- Отстань! - загоревшись злостью, выкрикнул Мишка. - Сказано, не дам, и нечего тут над безоружным командовать. Расходился, самоуправщик. - И, повернувшись к побледневшему Спирьке, кивнул ему головой на дверь: - Заходи в дом.
Осетин, ругаясь по-своему, метнулся с крыльца, скрылся за воротами, а насмерть перепуганный Спирька, только очутившись в избе, обрел дар речи.
- Это что же оно такое? - вопрошал он, обращаясь к хозяину. - Куда я попал-то?
- К красным, голубчик, к красным, - притворно ласково пояснил хозяин.
- К красным? Это, значит, ты меня подвел… - И к Мишке, только что вошедшему в дом - Дружище, выручи, ради бога, ослободи. Ведь я же тебя вчерась не дал в обиду, пожалел.
- Да-а, пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву. В плен-то кто меня забрал?
- Так это же по глупости. А потом-то, разве забыл, как я тебя в Заозерную хотел сопроводить, чтобы от смерти отвести.
- Знаю, зачем тебя в Заозерную потянуло.
- Слушай, я тебе часы золотые "Павел Буре" отдам, только отпусти или поручись, чтобы меня в вашу красногвардию взяли.
- Ешь садись, и в штаб пойдем.
- Что у меня есть в сумах добра, все возьми, только поручись.
- Ты что, купить меня хочешь, контра проклятая! - вспылил Мишка. - Хватит языком трепать, ботало осиновое.
После обеда Мишка повел Спирьку в штаб. Стараясь как можно дольше оттянуть время, Спирька шагал, еле двигая ногами, и, не умолкая ни на минуту, то униженно просил Мишку заступиться за него, то, смачно ругаясь, проклинал судьбину.
Мишка доставил арестованного в большой, под железной крышей дом и провел его в комнату, где сидели за выпивкой человек десять военных. На столе перед ними стояли графины, бутылки с водкой, кучки пшеничных калачей, а в жаровне и на тарелках курилось паром вареное мясо. В комнате накурено, шумно от звона посуды и пьяного говора. Трезвее всех сидел посреди стола седовласый, кудрявый старик с орлиным носом на худощавом лице и с гладко выбритым подбородком.
К великому удивлению Мишки, Спирька, увидев старика, сразу же преобразился.
- Товарищ Пережогин! - радостно воскликнул он и с рукой к старику - Здравствуйте, привет вам от Янкова.
Шум за столом призатих, головы всех повернулись на Спирьку, послышались голоса:
- Да это тот самый богач-то, помнишь?
- Каким тебя ветром?
- Давай сюда, дружина.
Старик, не выпуская Спирькиной руки, пристально посмотрел на него:
- Где же я тебя видел? Лицо знакомое, а не припомню.
- А в ресторане-то гуляли в Чите, веснусь. Янкова помнишь, пришли мы к вам ночью…
- А-а, - сдерживая улыбку, протянул Пережогин, - помню Янкова, где он теперь?
- Дивизией заворачивал, убили его под Верхнеудинском.
- Не слушай его, товарищ командир! - вскипел Мишка и, отстранив Спирьку рукой, загораживая его собою, заговорил с дрожью в голосе от все больше охватывающей его злости - Я вам арестованного привел, товарищ командир, а вы ручкаться с ним, уши развесили! Это же белобандит семеновский, контра, его, гада ползучего, судить надо, в расход вывести…
За столом зашумели гулеваны, загомонили все разом.
- Чего приперся! - орал один на Мишку.
- Арестовать его! - кричал второй.
- На распыл их обоих!
- Круши контру!
- Ты кто такой, откуда?
- Казак я, Второго Аргунского полка, красногвардеец! - стараясь перекрыть весь этот галдеж, крикнул Мишка, потрясая винтовкой. - Чего вы взъярились-то, не знавши дела. Он, этот тип, в плен забрал меня, раненого, и к белым палачам доставил, а сегодня я его арестовал и сюда приволок. А вы тут на меня же орете, не разобравшись с пьяных-то глаз.
- Тише! - Грохнув по столу кулаком, Пережогин вскочил на ноги и, перегибаясь через стол, вперил в Мишку злобный взгляд. - Чего плетешь, трезвенник! - закричал он, брызгая слюной и багровея от злости. - Сам-то заявился пьянее вина и несешь тут ахинею: то тебя арестовали, то ты арестовал. Ступай отсюда, проспись!
- Дайте объяснить-то.
- Нечего объяснять, ступай! Надо будет, вызову, разберемся.
- Разберетесь, по всему видать! - Голос Мишки дрожал, срывался на хрипоту от охватившей его ярости. Он еле сдержался, чтоб не разразиться свирепым матом, но, понимая, что спорить с этой компанией бесполезно, плюнул в их сторону и, накинув на плечо винтовку, вышел, прихрамывая.
- Сволочи, пропойцы проклятые, - ругался он по дороге к дому, - набралась тут сплошная контра, бандит на бандите.
Первое, что увидел Мишка, выйдя в улицу, был рослый детина в казачьей фуражке и с золотистым чубом, тянувший за рога бороздившего ногами эргена. А на помощь детине уже спешил другой, из соседней ограды, с обнаженной шашкой в руке. В другом месте двое обдирали только что зарезанного барана, а в третьем свежеснятая овчина уже висела на заборе. Тут же две собаки дрались из-за бараньей головы. И повсюду в оградах сельчан горели костры, из домов в открытые окна доносились пьяные голоса, песни и ругань вперемежку со смехом. Яркий костер полыхал и в ограде старика Елгина. Над огнем, подвешенный на трехногий таган, кипел ведерный котел, полнехонький крупных кусков баранины. У костра сидели трое - уже знакомый Мишке осетин и двое русских, на земле около них валялась пустая бутылка. Русские о чем-то горячо спорили, осетин, положив на березовое полено кусок мяса, резал его кинжалом на мелкие ломтики и нанизывал на винтовочный шомпол, намереваясь приготовить себе шашлык.
В доме старик Елгин рассказал Мишке, что пережогинцы пригнали откуда-то гурт овец, голов двести, привезли целый воз спирту и что в поселке началось сплошное пьянство. У Мишки еще по дороге к дому созрел план действий, и теперь, выслушав хозяина, он решил выполнить, что задумал.
- Ехать надо немедленно, - заявил он, поднимаясь с табуретки и вскидывая на плечо винтовку. - Спасибо тебе, хозяин, за все, и еще просьба к тебе: помоги мне выбраться от тебя, чтобы не улицей ехать, а задами.
- Это-то можно, через дворы - на гумно, а там и на заполье. - Хозяин пытливо посмотрел на Мишку - Куда ехать-то собрался?
- Своих догонять поеду. А то и к самому Лазо махану… Ежели ему рассказать про эту банду да что они тут вытворяют, так он их возьмет в оборот, он за такое не милует.
К вечеру, когда закатное солнце окунулось в мглистое марево на горизонте, Мишка уже был верст за тридцать от Черного Яра и все погонял вороного, надеясь засветло добраться до намеченного им села.
Глава XVIII
Знатно погулял в этот день Спирька Былков со старыми друзьями-анархистами. Веселый возвращался он в сумерки на свою квартиру, очень довольный тем, что вместо заслуженного наказания он лишь перекрасился в иной цвет и перешел из одной банды в другую. За плечами у Спирьки болтался японский карабин, сбоку, подарок Пережогина, кавказская с белой головкой шашка, а на фуражке вместо кокарды красовался алый бант.
Хмель кидал Спирьку из стороны в сторону, однако до квартиры своей он добрался благополучно, забрел в ограду и, очевидно желая хвастнуть своей удачей, что было силы крикнул:
- Хозяин! Воронка мне… Да здравствует анархия, мать порядка! Да здравст…
Но от этих выкриков Спирька ослабел еще больше. Его понесло, понесло в сторону; пытаясь удержаться, балансируя руками, он мелко-мелко засеменил ногами, пока не уперся головой в забор. И тут силы окончательно покинули Спирьку, - царапая руками забор, свалился он наземь, уткнувшись лицом в песок, затем, бормоча что-то, перевернулся на спину и в ту же минуту уснул.
В эту ночь не спалось старику Елгину. До сна ли тут, когда чуть не до рассвета бесновались его "гости". Расходившиеся в пьяном угаре, то они принимались петь, плясать, то спорить о чем-то, да так, что дело доходило до ругани, до драки, и хозяину приходилось разнимать их, уговаривать. А одного, рыжеусого в защитной гимнастерке и самого задиристого, старик вытолкал из дома в ограду и тут не стал с ним нянчиться, уговаривать, а так припечатал ему кулаком по уху, что тот пластом плюхнулся наземь, притих. Очнувшись, он долго икал, ворочался с боку на бок, но подняться на ноги не смог.
Жену хозяин отправил спать в горницу, а сам не прилег ни на одну минуту, даже тогда, когда всех его "гостей" поборол хмельной сон. Выходя на улицу, Елгин подолгу стоял там, прислушиваясь к постепенно затихающему пьяному разгулу. Больше всего боялся старик пожара, поэтому, заметив где-либо отсвет костра, он хватал ведро и бежал туда, чтобы залить непотушенный огонь.
А когда на побледневшем небосводе с востока кумачом зарделась заря, старик Елгин услышал шум, цокот множества копыт. Это прибыл в село новый отряд Красной гвардии - четвертая, пятая и седьмая сотни 1-го Аргунского полка под общей командой Бориса Кларка.
В село отряд вошел незамеченным, пьяные пережогинцы даже застав не выставили, чувствуя себя в безопасности в тылу Красной гвардии, да и некого было отправить ни на пост, ни в разъезды, все перепились, как на богатой свадьбе.
Любопытство удерживало на крыльце старика Елгина. "Кто же это такие? - думал он, прислушиваясь ко все нарастающему шуму. - Неужто та красногвардия, про какую Ушаков-то сказывал? Да как они скоро нагрянули! Молодцы-ы, ежели это они в самом деле".
Под сараем, хлопнув крыльями, заголосил петух, ему откликнулись другие, и вот уже по всему селу разлилось петушиное пение; где-то на окраине послышался выстрел, другой, в сумеречном свете наступающего утра по улицам замельтешили серые фигурки красногвардейцев. Вот уж совсем неподалеку слышен дробный топот ног, ближе, ближе, звякнула щеколда калитки, и в ограду к Елгину вошли пятеро, все в казачьем обмундировании, без погон.