- Я за большевиков, за советскую власть.
- Сколько же вас здесь таких?
- Не очень-то людно. На низу у нас окромя меня два брата Петуховы и Нефед Тигунцов, из верховских - Больших Шапок Афанасий, Бояркин Петро, ишо человек пять наберется, ну и таких десятка два, что ни то ни се, они и не против революции, но так, чтобы кто-нибудь другой за них воевал, к сторонке жмутся, гады, и хочется им, и колется, и мамка не велит.
- Собрать бы их вечерком где-нибудь сегодня.
- Это можно. Схожу к Лаверу Петухову, и обзовем с ним, кого надо.
- Только уж поосторожнее, Сильверст Михеич, чтоб до атамана не донеслось.
- Об этом не беспокойся, Степан Сидорыч, соберемся у Перфила Лагунова, Бобылем его зовем. Живет он на отшибе, за речкой, нелюдим страшенный, ни он в люди, ни к нему люди. Мы, когда надо, завсегда у него собираемся, надежно.
- Хорошо.
К Петухову хозяин засобирался сразу же после обеда. Вместе с ним отправился и Егор. От хозяина он узнал про своего однополчанина Топоркова, который также является жителем села Бугры.
- Схожу понаведаю сослуживца, - сказал Егор и, уже взявшись за полушубок, оглянулся на Киргизова: - Можно, Степан Сидорович?
- А что за Топорков?
- Нашего Аргунского полка казак, шестой сотни.
- Надежный?
- Аргунец, да чтоб ненадежный был?
- Сходи, да лишнего там ничего не болтай. Если запоздаешь, так прямо на собрание и приходи вместе с Топорковым.
- Ладно.
У Топоркова Егор пробыл до вечера. Тот, обрадованный приездом сослуживца, раздобыл самогонку, за выпивкой и разговорами друзья просидели дотемна, и, когда оба пришли к Бобылю, там уже началось собрание.
В просторной избе, с русской печью в заднем углу справа и ручными жерновами слева, народу набралось человек полсотни. Сидели на скамьях вдоль стен, на ленивке возле печки и на полу, застеленном ржаной соломой, свежей, похрустывающей под ногами. В избе накурено, не продохнуть, в табачном дыму, как в тумане, чуть видно сидящих впереди за столом Киргизова, Сильверста Агапова и еще одного, смуглого, с курчавой бородкой человека, в казачьей шинели без погон.
Поздоровавшись, Егор поискал глазами свободное место, присел на краешек скамьи, рядом примостился на жерновах Топорков.
Собравшиеся - по одежде их и выправке Егор определил, что все это казаки-фронтовики, - внимательно слушали Киргизова. Он уже рассказал им о положении в Советской России, в Сибири и на Дальнем Востоке, о карательных отрядах белогвардейцев и речь свою закончил призывом к восстанию.
- Народ трудовой ждет этого - ждет, когда мы поднимем алое знамя восстания и поведем его в бой против палачей-белогвардейцев, за свободу, за власть труда. Мы клялись в этом на Урульгинской конференции партии и народу, время подходит выполнять клятву. К этому зовет нас наша партия, наш долг, наша революционная совесть.
Киргизов кончил, присел на скамью, вытер платком потное лицо. Молчание. Первым нарушил его кто-то из сидящих на полу:
- Та-ак опять, значит, воевать.
- А ты думал на печке отлеживаться, - немедленно ответил на это другой, - думал, слободу-то на блюдечке поднесут тебе?
- Я и не прошу, чтобы подносили, проживу как-нибудь и без нее.
- О-го-го! Вот ты как заговорил!
- Чего заговорил, он правду сказал. По семь да по восемь лет с коня, не слазили, думали, хоть вздохнем малость, на пашнях поробим, а тут снова за винтовку.
- Да ишо хорошо, кабы она была.
- Вот и я тоже хотел сказать, воевать собираемся, а с чем? С оглоблей? С одной-то шашкой не шибко кинешься на пушки да на пулеметы ихние.
- Я как настаивал не сдавать винтовки-то, не послушались, так теперь вот на себя и пеняйте.
- Рисковое дело, - заговорил смуглолицый, черноусый казак с жестким, как конская грива, чубом. Он сидел на полу, ссутулясь, поджав под себя ноги. И по тому, как при словах его попритихли, насторожились фронтовики, Егор понял, что он у них за главного.
"Ах ты вражина, - со злостью подумал Егор про него, - он тут и мутит всех. В нем все зло…"
- Ну, зачнем мы это восстание, - все так же негромко, глядя куда-то в угол и поковыривая соломинкой в зубах, рассуждал чернявый, - а ежели оно опять сорвется, тогда что? Летось как получилось: совсем было прижали Семенова к ногтю, а выступили чехи - и все полетело вверх тормашкой. А кто поручится, что и нынче не так же будет? - И тут чернявый, подняв голову, встретился глазами с Киргизовым, заговорил громче: - Вот вы говорите, что белым генералам в России другие иностранные державы помогают, а ведь Семенов-то тоже не один.
И опять вокруг заговорили, одобрительно кивая, поддакивая вожаку:
- Верна-а.
- Чего-о там.
- Ему и Япония подмогает, и Китай, и другие прочие державы, а нам кто? Мишка-медведь.
- Больше некому.
- Как в китайский-то мятеж было…
- Чего вы японцами-то стращаете? За нас весь народ трудовой подымется, вот где сила-то наша!
- А ежели не поднимется, тогда как? Подожди, дай сказать, - повысил голос чернявый. - Ты слыхал, аресты пошли кругом и даже расстрелы? Вот то-то и оно, у нас-то этого еще не было и, может, не будет. А уж если вдругоряд-то затеем восстание, да как не выйдет ничего, тогда уж пощады не жди. Мало того, что с землей смешают нас, и семьи-то наши тиранить будут, детей малых не помилуют.
- Ясное дело.
- Зачинщику первый кнут.
- Нет, ребята, надо погодить.
- Трусы! Прихвостни буржуйские! - Густым басом перекрыв поднявшийся шум, рыжебородый, здоровенный казачина вскочил со скамьи и зачастил, тыча кулаком в сторону чернявого: - Это он вам мозги затуманил, контра недобитая. Забыли, как он на фронте-то вместе с нами за революцию стоял, а теперь на попятный наладился, сучий хвост! И вы туда же, перевертыши проклятые.
- Но-но, полегче ты.
- Чего лайку-то распустил!
- Восставай, иди, кто тебя держит!
Снова заговорил Киргизов, но его уже не слушали, шум, гам усилился, все повскакали со своих мест, чернявый, нахлобучивая папаху, крикнул:
- Чего вы орете, чего? Поговорили, и хватит, пошли по домам!
- Пошли, нечего тут!
Чернявый первым двинулся к выходу, за ним повалили остальные его единомышленники. Лишь один из них, в шинели со следами споротых погон и в батарейской, с алым верхом, папахе, задержался у двери, обернувшись к Киргизову, сказал:
- А ты не серчай на нас, товарищ Киргизов. Мы вообще-то не против революции и, значить, восстания, а вот зачинать первыми остерегаемся. Боимся, по правде сказать: знаешь, поганому коню только плеть покажи. Зачинайте, - ежели получится у вас, и мы…
- Проваливай к черту, держись иди за бабий подол, - не дав договорить батарейцу, обрушился на него рыжебородый, - обойдемся без вас.
- Эх, Иван, Иван, и вечно ты вот так.
- Уходи, не мозоль глаза.
Батареец тронул рукой папаху, кивнул Киргизову:
- Прощевайте покедова. - И вышел.
В избе осталось человек десять, в их числе и пришедший с Егором Топорков.
Возмущенный поведением чернявого, Егор не вытерпел, заговорил с укоризной в голосе:
- Этого черноусого-то зачем позвали? Вить это же супротивник явный.
- Черт его звал, гада ползучего, - ответил Егору Сильверст, а рыжебородый здоровяк добавил:
- Его, браток, без нас пригласили. Видел, сколько у него друзей-приятелей? Это такая стерва, стань звать его на доброе дело - не пойдет, а куда не надо - приползет, змей подколодный. Я на него до того обозлился, что дай его на расправу, так я и стрелять не стал бы, подлюгу, а удавил бы на волосяном аркане. - Иван, как назвал его батареец, даже крякнул со злости, вытянул из кармана кисет с табаком, закурил и уже спокойнее, обращаясь к Киргизову, сказал: - А ведь он, Кешка-то, Тигунцов его фамилия, на фронте тоже за революцию высказывался и на Семенова вместе с нами ходил. А как домой пришел, так и влип в хозяйство. В полку-то он каптенармусом был, то же самое и на Даурском фронте, а эти должности завсегда прибыльные. Домой, понятное дело, при деньгах заявился, ну и начал обрастать хозяйством: быков завел, коней хороших, дом купил у Симаченки - купец тут у нас распродавался, в город переехал. Ну и пошло, как подменили Кешку.
- Что ж делать, - пожал плечами Киргизов, - классовый враг наш тоже не дремлет, действует. Хорошо еще, что не все здесь поддались на его удочку. Так произведем, товарищи, запись?
Киргизов положил на стол тетрадь в клеенчатом переплете, развернул ее, нацелился карандашом.
- С кого начать?
- Пиши меня, - мотнул головой Сильверст.
Записав его, Киргизов глянул на рыжебородого:
- Писать?
- Пиши - Иван Егорыч Банщиков.
- Ну и нас, двух братов: Петуховы Петро Степаныч, стало быть, и Лавер.
И еще записалось четверо, в числе их и пришедший с Егором Топорков, - список будущих красных партизан увеличился на восемь человек.
Собрание затянулось за полночь. Когда, распрощавшись с хозяином, вышли на улицу, Банщиков посмотрел на холодное звездное небо, на серебристо-яркий пояс Ориона, сказал:
- Каково, брат, Кичиги-то уж на утро повернули, а я по дрова ехать наладился. Поспать-то мало теперь придется.
Казаки проводили Егора и Киргизова до ворот агаповского дома, попрощались с ними за руку.
- Маловато записалось нас, маловато, - басил Банщиков, забирая в здоровенную лапищу руку Киргизова, - а ты не печалься, Степан Сидорович, оно как до дела-то дойдет, так нас прибудет на восстание не меньше взводу.
- Да ну! - в голосе Киргизова и радость и недоверие. - Ты это серьезно, Иван Егорыч?