больше.
- А под Мациевской…
- А на Ононе-то.
- Чего там говорить, орел! Бывало, как подойдет к нашей роте, любо-дорого смотреть.
- Да-а, уж он спуску не даст, дисциплина у него, братец ты мой, железная.
- Теперь налаживайся в поход, он тут отсиживаться не будет.
К вечеру того же дня во все села, занятые отрядами повстанцев, помчались коннонарочные: командиры отрядов, сотен и большевики-активисты вызывались на завтра в Богдать, на военный совет. Эти же нарочные разнесли повсюду весть о прибытии к ним Журавлева.