Павлик елозил на остром пеньке ("как сорока на колу") и все думал, какой же важный вопрос пришел сюда решать майор?
- Везет же тебе, Рыбин! - сказал майор. - Нет, я серьезно, ты не улыбайся. Вчера благодарность получил, сегодня вот - приятное письмо, и, вероятно, от девушки, не зря же ты пел. Да… А я пришел дополнительно тебя порадовать: за отличную службу приказом командира полка тебе присвоено звание "ефрейтор". Сегодня будет объявлено перед строем.
Павлик вскочил с пенька, вытянулся, бросив руки по швам, и недоуменно уставился на командира - надо было что-то отвечать. А он не знал, что именно положено говорить в таких случаях, ему ведь никогда еще не присваивали званий.
- Поздравляю, - сказал майор и пожал ему руку.
- Служу Советскому Союзу!
- Ну вот, - сказал майор, снова усаживаясь. - А теперь перейдем к самому важному вопросу. Да ты садись, Рыбин. Речь идет о твоей командировке. Посоветовались мы в штабе, обговорили и решили послать тебя в командировку. Как ты, справишься?
Павлик снова, на этот раз в волнении, сполз с пенька.
- Не знаю, - сказал он. - Я ведь в командировки никогда не ездил. А куда ехать?
- В том-то и вся загвоздка! - усмехнулся майор. - В твой родной город. Туда, откуда ты получил сегодня это письмо (Павлик только сейчас сообразил, что до сих пор держит письмо, как какой-нибудь фельдъегерь). Ну так как, поедешь?
- Поеду… - сорвавшимся голосом ответил Павлик. - Поеду, товарищ майор!
- Ну, собственно, я в этом и не сомневался, - морща нос, командир насмешливо разглядывал новоиспеченного ефрейтора. - Еще бы не поехать на недельку домой! Но боже тебя упаси увлечься! Ты командируешься по сугубо служебному делу. Едешь по заданию. А задание твое такое: получить в питомнике двух служебных собак, без которых ты просто не имеешь права возвращаться. Понял?
- Да я!.. Да я в лепешку разобьюсь, в нитку вытянусь, а собак привезу! - запальчиво произнес Рыбин.
- Э, нет! - улыбнулся командир. - Только не это! Никаких лепешек и ниток. Мы не хотим терять молодого и перспективного ефрейтора. Ты нам нужен невредимый и с собаками.
- Выполню! - заверил Павлик. - Привезу собак. Можете не сомневаться, товарищ майор.
- Вот это слова воина. Правильно. А сейчас иди получай в штабе командировочное предписание. Вечером зайдешь ко мне: дам тебе личное письмо к моему старому приятелю старшине Фомину. Он работает в питомнике и, надеюсь, поможет тебе. Выезд завтра утром. Да, существенная деталь. Кого предлагаешь оставить здесь за себя?
Павлик ответил, не раздумывая:
- Рядового Марфина.
- А что? - сказал командир. - Этот подойдет. Вполне.
5
Был только конец мая, но тут, в приморском городке, стояла жара. Над асфальтом перрона, как над сковородкой, слоился и дрожал горячий воздух, отполированные лезвия рельсов изламывались, двоились и у семафора перед железнодорожным мостом словно повисали над землей. Казалось, будто с того самого моста стальная дорога некруто уходила вверх, лесенкой к облакам.
- Мираж… - пренебрежительно сказал Марфин. - Там же мост, масса железа, воздух сильнее прогревается. Вот оно и мерещится. Физика, игра света.
Он уплетал вторую порцию мороженого, чмокал, успевая при этом дотошно поучать Павлика. Конечно, может быть, какое-то право он имел на это - командир дивизиона поручил ему проводить друга и даже специально выдал увольнительную, но марфинская въедливость Рыбину порядком надоела. В буфет нельзя, в зал ожидания нежелательно, только на перроне можно. Они торчат тут полтора часа на отшибе в тени летнего ларька-киоска, вдали от вокзальной суеты. По мнению Марфина, здесь Павлик должен "сосредоточиться и собраться с мыслями перед дальней дорогой".
- Вообще, всякие поездки - это муть, - смакуя мороженое, произнес Марфин. - Человек нервничает, переживает. И становится немножко ненормальным. Особенно в такую жару.
- А я люблю путешествовать, - назло Марфину сказал Павлик. - Как заляжешь, бывало, на полку, и едешь, едешь… - Павлик мечтательно закатил глаза. - Хорошо! За окном все время новые картины, в поезде новые люди, новые знакомства, разговоры, впечатления. Человек, если хочешь знать, за дорогу растет. Новеет.
Марфин облизал и сурово поджал губы. Что-то его беспокоило.
- И много ты ездил?
- Много, - сказал Павлик, вспоминая с тоской свое единственное железнодорожное путешествие в Житомир. Ехали они тогда ночью, да и то бабушка продержала его подле себя, беспрестанно поправляя пионерский галстук.
- Врешь, - махнул рукой Марфин. - Никуда ты не ездил.
- А сюда, в часть, я как, по-твоему, попал? Может быть, вроде архангела, с неба спустился?
- Сюда ты приехал поездом. Это я знаю. - Марфин дожевал вафли, тщательно вытер платком пальцы. - Но как ты ехал? - вот в чем вопрос. В команде, в коллективе. А сейчас едешь один. Улавливаешь разницу?
- Ну и что?
- А то, что я тебе битый час толкую об одном и том же. В индивидуальной поездке человек несколько утрачивает свою организованность. Это наукой доказано, психологией. Ты прав: открывается много нового, много впечатлений, всяких соблазнов. Все это выбивает из колеи.
- Надоел ты мне, - вздохнул Павлик.
- Ничего. Сядешь в поезд - отдохнешь. Вон уже состав подают.
Они походили по перрону. Марфин явно позировал перед толпой ранних курортников: барабаном выкатывал грудь под мундиром, борцовски пружинил шею. Павлик иногда в смущении сбивал ногу, подстраиваясь под чеканный, монументальный шаг приятеля. Их сопровождали уважительными взглядами, принимая, наверное, за патруль.
- Давай лучше постоим у вагона, - тихо попросил Павлик.
Марфин королевски-снисходительно прикрыл белесые ресницы.
- Давай постоим.
Он порылся в бумажнике, достал и протянул Павлику билет (билет, конечно, получал в воинской кассе Марфин). Павлик взглянул на билет: вагон тринадцать, место тринадцатое!
- Что ты мне купил?
- Х-хе! - хохотнул Марфин. - Для компенсации. Ты же как-то жаловался, что видел плохой сон. Там минус, тут минус. Получается плюс. Не унывай, Рыба, зато купейный.
Рядом с ними горластый носильщик остановил тележку, крикнул: "Поберегись" - и пошвырял на перрон пять одинаково желтых фибровых чемоданов. Хромой человечек ловко составил их в ряд, уселся и стал вытирать коричневую лысину.
- Садитесь, товарищи воины. Чемоданчики у меня крепенькие, выдержат.
- На чужое не садимся, - сказал Марфин.
- Вот что значит подкованный народ! Вот что значит настоящее нравственное воспитание! - человечек вскочил и будто для объятия выбросил короткие руки.
Марфин повернул голову, пристально поглядел на оранжево-синюю полосатую тенниску восторженного незнакомца. Павлик подумал, что в этом дядьке есть что-то артистическое.
- А чего вы, собственно, хотите? - Марфин выставил вперед ногу, и человечек сразу уселся на чемоданы, удивленно разглядывая громадный, начищенный до синевы марфинский сапог сорок четвертого размера.
- Он хочет, чтобы мы помогли ему погрузить чемоданы, - предупредительно вмешался Павлик. - Верно я говорю?
- Миленький! - Человечек и его полосатая тенниска замелькали вокруг чемоданов. - Я только это и хотел сказать, только это! Пожалуйста, благородные воины, окажите помощь инвалиду. Я возьму один, вы как цветущие богатыри - по два. Ну, взялись, подналегли, преодолели.
"Моторный! - с удивлением подумал Павлик. - Интересно, сколько ему лет? Во всяком случае, за сорок. Но мускулатура - будь здоров, как у тренированного штангиста".
Павлик взял пару чемоданов, изумленно крякнул: в каждом, пожалуй, килограммов по сорок. А то и больше. Интересно, чего он туда умудрился напихать?
Полосатая тенниска ринулась вдоль вагона, с минуту выразительно-уговаривающе помельтешила перед проводницей, загорелая лысина исчезла в проеме вагонной двери.
- Псих ненормальный! В такую жарищу - без шляпы, - сказал Павлик.
- Слишком деловой тип, - процедил сквозь зубы Марфин. - Есть такие, которым даже шляпа мешает. Вот ты же едешь с пустыми руками - даже "сидора" не взял.
- Я - другое дело. Мне обратно собак везти, потому руки должны быть свободны.
- Вот и он предпочитает иметь свободные руки, - Марфин с ненавистью швырнул чемоданы в тамбур. - Ты смотри, Рыба, не контактируй с этим фигляром. По-моему, он лицемер. Липкий человек.
- Как это липкий?
- А вот так. Скользкий, липкий. Притронешься, и сам липким станешь.
- Ну это ты брось. По-моему, он мужик ничего…
- Если он ничего, тогда ты балда.
- Ты что? С цепи сорвался? Жалею, что оставил на тебя собак.
Марфин явно разозлился. Впрочем, Павлику это понравилось: в отместку за три часа занудливой марфинской морали.
Он достал кошелек, в котором было семь "рэ" (рубль он истратил на комплект курортных открыток для Нины), и миролюбиво спросил:
- Сколько я тебе должен? Ты ведь доплачивал за билет. За купейность.
- Ничего ты мне не должен, - нахмурился Марфин. - Деньги тебе самому нужнее.
- Вообще-то да. Но я потом тебе отдам. Из следующей получки.
- Там видно будет.
Проводница крикнула, чтобы заходили в вагон - впереди заискрился зеленый глазок семафора. Павлик хлопнул ладонью по руке Марфина и вдруг почувствовал горечь. Он только что радовался, потому что все так удачно, благополучно складывалось: здесь оставались заботы нелегкой солдатской службы, впереди его ждали радости встреч с родными, друзьями, с Ниной. И вдруг ему расхотелось ехать. Его не пугала неизвестность предстоящей командировки, наверняка трудной, может, даже и невыполнимой…