Не отрываясь от пола, Егор налил в шайку два ковша воды, изловчившись, ахнул ее на каменку и, головой вышибив дверь, кубарем вылетел в предбанник, растянулся на соломе. В глазах у Егора потемнело, тело горело как от крапивы, звенело в ушах. Немного отдышавшись, он приподнял голову и только теперь увидел в пред баннике работника Никиту, с ним он повидался еще до того, как пойти в баню. Никита сидел на скамье не разуваясь, курил, зажимая самокрутку в пригоршню, чтобы не заронить искры в солому. Посмеиваясь в рыжую бороду, он взглянул на Егора, спросил:
- Напарился?
- С Ермохой напаришься, как же! Ишо маленько, и сгорел бы начисто, а ему хоть бы што.
- Беда с ним. И что у него за шкура, толщиной-то, однако, в палец.
- Не меньше.
- Этакую шкуру на сыромять переделать бы да подошвов из нее накроить к унтам, износу бы им не было.
В баню Егор с Никитой зашли лишь после того, как Ермоха, вдоволь напарившись, слез с полка и, окатившись холодной водой, пошел в предбанник одеваться.
Глава XI
На второй день Егор с самого утра пошел помогать Ермохе тесать жерди, строгать бруски для бороны. Больше всего хотелось Егору подержаться за чепыги, идя бороздой за плугом. Руки просили большой, настоящей работы. Об этом он и заговорил с Ермохой, когда тот сел на бревно отдохнуть, закурить трубочку.
- Дядя Ермоха, - Егор подошел к старику, - перелог-то за колком пахать будете?
- Будем, - пыхнув дымом, ответил Ермоха.
- Давайте завтра начнем. Заломим быков пары четыре да еще коня к ним, Егорку пристяжником, Никиту погонщиком, а я за плугом…
- Нельзя! - коротко отрезал старик.
- Дядя Ермоха…
- И не проси понапрасну. Воскресенье завтра, к тому же в этом году и благовещенье в воскресенье было, и начинать сеять в этот день никак нельзя, грех великий.
- Тогда послезавтра.
- Понедельник тоже день не начинный. Вот во вторник, бог велит, утречком баню истопим, помолимся и, благословясь, за дело!
- И снова париться будешь? - съязвил Егор.
- А чего же? Быть в Рыме да не повидать папу!
- И вечно у тебя эти приметы всякие, - недовольно проворчал Егор, но спорить не стал с Ермохой, понимая, что это бесполезно.
После обеда сделал сыну лук из талового прута, стрелы, отправился с ним на сопку. Там, пока малыш собирал ургуй и гонялся с луком за воробьями, Егор прилег на гребне сопки, полной грудью вдыхал пряный аромат чабреца.
"Вот оно и счастье, - думал он, любуясь Егоркой. - Жить вот так по-мирному, с Настей, с сыном, работать в полную силушку, чего еще надо? А тут снова война, Семенов какой-то появился, ни дна бы ему ни покрышки… Семенов… неужто этот тот самый есаул рыжеусый, которого я тогда отвел от смерти? Все может быть, что и он…"
Как ни хотелось Егору побыть еще хоть бы денек с Настей, на следующее утро пришлось ему собираться в обратный путь, в сотню. Вместе с ним наладился в Антоновку и Ермоха.
Снова Егор в седле, с винтовкой за плечами. Уже простившись, Настя еще долго шла с ним рядом, держась за стремя.
- Жди, Настасья! - крикнул Егор, когда они с Ермохой переехали речку. - Отпрошусь обязательно. Погодаев не отпустит - к Метелице пойду… Прощевай покедова-а!
Помахав Насте рукой, Егор с места взял крутой рысью, за ним, поднимаясь на стременах бурятского седла, еле поспевал Ермоха.
К Антоновке подъехали, когда из-за далеких, затянутых сиреневым маревом сопок на горизонте, огромное, красное, выплыло солнце, багрянцем заполыхало на окнах. Над рано проснувшимся селом, подпиравшим голубой купол небес сизыми столбами дыма, стоял немолчный разноголосый гул: пели петухи, лаяли собаки, мычали коровы, скрипели ворота, телеги, слышался топот ног и рокот людского говора, а на окраине у речки уже стучали молотками кузнецы.
Красногвардейская застава около поскотины пропустила Егора со стариком беспрепятственно. По улице оба ехали шагом. Всюду, куда бы ни глянул Егор - в оградах, на улицах и переулках, - видел он множество людей: красногвардейцев в рабочей одежде, казаков, матросов в черных бушлатах, китайцев в синих куртках, перепоясанных патронташами; а навстречу по улице шла рота пехотинцев, в которых и по форме одежды и по их нерусским лицам Егор угадал мадьяр, о них приходилось ему слышать не раз. Четко и гулко топая коваными каблуками солдатских ботинок, мадьяры шагали по восьми в ряд, над головами их блестели штыки. Роту вел высокий, стройный командир с алым бантом на груди и с забинтованной рукой, подвязанной к шее.
С уважением глядя на красногвардейцев-мадьяр, Егор, а следом за ним и Ермоха, свернув в сторону, придержал коня.
- Это кто же такие, - полюбопытствовал Ермоха, - кажись, не русские?
- Мадьяры это, дядя Ермоха, я их ишо на фронте видел, боевой народ. И видишь, как оно получается: воевали мы с ними, убивали один другого ни за што, а теперь вместе за революцию боремся. Вот оно дело-то какое.
- Што и творится, не разбери-поймешь. И чего им припало тут встревать в нашу драку, то-то глупый народ.
- Э-э, не то ты говоришь, дядя Ермоха, это же рабочий люд, вот им и хочется, чтобы у нас советская власть укоренилась, а потом, как у себя зачнут они такую же вот революцию устраивать, мы им подмогнем, ясное дело.
- Не знаю, я в этих делах разбираюсь, как старовер в махорке.
- Вот в том-то и дело, что темнота тебя одолевает; заладил вчера то да потому, что не одолеть нам белых, а теперь небось и сам видишь, какая у нас сила. А у Семенова что? Японцы, так они по принуждению идут, а из казаков - так только такие, как Шакал. А за революцию-то весь трудовой народ по своей волюшке поднялся, вон красногвардейцы: какого ни хвати, тот и вольножелающий. Уж на што казаки наши верными слугами у царя считались, а и те за революцию теперь. Даже вон китайцы, мадьяры, венгерцы - все за революцию. Да мы этого Семенова в порошок сотрем.
- Эх, Егор, Егор, потолковал бы я с тобой, да уж сворачивать надо мне к дому, вон в проулок-то. Одно скажу тебе напоследок: не говори гоп, пока не перескочишь. Ну, я поехал. Ты как, к вечеру-то на заимку думаешь прибыть?
- Обязательно.
- А ежели не отпустят?
- Ну, в случае чего прибегу к Шакалу, скажу тебе.
- Ладно.
В сотню Егор прибыл еще до начала утренней уборки. Коновязи четвертой и шестой сотен находились на площадке за станционными складами. Покрикивая на коней, в ожидании водопоя нетерпеливо грызущих деревянные - из жердей - коновязи, вдоль рядов их прохаживались дневальные. В четвертой сотне сегодня дневалил дружок Егора Молоков.
Расседлав коня, Егор поставил его на место и, вытирая потную спину вороного пучком соломы, спросил друга:
- Как тут дела-то?
- Дела идут, контора пишет, - сощурившись в усмешке, Молоков достал из кармана кисет, - махорки вот вчера давали, по две осьмушки на рыло, я за тебя получил, лежит у меня в шинели.
- Ну что ж, давай перекурим, раз такое дело. Теперь табаком-то бедствовать не будем, в сумах у меня папуша зеленухи фунта на три, Ермоха удружил.
Закурили.
- Так нету, говоришь, новостей-то у вас? - спросил Егор.
- Есть новые. Красной гвардии понавезли полно: из Омска, из Иркутска, моряки из Владивостока, а вчера целый батальон мадьяр прибыл.
- Видел я их сегодня.
- Полку нашему выступать приказано, не сегодня, так завтра, наверняка.
- Неужели?
- Точно. Мне это писарь наш Ганька Вишняков сказывал по секрету, так что не болтай об этом.
Егор нахмурился, почесал за ухом.
- Вот черт, я вить отпроситься хотел у Федота дня на три.
- Не отпустит. Да, чуть ведь не забыл, - ить вот она, память-то, чертовская, - тут без тебя сослуживец наш бывший, Степан Швалов, приходил в сотню.
- Виделся я с ним.
- Какой из него орел получился, а? Мы тут прямо-таки диву дались, даже и на казака почти что не похож стал! Комиссар, истованный комиссар! И тужурка на нем кожаная, и ливольверт в деревянной колодке, и при часах. А как зачал он рассказывать про революцию, так мы и рты поразевали, слушаем, а он чешет и чешет, откуда што и берется. Вот оно, брат, как тюрьма-то образовала человека.
После уборки Егор отправился к командиру сотни Погодаеву, все еще надеясь отпроситься у него поехать к Насте. Погодаева он нашел около штабного вагона.
- Дезертир явился! - напустился тот в ответ на приветствие Егора.
- Но-но, полегче на поворотах-то, побыл дома лишний день-два, так уж и дезертир.
- Ты вот что, это я тебе наперво прощаю, а в следующий раз такое дело трибуналом запахнет! Запомни это.
- Не запахнет, не бойся. - Заколебавшись, Егор смутился, посмотрел на свои запыленные, грязные сапоги, отшиб носком обломок кирпича и лишь после этого снова глянул на Федота. - Ты уж не серчай, Федот Абакумыч, - заговорил он просительным голосом, - а лучше отпусти меня ишо денька на три, по старой дружбе.
- Да ты в уме?! Здорово, паря, тут выступления ждем с часу на час, а ему отпуск подавай, самый раз.
- Ты разберись сначала…
- Нечего мне тут разбираться, сказано - нельзя, значить, нельзя, и нечего тут тары-бары разводить.
Федот уже повернулся, чтобы идти, но, вспомнив о чем-то, остановился, оглянулся на Егора:
- А вообще-то, ежели захочешь, можешь поехать домой, даже на вовсе.
Егор опешил:
- Как это так, навовсе?
- Очень даже просто. Пополнение пришло, а старые года увольнять будут, приказ такой заготовили в штабе, вот-вот объявят.
- Увольня-ять, наш год подходит?
- Подходит.
- Вот ка-ак, значит, увольняться будем?