- Ей-бо. Я вот на днях в Усть-Неглинку поеду к свояку, там, я знаю, казаков десять нашей руки держатся, вот и сблатую их. Да и в Жердевке не меньше того хороших ребят-фронтовиков подговорю. Оружие тоже найдем: берданы есть кое у кого, а для остальных у буржуев наших достанем, то же самое и коней, тряхнем их для первого разу. Так что была бы шея, а петля будет.
Распрощавшись с казаками, Егор пошел во двор помочь хозяину задать лошадям корму, Киргизов остался у ворот. От слов Банщикова у него теплело на душе и выветривалась обида на фронтовиков, не пожелавших пойти на восстание.
Глава X
Уехав из поселка Бугры, Киргизов с Егором еще дней десять блуждали по селам и станицам, расположенным в долине реки Унды. Много было всяких встреч с большевиками и революционно настроенными фронтовиками, тайных сходок деревенской бедноты, где Степан Сидорович рассказывал о положении в Советской России и в Забайкалье, агитировал, призывал людей на борьбу с контрреволюцией - и список будущих повстанцев увеличивался у него с каждым днем.
Из небольшого поселка, что приютился под горой на берегу небольшой горной речушки Талангуй, выехали на рассвете. Еще в станице Новотроицкой они слышали, что курунзулаевские казаки создали в пади Алтагачан лесную коммуну, туда и повез сегодня друзей сивобородый старик - в новой шубе из дымленых овчин и мерлушковой шапке. Пара сытых разношерстных лошадок легко мчала небольшую кошевку, устроенную из простых саней.
С укатанного проселка вдоль Талангуя свернули на чуть промятую дорогу, поехали серединой пади.
Удобно устроившись на мягком сене и завернувшись в хозяйскую доху, Егор с любопытством оглядывал незнаемые сопки, тайгу, прислушивался к рассказам старика. А тот, сидя на облучке и полуобернувшись к Киргизову, рассказывал:
- Осенью это произошло, в Онон-Борзе, нагрянули к ним каратели, начались обыски, аресты, большевики тамошние в лес подались, а трое из них не успели, в их числе и свата моего Никодима Суровцева сын Онисим, молодчага был казак, в гвардии служил. Ружья у них были у всех троих. Видят они - смерть неминучая, забежали на гумно к кому-то, залегли в омете соломы и стрельбу открыли по карателям. Одного из беляков убили, сколько-то поранили, ну и сами несдобровали. Отбивались, пока патроны были, а кончились, и забрали их семеновцы. В тот же день и на расстрел повели, на сопку за кладбище.
Дед отвернулся, замолчал, перебирая вожжи.
- Ну и что же, расстреляли их? - спросил Егор.
- Расстреляли, - глухим, изменившимся голосом ответил старик и, глубоко вздохнув, снова обернулся к Киргизову. - Вернее сказать, зарубили. Такое там было, что не приведи господь даже слухать. Ему, этому гадскому офицеру, взбрело в башку, прежде чем сказнить людей, заставить их могилу себе выкопать, вот вить до чего додумался, злодей проклятый. Ну дали им, сердешным, кому лом, кому кайлу: долбите, земля-то уж мерзлая была. Вот тут-то и произошло у них, показал им Онисим, где раки зимуют. Парень он был проворный, удалец, каких по всей станице поискать. Подолбил он землю, изловчился да и запустил кайлом офицеру-то прямо в косицу, он только ногами сбрыкал, даже и пикнуть не успел. Ну тут и пошло: наши на казнителей с ломами да с лопатами, а те их шашками. Зарубили всех троих, потом в поселок возвратились и приказали атаману стариков онон-борзинских собрать. Согнали их человек десять, и свата Никодима тоже, и заставили запрягаться в телегу, куда убитого офицера положили, - везти его на себе в Борзю.
- И повезли? - спросил Киргизов.
- А куда же денешься, когда нагайками порют, да ишо, того и гляди, шашки в дело пустят. Чуть не до Устья-Озерной везли старики эту падлу семеновскую. А там уж, должно быть, надоело карателям тащиться шагом, старики-то, как их ни пори нагайками, плетутся нога за ногу, устали. Завернули беляки какого-то мужика, тот по сено поехал, переложили к нему убитого, погнали в Борзю, стариков отпустили. Сват Никодим сам-то еле живой домой заявился, а тут сын зарубленный лежит на столах, каково бедному старику! Он после того, как схоронили Онисима, больше месяцу лежал пластом, болел, а едва оклемался, тоже - в лес, в эту самую хамунию… Да-а, вот она какая жизня подошла, лихому татарину такой не пожелаешь. Раньше, бывало, ежели кони у кого заболеют хамуном, бедой большой считалось, а теперь люди по доброй воле охамуниваются.
- Не хамун, дедушка, а коммуна, - попытался объяснить старику Киргизов. - Это название такое, вроде как артель, по-нашему.
- Ну так бы и называли артель, проще было бы и понятнее, на кой же черт язык-то ломать. Вить это прямо-таки наваждение какое-то, люди чисто сбесились, разговаривать-то стали не по-людски, таких слов навыдумывали, что прямо-таки жуть. У меня внук грамотный, смышленый парнишка. Летось часто приносил газеты и как зачнет вычитывать: буржуи, муржуи, цика, чека, - стой, говорю, чего ты плетешь, вить чека-то к телеге принадлежит, чтобы колеса на осях держались. Нет, говорит, это гарнизация есть такая, а сам барабанит дальше: большаки, меньшаки, социлисты, дамакраты. Я слушаю, слушаю, да и плюну с досады. "Хватит, - прикрикну на него, - а то ты и в самом деле до мокра дочитаешься и мне голову заморочишь этой тарабарщиной анафемской…"
Время перевалило за полдень, солнце начало клониться к западу, когда старик, показывая кнутом вперед и вправо, сказал:
- Вот за эту гору завернем, против колку-то, тут она и есть, заимка, на которую едем. А от нее до хамунии-то вам придется пешком прогуляться, там недалечко.
Уже на виду заимки Егор, сбросив с себя доху, спрыгнул с саней, пошел позади, разминая призастывшие ноги. Чем-то знакомым пахнуло на него, когда увидел он зимовье, над плоской крышей которого вился сизый, кудрявый дымок. По обе стороны неширокого проулка, что ведет к зимовью, расположились скотные дворы, сенники, крытые ветошью повети. У Егора тоскливо заныло сердце, уж очень все это похоже на Шакалову заимку, где и теперь, наверное, живет его Настя вместе с сыном. Даже сопка за зимовьем такая же, как там, в пади Березовой, только дворы здесь поменьше, да и скотины в них негусто, сразу видать, что зимуют здесь небогатые люди.
Издавна повелось в Забайкалье, что не только богатые, но и середняки-хозяева угоняли зимой свой скот на заимку, чтобы не возить домой сено издалека, а скармливать его на месте. Жили на этих заимках обычно старики да подростки школьного возраста. Иной мальчик плачет - просится в школу, но отец неумолим:
- В школу тебе приспичило, а на заимку кто поедет, дед-мороз? Нечего тут нюни-то распускать, и так развелось грамотеев как нерезаных собак. Все-то в писаря выйдете, а робить кто будет? - И утешал в заключение: - Ничего-о-о, ум будет, так на службе научишься, а нет, дак и так сойдет. Отцы ваши, деды век изжили без грамоты, и мы, грешные, живем не жалуемся, да ишо и бога хвалим.
И верно. Многие казаки оставались неграмотными, хотя в селах уже появились учителя и школы.
У крайнего двора старик остановил лошадей. Егор внимательно оглядел зимовье, дворы, тая в душе нелепую надежду увидеть здесь Настю, но видел другое: двух парнишек, пиливших дрова около зимовья, пожилую женщину, доившую корову, да девчушку-подростка в коротенькой шубейке и барашковой шапке. Она также с любопытством уставилась на Егора, перестав кидать коровам сено. Егор снова перевел взгляд на зимовье и чуть не ахнул от удивления: оттуда шел по проулку… Ермоха! Он - походка его, и ергач такой же, только вот шапка на нем другая, охотничья, из гураньих лап с кожаным козырьком. Но когда тот подошел ближе, то оказалось, что и борода у него не такая, как у Ермохи, а черная, порыжевшая на концах, и взгляд суровый, исподлобья.
- Здоровоте, - басовито прогудел он, подойдя вплотную к приезжим.
- Здравствуй, Мирон Лукьяныч, здравствуй! - первым отозвался на приветствие старик возница. - Принимай гостей, в хамунию к вам направляются. Киргизова слыхал? Помощником был у самого Лазо?..
- Слыхал.
- Вот это он и есть, а этот молодец-то - простого звания казак, представишь их в хамунию?
- А чего же, я тут для этого и приставлен. Заходите в зимовье, погрейтесь с дороги-то, почаюем, да и в коммуну.
- Нет, не-ет, - махнув рукой, запротестовал Киргизов, - спасибо за приглашение, нам надо поскорее до места. Далеко ли тут?
- Да напрямик-то версты полторы, от силы две будет. Ну-к что ж, раз чаевать не желаете, то, стало быть, сытого гостя легко и потчевать. Пойдемте в коммуну.
Горная тропинка, по которой Мирон повел наших путников, пересекла неширокую падушку и, заворачивая вправо, уходила вверх по косогору огромной таежной сопки, петляя между камнями и стволами толстенных кондовых лиственниц.
Чем дальше, тем круче становилась гора, идти становилось все труднее. Далеко позади остался Киргизов, да и Егор, как ни старался, не мог поспеть за Мироном, хотя тот, шагавший впереди на удивление легко и быстро, частенько останавливался, поджидая своих спутников.
В одном месте, откуда-то сбоку, их окликнули, проводник что-то ответил, но что - Егор не расслышал. Вспотевший, запыхавшийся, он карабкался вперед чуть не на четвереньках, хватаясь руками за камни и валежины.